Страница 112 из 116
Конечно, в такой огромной семье, какую представляли из себя три армии, «не без урода». Так и у нас находились лица среди нижних чинов и даже офицеров, ослабевшие духом, не верившие в возможность успеха, но и они с первым даже небольшим успехом нашим воспрянули бы духом и стали бы работать самоотверженно.
С приезда в армию я неизменно твердил каждой части войск, которую встречал или осматривал, что война может окончиться только после победы нашей, что никто из нас ранее этой победы домой не попадет, что победа наша с подходом достаточных подкреплений несомненна. И это твердое верование проникло в душу простого солдата и офицера. Мне не раз приходилось и до Мукдена и после Мукдена уже от самих солдат, в особенности в госпиталях, слышать, что до победы над японцами они не могут пойти домой: «бабы засмеют», повторяли они. [513]
Другое могучее средство, которое на русского человека действует успокоительным образом, в какой бы тяжкой обстановке он ни находился, — это непрестанная любовная забота о нем, забота о его жизненных нуждах, забота о его здоровье. Во всех своих помощниках я нашел в этом важном деле полную и сознательную отзывчивость. Трудно себе и представить, не бывши на войне, какое огромное нравственное влияние имеет на войсковую часть, расстроенную тяжким боем, когда, собравшись после боя в угнетенном состоянии духа, она неожиданно находит готовую горячую пищу, подвезенные патроны, вещевые запасы и прочее. Проведенная спокойно ночь, удовлетворение голода, пополненные патроны, спокойный расчет поредевших рядов фельдфебелем, спокойствие офицеров и начальствующих лиц, все это приводит к тому, что наш чудный офицер и солдат снова готовы в бой.
Относительно нравственного духа в армии надлежит еще прибавить, что чем ближе войска стояли к противнику, тем сильнее духом они были, тем менее было разных лишних в военном деле разговоров и рассуждений. Газеты читать было некогда. При посещениях мною авангардных частей 1-й армии: 2, 3-го и 4-го Сибирских и 1-го армейского корпусов, находившихся под начальством полковника князя Трубецкого, полковника Тихомирова, полковника Редькина и генерал-лейтенанта Кашталинского, я всюду встречал полную готовность двинуться вперед, заботу о войсках, твердый внутренний порядок и спокойное бодрое настроение войск и их начальников.
Но по мере удаления от боевых линий, удаления от непосредственного соприкосновения с противником находилось много времени и для всяких толков и пересудов. В тылу, особенно в Харбине, вместе с пьянством, картежной игрой велись и разговоры, позорящие армию. Там собирались даже во время военных действий (уходя под разными предлогами из армии) лица наиболее слабые духом, от которых высокого нравственного настроения нельзя было и ожидать. [514]
К сожалению, некоторые корреспонденты судили о настроении армии со слов и по поведению завсегдатаев Харбина, судили о нас по этой мерке и в России. Много начальствовавших лиц и офицеров, не выдержавших боевого экзамена, проживали в России и, конечно, не от них можно было на нашей родине получить правильное мнение о самоотверженной готовности армии продолжать борьбу до победы. На нашу беду даже в Совет Государственной обороны проникли два генерала из действующей армии: один — бросивший армию, другой — отставленный от командования корпусом.
Очевидно, такие члены не могли помочь этому новому государственной важности учреждению твердо отстаивать необходимость продолжения войны до победы над врагом.
Третья мера из числа принятых мною для поддержания и улучшения духа в армии заключалась в быстром продвигании вперед наиболее выдающихся штаб- и обер-офицеров армии. Мы получили массу отличных штаб-офицеров, произведенных из капитанов и, что еще важнее, поставили в голову полков многих выдающихся штаб-офицеров, не стесняясь их малым старшинством, даже в чине подполковника. Эти начальники в самое короткое время сделали некоторые полки неузнаваемыми в боевом отношении и на деле доказали, какое огромное значение в военное время имеет хороший подбор командиров полков. Наконец, как выше указано, продвинув вперед в чины генерал-майора наиболее выдавшихся боевой деятельностью полковников, мы получили во главе бригад вполне надежных во всех отношениях начальников и отличных кандидатов на дивизии и корпуса.
Четвертой из принятых мною мер для обеспечения успеха нашего в борьбе с Японией я считаю гуманное отношение к китайцам, населявшим Маньчжурию. С неослабной строгостью я и мои помощники охраняли, в возможной на войне степени, китайское население от излишних тягостей войны и, главное, охраняли материальные интересы китайцев (что имеет особо важное по складу их натуры значение). Мною настоятельно требовался [515] быстрый расчет наличными деньгами за все поставленные населением продукты. Несмотря на самые тяжелые дни, я выдержал это отношение за все время войны и ни разу не разрешил производства реквизиций для сбора жизненных продуктов или перевозочных средств и не разрешал также насильственный сгон рабочих.
Результаты превзошли мои ожидания.
Несмотря на усиленные старания японцев поднять против нас китайское население, несмотря на недоброжелательное к нам отношение многих китайских властей, масса китайского населения оценила наше к нему отношение, осталась спокойной и, поставляя нам свои продукты, спасла нас от голодовки. Имея полную возможность при слабости охраны тыла непрерывно тревожить нас в тылу нападениями на одиночных воинских чинов и мелкие команды, порчей телеграфа, дорог, китайское население, за ничтожными исключениями, вполне мирно проживало на театре военных действий и в некоторых случаях само помогало нам бороться с хунхузскими шайками.
Таким образом, при определенном плане войны, по которому предвиделась, в зависимости от роста наших и японских сил в материальном и духовном отношениях, возможность отступления наших войск даже за Харбин, главные средства, принятые мною для победы над японцами, заключались в следующем:
в твердом, неизменном ни на минуту веровании, что война может окончиться только нашей победой, и внушение всем войскам, что до достижения победы ни для кого из нас нет возврата домой;
в непрерывной отеческой заботливости со стороны начальствующих лиц всех степеней об увеличении в возможной на войне степени жизненных удобств войск и о сохранении их здоровья;
в совершенствовании боевой готовности и годности войск, в особенности путем продвигания вперед, наиболее отличившихся вне всякого старшинства лиц;
в гуманном отношении к китайскому населению, проживавшему во время войны в Маньчжурии. [516]
Ослабление материальных и духовных сил японцев можно было усмотреть в нижеследующем.
Оттеснение нашей армии к северу до Сипигайских позиций потребовало от японской армии чрезвычайных усилий и стоило им огромных жертв. В главе 7-й указано, что, по сведениям нашего Главного штаба, весь мирный состав японской армии определялся в ПО 000 человек, но из них до 13 000 находилось в постоянном отпуске. В запасе и в территориальной армии числилось 315 000 человек. Таким образом, первоначально весь запас нижних чинов составлял, по нашим расчетам, лишь 425 000 человек. Между тем по расчетам, сделанным на основании опубликованных данных японского главного санитарного управления, видно, что за время войны было всего призвано под знамена свыше одного миллиона людей, что потребовало крайнего напряжения сил населения. Пришлось во время войны изменять законы, чтобы привлечь к службе в действующей армии лиц, уже отслуживших свой срок в запасе, пришлось поставить в ряды армии в 1904 и 1905 гг. не только новобранцев 1905 г., но и новобранцев 1906 г. При медленном физическом развитии японцев, среди пленных стали попадаться почти мальчики и рядом с ними почти старики. Потери убитыми и ранеными были весьма велики: только на почетном кладбище в Токио было похоронено около 60 600 человек, убитых в сражениях, к ним надо прибавить около 50 000 умерших от ран. Японцы, таким образом, потеряли только убитыми и умершими от ран до ПО 000 человек, т. е. цифру, равную всему составу армии в мирное время. Наши потери сравнительно с миллионной армией были в несколько раз меньшие, чем у японцев. Во время войны в японских лечебных заведениях пользовалось около 554 000 человек, в том числе 220 000 раненых. Вместе с умершими от болезней японцы потеряли убитыми и умершими от ран и болезней 135 000 человек. [517]