Страница 20 из 64
рамы и кидаю бычок в окно.
- Куда?
- В Краснодар. У мамы там сестра.
- Тебе оно надо?
- Я не против, - пожимает плечами Лерка. - Пора бы
уже что-то менять.
- Могла бы просто перекраситься.
- Надо что-то кардинально менять.
- А как же Макс? - спрашиваю и ничего не
испытываю. Всё так, как и ожидалось. Весь наш спектакль
- бессмысленная постановка, ведущая в никуда. - Он вон,
убивается по тебе.
Лера ухмыляется и пожимает плечами.
- Пусть. По мне все убиваются.
- Кроме Георгия.
Лера сухо улыбается и качает головой.
- Теперь и Георгий.
Я не знаю, как Лере это удаётся, чёрт возьми. Но
факт остаётся фактом. Ей упиваются, по ней убиваются
все парни нашей школы. И других школ тоже. И вообще
все парни.
Шестьдесят два
Вера позвонила в восемь вечера. Быстро, чётко,
спокойно, без истерик и лишних предисловий, она сказала,
что Ирка с Андреем попали в аварию на его байке.
Назвала номер больницы и попросила приехать. Я так
же быстро и спокойно собралась, заказала такси и приехала.
В палату нас не пустили. Рядом с дверью дежурят
родители Ирки, наши кучкуются чуть поодаль. Лера,
Вера и даже Макс. Надо же. Подхожу к ним.
- Ну что? - спрашиваю.
- Сказали вроде, жить будет, - говорит Лера. Они с
Максом друг на друга даже не смотрят. Как дети, ей-
богу.
Мы долго сидим, сидим, ждём непонятно чего.
Макс сидит рядом со мной. Я чувствую, что он
хочет что-то сказать. И наконец говорит, тихо, чтоб
никто не услышал:
- Ань, это ведь была глупая затея, верно? Ну, ты
и я…
Я киваю.
- Да, Макс. Увы, но да. Бессмысленная и глупая.
- Но мы ведь неплохо провели время?
Я чуть грустно улыбаюсь.
- Это да.
- Мы не друзья?
- Никаких друзей.
- Отлично.
Я киваю. Вот всё и разрешилось. Слава богу.
Сначала в палату Ирки заходят родители. Потом мы.
Она вся в синяках и ссадинах. Особенно на лице и
руках.
- Выглядишь ужасно, - говорю.
- Ты тоже, - не остаётся в долгу Ирка.
- Но я-то всегда так выгляжу, а тебе личико авария
изрядно подпортила.
Верка тыкает мне локтем в бок.
- До свадьбы заживёт, - беспечно отзывается Ира.
- С кем из этих троих? - спрашивает Лера.
На этот раз локоть Веры прилетает в бок ей.
Ирка смеётся, но её хриплый смех тут же обрывается.
- Чёрт, спина, - сипит она.
Ирка - везунчик, если в данной ситуации это слово
вообще применимо. Она отделалась лёгким сотрясением,
ушибами и ссадинами. А вот Андрей сломал ногу.
Мы сидим у Иры часок, а потом собираемся по
домам.
Когда я возвращаюсь, мама тут же строго спрашивает:
- Ты где была?
- Ирка на мотоцикле разбилась. Я в больницу ездила,
- говорю я и снимаю кеды.
- С ней всё хорошо? - обеспокоенно спрашивает мама.
- Да что с ней сделается. Пара ушибов и сотрясение.
Ирка, зараза, живучая, как собака.
Мама с большим неодобрением смотрит на меня, а я
пожимаю плечами, мол, это же правда.
- Ладно, пойдём поедим, - говорит.
Мы сидим за столом, едим, и я всё-таки решаюсь
спросить:
- Мам, а что там у тебя с отцом Макса?
- Хорошо всё, - пожимает плечами она.
- Вы знакомы… сколько? Три месяца?
- Четыре.
- Вот. И что у вас?
Мама тепло улыбается.
- Хорошо всё у нас. И я бы тебе советовала в это
не лезть.
- Ну, секрет, так секрет.
Дальше мы сидим молча, наслаждаясь уютной тишиной.
Мне комфортно и спокойно. Я знаю, что мне ни с кем
и никогда не будет так хорошо, как с моей замечательной,
всепонимающей мамой.
Это был последний день, когда я видела Леру. Тогда
был июнь, все экзамены сданы и она уехала. Никому
ничего не сказав, не попрощавшись. Только прислала нам
троим SMS-ки: «Не скучайте, сучки». Конечно же, мне
было грустно, я сожалела. Но что такое моё сожаление
по сравнению с огромным всепоглощающим чувством
облегчения? Всё, наконец-таки, встало на свои места,
вернулось на круги своя, и я не могла этому не
радоваться. Если бы я знала, как сильно ошибалась…
Шестьдесят три
Утро первого сентября встретило меня прижжённой
утюгом блузкой, пролитым кофе, порванным шнурком
кеда и, наконец, маминым истеричным:
- Опоздаешь ведь, Энни!
Сама знаю. Быстро скидываю кеды, напяливаю балетки.
Они жмут и натирают, за что опять же спасибо маме,
купившей это адское творение без меня.
Поворачиваюсь к зеркалу и застываю. Вроде всё так
же, но что-то изменилось. Волосы всё такого же неприятно
землистого оттенка, глаза бесцветные, безжизненные, под
ними серо-коричневые круги, слишком тёмные, чтобы я
могла их замазать, губы изодранные, иссушенные, бледные,
кожа тоже бледная. Но эта не та фарфоровая
аристократическая матовая белоснежность. Это неприятная, с
едва заметным сероватым оттенком, мертвенная бледность.
Господи Боже мой, ну и лицо.
Мешковатые чёрные брюки, свободная белая блузка,
застёгнутая на все пуговицы под самое горло, и пучок
на голове дополняют картину. Аня нынче просто писаная
красавица.
В коридор выходит мама, идеально красивая, одетая
с иголочки. Я фыркаю. Может, меня в роддоме подменили.
- Чего стоишь, Энни? - восклицает она. - Опоздаешь.
Я киваю, взваливаю на плечо тёмно-серую джинсовую
сумку. Мама тепло улыбается и говорит то, что говорила
каждый год первого сентября на протяжении десяти лет:
- Всё, любовь моя, иди.
Я вновь киваю, открываю дверь и выхожу, вовремя
вспомнив, что надо прикрыть её тихо и аккуратно, а
не шандарахнуть, как обычно, потому что мама этого
терпеть не может.
Когда я подхожу к зданию, линейка уже вовсю
идёт. Наши стоят в самом конце. Подхожу к Вере с
Ирой. Они молча оглядывают меня с ног до головы и
в один голос произносят:
- Ужас.
Я киваю.
Мы стоим на линейке ещё минут десять, затем
расходимся по классам.
Далее начинается привычная программа, Арина
Викторовна что-то рассказывает о предстоящем годе и
обо всём прочем.
Ирка неожиданно спрашивает:
- Как там у твоей мамы и отца Макса?
Я закатываю глаза.
- Не спрашивай. Они собираются жить вместе.
- Ты не рада?
- Да не то, чтобы… Просто, торопятся они слишком.
- Я бы поставила тысячу на то, что дело в Максе,
а не в том, что они торопятся, - говорит Вера и
усмехается.
Ира согласно кивает.
Я здесь каких-то пятнадцать минут, а уже понимаю,
что без Леры мне будет ой как не сладко. Эти идиотки
меня доконают.
Шестьдесят четыре
Дальше день пролетел быстро, без происшествий. Мы
с Максом не сказали друг другу ни слова, хотя, наверное,
это глупо, ведь месяц-два, и мы будем жить под одной
крышей…
Математика была сегодня последним уроком. Из класса
я выхожу позже всех. На четвёртом этаже ни единой
души. Из женского туалета слышны приглушённые всхлипы.
Мне бы, дуре такой, просто пройти мимо, но нет. Я
какого-то чёрта останавливаюсь, пару минут пялюсь на
дверь, решая, зайти или свалить, и всё-таки захожу.
Юлиана Смирнова сидит на подоконнике и рыдает
в голос. Ну и картина. Она даже не сразу меня замечает.
А когда всё-таки поднимает затуманенный от слёз взгляд,
я вижу тонны потёкшей косметики. Ну и зрелище. Не
такая она, кстати, и красивая. По крайней мере, сейчас.
Первой мыслью было просто развернуться и уйти, потому
что плевать я хотела на её душевные терзания, меня
даже любопытство здесь не держит, мне неинтересно,
почему она ревёт, но я всё равно спрашиваю: