Славное море. Первая волна

III

Капитан отдыхал, когда зашел к нему радист с пач­кой радиограмм. Выбрав одну из них, он подал капитану. Тот бегло прочитал ее и, будто радист не мог знать со­держания, сказал:

— Учительница интересуется судьбой матроса Серо­ва, спрашивает, как он работает.

— Да, заботливая, — сказал радист. — Не каждая мать так беспокоится.

— А эти почему не показываешь? — и капитан кив­нул головой на пачку оставшихся радиограмм.

— Частные, товарищ капитан.

— Невесты нашим молодцам поцелуи шлют? — Все радиограммы одному Серову.

— Ого! И о чем же? Радист сдержанно улыбнулся: — Тайна переписки охраняется законом, товарищ ка­питан.

— Но судовые рации подчинены капитану. Я для вас здесь одновременно и вроде представителя Министерст­ва связи. Что ж от меня скрывать.

Да радист и сам не видел смысла в сохранении тай­ны такого открытого, совершенно несекретного сообще­ния. Он тут же прочитал одну за другой все три радиограммы, адресованные матросу Серову.

— Подождите вручать, — предложил капитан.

— Но, Сергей Петрович...

— Я не приказываю, я прошу. Хотя бы до ужина. Ему удалось уговорить радиста. Тот ушел и унес об­ратно в рубку бланки радиограмм.

Капитан остался один. Долго молча курил, мысли не могли оторваться от радиограммы учительницы.

«Парень кончил школу, ну и иди себе в жизнь, ска­тертью дорога. Не забывай учительницу! Оказывается, не забывает его она. Сама ставит на ноги, следит за его первыми шагами. Как это называется? Чувство долга? Нет, ведь свой официальный долг педагога она уже вы­полнила.

А может, это и есть настоящий долг, долг учителя, воспитателя человека? Тогда это самый трудный долг на земле. Долг учителя нигде не кончается, он растет из года в год. Учитель всегда в ответе за всех, кого он учил.

А мы? Так ли поступаем мы с теми, чьи судьбы вве­рены в наши руки? — один за другим задавал себе во­просы капитан. — Кого мы вырастили? За кем просле­дили до конца становления его на пути?

Может, завести такую личную книгу? На одной стра­нице записывать фамилии тех, кому ты помог выйти в люди, стать настоящим человеком. На другой — тех, с кем не доработал, и получился брак».

Растревоженный трудными мыслями, встал, сунул в карман потухшую трубку и пошел вниз дать распоряже­ния, связанные с радиограммами матросу Серову.

...Собравшись в положенный час, матросы сразу по­няли, что ужин сегодня будет необычным: ужинать в об­щий кубрик спустились капитан и два помощника, стар­ший механик с первым помощником, радист. Словом, в кубрике не оказалось только тех, кто сейчас нес вахту.

Помощник повара принес в фартуке несколько буты­лок вина и с веселыми присказками расставил их на столе.

— До сигнала прошу не трогать, — сказал он.

— В честь чего же такая пышность сегодня? — спро­сил Сергей.

— Сейчас узнаешь...

В это время дверь кубрика открылась, и кок в новом белоснежном халате и колпаке торжественно внес на большом подносе румяный пирог. Интригуя команду, он прошел с ним вокруг стола и только после этого с пок лоном поставил пирог перед Геннадием.

Его соседи громко прочитали витиевато выведенную кремом на пироге надпись: «Серову 19 лет».

Все дружно зааплодировали. Геннадий смутился до слез.

Разлили вино. Капитан поднялся со стаканом в руке:

— Товарищи, — начал он тихо, — сегодня мы отме чаем день рождения нашего товарища, матроса Северного флота Геннадия Серова. Он не готовился во флот и поэтому нелегко ему было освоиться в первое время Но в нашем трудном походе он стал надежным членом коллектива, и мы благодарны ему за это.

Капитан с большим чувством говорил о море, о тя­желом и почетном труде моряка, о большой морской дружбе.

Ему горячо аплодировали. Потом каждый член команды поздравлял Геннадия. И наконец поднялся ра­дист.

— В адрес именинника получены поздравительные радиограммы, — сказал он и, театрально тряхнув чер­ными кудряшками, начал читать их одну за другой.

«Дорогой наш Гена. Душевно поздравляем тебя днем рождения. Желаем здоровья успехов работе. Ждем твоего возвращения. Мама, Надя».

«Сердечно поздравляю днем рождения. Верю, что всегда будешь уважать труд. Выбирай трудные дороги, тогда легкие ровной скатертью лягут перед тобой сами. Пиши маме. Антонина Петровна».

«Прими дружеские поздравления в день твоего рож­дения. Завидую тебе, много говорим о полярниках. При­ятно иметь друга моряка. Митя».

Каждая радиограмма встречалась дружными апло­дисментами.

Геннадий не мог справиться с переполнившим его чувством благодарности. Он встал, отодвинул свой не­тронутый стакан и, волнуясь, заговорил:

— У нас в семье не было заведено отмечать день рождения. И это мои первые именины в жизни. Я по­пал на теплоход по нужде и мало думал о море. Но то, что мой день рождения отмечается не где-нибудь, а в по­лярном море, поворачивает мою жизнь навсегда к морю. Я уже полюбил море и твердо решил навсегда остаться с вами...

— Спасибо, Гена! Спасибо, племянничек, — сказал захмелевший Иван Демидович. — Рад я, что полюби­лось тебе наше морское дело. Но это не все.

Иван Демидович предостерегающе покачал узлова­тым указательным пальцем.

— Теперь старайся, чтобы наше дело тебя полюбило.

Потом матросы запели «Варяга». А за «Варя­гом» одна за другой понеслись над волнами морские песни. От них тепло становилось на сердце молодого матроса.

После ужина Геннадию захотелось побыть одному. Он ушел на палубу и укрылся за надстройками на кор­ме. Но и здесь нашла его песня. Это была хорошая, со­звучная с его настроением песня:

Я знаю, друзья, что не жить мне без моря, Как море мертво без меня...

Теперь Геннадий смотрел на море по-новому. Оно расстилалось необъятное, спокойное и манящее...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Уже несколько дней в море тихо. Чистое небо подня­лось высоко, и кажется, что большое золотистое солнце свободно ходит под необозримо высоким куполом. Мор­ские дали тоже раздвинулись. Далеко видно, но море по-прежнему пустынно, до самой голубой линии горизонта ни дымка, ни паруса.

Забирая круто на юго-запад, «Полярный» возвраща­ется в Северный порт. Машины работают ровно, без пе­ренапряжения. Море спокойно, и теплоход идет не ка­чаясь, будто утюг скользит по мягкому зеленому барха­ту. Только за кормой от двух винтов остается вся в ос­колках солнца широкая длинная дорога.

В одной полосатой тельняшке с высоко засученными рукавами Геннадий размашисто драит палубу юта. Те­перь он не рулевой, а снова палубный матрос.

В первый день было обидно.

— Когда худо, так к штурвалу, — сказал он боцма­ну, — а как на корабле стало легче, так опять на па­лубу.

Боцману не понравилась заносчивость Геннадия, и он не очень любезно ответил:

— Тебя к штурвалу поставили не за твои заслуги, а за выносливость твоего организма. Не болеешь ты в море. Раньше даже палубный матрос становился хоро­шим моряком только на третью навигацию. Вы теперь все грамотные, можете стать и раньше, но не в первый же рейс.

Раздумывать об этом пока было некогда, и Серов ус­покоился. Корабль шел в порт. Теперь это его корабль, и ему хочется, чтобы «Полярный» вернулся с рейса кра­сивым и чистым.

У Геннадия стало больше сноровки и сил. Почти не­брежным жестом он бросает ведро за борт и одним рыв­ком выхватывает его на палубу, широко разливает во­ду-и старательно трет палубу шваброй.

Снизу поднялся боцман, подошел к матросу.

— Стараемся, Иван Демидович, — весело крикнул Геннадий.

Боцман прошел по вымытой палубе и как там, на ре­ке, два раза повернулся на месте. На палубе остались лишь тонкие узоры из завитков чистой воды.

— Понял, как надо? — подмигнув Геннадию, сказал боцман.

— С вами поймешь. Сколько раз в пот вгоняли.

— Не вижу, чтоб мокрый был.

— Так привык же, Иван Демидович.

— То-то. Трудно, когда не знаешь, а если знаешь — какой труд. Садись, отдохни.