Движущиеся картинки

– Это значит «нет», аркканцлер.

– А как звучит «да»?

Вот этого вопроса казначей и боялся.

– «У-ук», аркканцлер, – ответил он.

– Этот «у-ук» такой же, как первый «у-ук».

– О, нет, нет! Уверяю. Интонации абсолютно другие. Просто здесь нужна привычка… – Казначей развел руками. – Мы, наверное, приноровились понимать его, аркканцлер.

– Что ж, по крайней мере, он держит себя в хорошей форме, – ядовито заметил аркканцлер. – Не то что вы, остальные. Я сегодня утром вошел в Магическую, а там полно храпящих стариков!

– Это старшие волшебники, господин. Они, я бы сказал, в отличной форме.

– В отличной форме?! У декана такой вид, словно он тоже превратился, как и библиотекарь. Только этот превратился в кровать.

– Но, мэтр, – снисходительно улыбаясь, возразил казначей, – выражение «быть в форме», насколько я понимаю, означает «соответствовать своему назначению», а я бы сказал, что тело декана в высшей степени соответствует своему назначению – весь день проводить сидя и обильно питаться.

Казначей позволил себе слегка улыбнуться. Взглядом, брошенным на него аркканцлером, можно было колоть лед.

– Это шутка? – спросил он с подозрительностью человека, для которого выражение «чувство юмора» останется непонятным, даже если вы убьете час на объяснения, водя указкой по рисункам и диаграммам.

– Всего-навсего выражаю свое мнение, мэтр, – осторожно заметил казначей.

Аркканцлер покачал головой:

– Не выношу шуток. И не терплю типов, которые вечно пытаются острить. Это все от сидячего образа жизни. Несколько двадцатимильных пробежек – и декан станет другим человеком.

– Пожалуй, – согласился казначей. – Мертвым.

– Зато умер бы здоровым.

– Да, но все же умер бы.

Аркканцлер недовольно поворошил бумаги у себя на столе.

– Разгильдяйство. Кругом разгильдяйство. Весь Университет развалили. Люди сиднем сидят целыми днями, в мартышек, понимаешь, превращаются. Вот нам, когда я был студентом, даже в голову не приходило превращаться в мартышек!

Он с досадой взглянул на казначея.

– Ну, чего тебе? – резко спросил он.

– Что-что? – растерялся казначей.

– Тебе ведь от меня что-то было нужно. Ты о чем-то пришел меня попросить. Наверное, потому, что я здесь единственный, кто не спит без задних ног и не лазает с воплями по деревьям, – добавил аркканцлер.

– Э-э. По-моему, аркканцлер, это все-таки гиббоны.

– А? Кто? Да что за чушь ты несешь?

Казначей выпрямился. С какой стати он должен терпеть такое обращение?

– На самом деле, господин, я пришел, чтобы поговорить об одном из наших студентов, – холодно произнес он.

– Студенты? – рявкнул аркканцлер.

– Да, мэтр. Ну, такие тощие, с бледными лицами. Мы ведь Университет, нам без студентов нельзя. Они – часть Университета, как крысы…

– А мне казалось, у нас есть люди, которые ими занимаются.

– Преподаватели. Конечно. Но бывают особые случаи… Словом, аркканцлер, у меня здесь результаты экзаменов, может, взглянешь?

Стояла полночь – не та полночь, что накануне, но во многом на нее похожая. Старый Том, безъязыкий колокол на башне Университета, беззвучно пробил двенадцать раз.

Дождевые тучи выцедили на город последние скудные капли. Под считанными влажными звездами кис Анк-Морпорк, самый реальный из всех городов, реальнее только кирпич.

Думминг Тупс, студент Незримого Университета, отложил книгу и крепко растер лицо.

– Ну, ладно, – сказал он. – Спроси меня что-нибудь. Давай. Спрашивай что хочешь.

Виктор Тугельбенд, еще один студент Незримого Университета, взял свой потрепанный «Некротеликомникон в Переложении для Студентов с Экспериментально-Практическим Задачником» и наобум открыл его. Виктор лежал на койке Думминга, вернее, упирался в нее лопатками, а тело его вытянулось вверх по стене – обычная поза отдыхающего студента.

– Ладно, – сказал он. – Давай. Готов? Итак… ага! Внемерное чудовище с характерным криком «Чонадочонадочонадо».

– Йоб Шоддот, – не раздумывая ответил Думминг.

– Верно. Какой пытке чудовище Шуп Аклатеп, Инфернальная Звездная Жаба с Миллионом Жабят, обычно подвергает свои жертвы?

– Оно… только не подсказывай… наваливается на тебя и показывает иконографии своих детей, пока твой мозг не взрывается.

– Угу. Кстати, никогда не мог взять в толк, как это происходит, – заметил Виктор, листая учебник. – Столько раз повторить: «О да, у него точь-в-точь твои глаза»… Я бы и до тысячи не дожил, сам покончил бы с собой.

– Ты все на свете знаешь, Виктор, – восхитился Думминг. – Меня просто поражает, что ты до сих пор студент.

– Что делать, – пожал плечами Виктор. – Так уж получается. Наверное, на экзаменах не везет.

– Давай, – сказал Думминг, – спроси еще что-нибудь.

Виктор снова открыл книгу. Последовало минутное молчание. Потом он спросил:

– Где находится Голывуд?

Думминг зажмурился и постучал себя по лбу.

– Сейчас… сейчас… только не подсказывай… – Он открыл глаза. – То есть как это: «Где находится Голывуд?» – сердито осведомился он. – Не помню я никакого Голывуда.

Виктор посмотрел на страницу. И верно, о Голывуде в учебнике не было ни слова.

– Могу поклясться, я только что слышал… Нет, наверное, о чем-то другом подумал, – неловко закончил он. – Это все от зубрежки.

– Ага, просто дуреешь. Зато потом все оправдается – когда станем волшебниками.

– Да, – сказал Виктор. – Жду не дождусь.

Думминг захлопнул книгу.

– Дождь кончился. Махнем через стену? Мы заслужили по стаканчику.

Виктор погрозил пальцем.

– Но только по стаканчику. Надо сохранить ясную голову. Завтра выпускной экзамен. Голова должна быть ясной.

– О чем речь! – пожал плечами Думминг.

И в самом деле, экзамен нужно сдавать с ясной головой. Отправной точкой множества блестящих карьер в области уборки улиц, сбора фруктов, гитарной игры в подземных переходах послужило недостаточное понимание этого простого факта.

Но Виктор имел особые причины быть начеку.

Он мог допустить ошибку – и сдать экзамен.

Покойный дядюшка оставил ему небольшое состояние. Но в завещании, нацеленном исключительно на то, чтобы любимый племянник закончил колледж, была одна лазейка – условие, позволяющее Виктору избежать участи волшебника. Старик был уже немного не в себе, когда подписывал последние бумаги, а потому кое-что пропустил. Тогда как Виктор Тугельбенд всегда слыл весьма сообразительным юношей. Ход его размышлений был примерно следующим.