Страница 85 из 116
Несколько сот простых людей просились идти на войну добровольцами, но дети наших вельмож, купцов, ученых не рвались в армию. Из многих десятков тысяч учащейся молодежи, праздно проводившей время и часто жившей при этом за счет государства, нашлось (кроме студентов-медиков) лишь несколько человек, поступивших в ряды добровольцами. В это же время в Японии стремились стать в ряды дети самых знатных граждан, даже в возрасте 14—15 лет. Был случай, что мать убила себя со стыда, когда сын ее был признан негодным поступить в солдаты.
Равнодушие России к той кровавой борьбе, которую сыны ее вели в чужой стране за малопонятные интересы, не могло не поколебать сердца даже сильных воинов. Военное одушевление, порыв к подвигу не могли явиться при таком отношении к ним на родине. Но в России не ограничились одним равнодушием к армии. Представители революционных партий чрезвычайно энергично принялись за работу, чтобы увеличить наши шансы на неудачи и воспользоваться ими для достижения своих темных целей. Возникла целая подпольная литература, имевшая целью расшатать доверие офицера к своим начальникам, доверие солдата к офицерам, доверие всей армии к правительству. [393]
В распространенном в очень большом числе экземпляров издании социал-революционеров «К офицерам русской армии» приводится следующая главная мысль:
«Самый худший, опасный и единственный враг русского народа — его нынешнее правительство. Это оно ведет войну с Японией, под его знаменами сражаетесь вы и сражаетесь за неправое дело. Всякая ваша победа грозит России бедствием упрочения «порядка», всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам нашего противника?» Но лица, ничего общего с социал-революционной партией не имевшие и искренно любящие Россию, помогали врагам России распространением в печати мнений о бессмысленности веденной войны, об ошибках правительства, не устранившего этой войны. Об этих деятелях М. Горбатов в своей брошюре «Под впечатлением текущих военных действий» (издание редакции журнала «Море и его жизнь», 1905) пишет: «Еще ужаснее то, что эти мнимые друзья народа в то самое время, когда наши геройские войска идут в бой на жизнь и на смерть, нашептывают им страшные, смущающие слова: «Вы, господа герои, идете умирать бессмысленно, идете умирать за ошибки нашей политики, а не за кровные интересы нашей родины».
Что может быть ужаснее подобной роли мнимых героев, друзей народа, подрывающих идейную почву под ногами наших героев, идущих на смерть? Легко можно себе представить состояние духа нашего офицера или солдата в бою после прочтения какой-нибудь газетной или журнальной статьи о безыдейности и бесполезности настоящей войны.
Революционные партии находили в этих мнимых друзьях поддержку своей работе, имевшей целью подорвать дисциплину в наших войсках».
Запасным при призыве их на службу давали возбуждающие против офицеров прокламации, посылали их в войска и в Маньчжурию. Получаемые письма сообщали о беспорядках в России. Получаемые газеты, читаемые нижними чинами и в госпиталях и на позициях, поносили [394] начальствующих лиц и офицеров и подрывали доверие к ним со стороны нижних чинов. Работа по ослаблению дисциплины в армии велась энергичная и, конечно, не безрезультатная. Вожаки действовали при этом для достижения своей поставленной цели: «чем хуже, тем лучше». По отношению к военной силе их идеалом служила история на броненосце «Потемкин». Другие по неразумию помогали этим врагам не только нашей армии, но и нашей родины. Можно представить себе негодование Меньшиковых, Кирилловых, Куприных и других, если бы им сказали, что по отношению к армии они играли ту же роль, какую сыграли лица, возмутившие матросов против офицеров «Потемкина». А между тем это так. Трудно даже придумать, что могли бы сказать матросам броненосца «Потемкин» худшего, чем сказал про наших офицеров Меньшиков, упоминая про их промотанную совесть, пьянство, разгильдяйство, закоренелую лень.
Как ни крепок духом русский человек, но равнодушие одних и подстрекательство других возымели на многих вредное для успеха войны действие.
Уже в феврале поступило донесение командовавшего войсками Сибирского округа о фактах безобразного поведения эшелонов нештатных команд и запасных, разграбивших несколько станций. Были позже случаи разграбления станций при следовании войсковых частей. Большой уход во время боя в тыл нижних чинов, особенно запасных старших сроков службы, тоже объясняется не только трусостью их, сколько расшатанностью, нежеланием воевать. Прибавим, что начавшиеся в Портсмуте переговоры о мире, когда наша армия готовилась к решительным действиям, весьма невыгодно отразились на настроении даже наиболее сильных элементов армии.
Е. Мартынов в своей статье «Дух и настроение обеих армий» (Слово, 1906, № 378) указывает, что японский народ еще в мирное время воспитывался в патриотическом военном духе, затем самая идея войны с Россией пользовалась всеобщей популярностью, наконец, в продолжение войны армия постоянно опиралась на сочувствие [395] нации. В России, как раз наоборот, патриотизм был расшатан систематической пропагандой идей космополитизма и разоружения, во время ведения тяжелой кампании русская армия находила в своей стране или полное равнодушие, или даже прямо враждебное отношение. Оценка эта сделана правильно. Очевидно, что при таком отношении русского общества к Маньчжурской армии нельзя было рассчитывать на подъем в армии патриотического настроения, на готовность жертвовать своей жизнью из любви к отечеству.
В прекрасной статье А. Бильдерлинга «Чувство долга и любви к отечеству» (Русский инвалид, 1906, № 166) помещены следующие глубоко верные мысли: «Как бы ни были разнообразны и сложны причины наших неудач — виновность отдельных лиц, неумелые распоряжения, неподготовленность армии и флота, неудовлетворительность материальной части, злоупотребления по заготовкам и снабжению и пр. — все же главная причина кроется глубже: в недостатке патриотизма, чувства долга и любви к отечеству».
При столкновении двух народов главную роль играют не столько материальные средства, сколько нравственная сила, подъем духа, патриотические чувства. Там, где они выше, — на той стороне вероятнее успех.
Япония давно готовилась к войне, весь народ желал, и вся страна была охвачена высшим чувством патриотизма, поэтому в армии и во флоте все, от старшего начальника до последнего солдата, знали, на что они идут, за что жертвуют жизнью, ясно сознавали, что от успеха зависит участь страны, ее политическое значение, вся ее будущность в мировой истории. Каждый воин знал, что за него весь народ, матери, жены восторженно отправляли детей и мужей на войну, гордились их смертью за отечество. У нас война с самого начала была непопулярна, мы ее не желали, не предвидели и потому не были подготовлены. Солдаты, наскоро посаженные в вагоны, после 30-дневного пути высаженные в Маньчжурии, не знали, в какой стране, против кого и за что они дерутся, [396] даже большинство офицеров и старших начальников шло неохотно, по обязанности, и вся армия чувствовала, как равнодушно относится к ней страна, чувствовала, что страна не живет с ней одной общей жизнью, что она — отрезанный от народа ломоть, брошенный за 9000 верст на произвол судьбы. От этого еще до решительного столкновения одна из враждующих сторон шла с полной надеждой и верой в победу, другая же несла в себе разлагающий дух сомнения в успех».
В общем, на войне побеждает тот, кто менее боится смерти. В прежние войны мы тоже делали ошибки, были не готовы к войне, но там, где моральная сила была на нашей стороне, мы выходили победителями (война со шведами, Отечественная война, с турками, на Кавказе, в Средней Азии). В войне с японцами мы по весьма сложным причинам в моральном отношении отставали от них, и только от этой причины, независимо от ошибок командования, могли нести поражения, а успех наш неизбежно надо было покупать ценой огромных усилий.
Уступая в нравственном отношении японцам, мы этим весьма понижали свою боевую годность. Это справедливо как для низших, так и для самых высших чинов. Те же войска и те же начальники при войне, веденной при других условиях, поддержанные лаской и доверием с родины, дали бы несравненно более, чем мы дали в Маньчжурии.