Славное море. Первая волна

В этот день Геннадию пришлось выстоять допол­нительную вахту в «амбузе, зато вечером все ели снос­ный компот, хотя он и был   приготовлен   из   соленой воды.

— Что, опять компот? — удивился боцман.

— Да вы покушайте, понравится, — сказал кок.

— Пейте, Иван Демидович, очень вкусно, — попро­сил Геннадий.

Боцман сделал глоток, потом другой и вдруг начал торопливо пить мелкими глотками.

— А ну-ка еще один, можно?

— Маловато у нас теперь, — притворно жаловался кок, — но для вас всегда найдется.

Боцман первым закончил ужин и торопливо вышел из столовой. Он чувствовал себя неловко перед коман­дой и старался забыться за каким-нибудь делом.

В столовой сразу же начался злой разговор о нем.

— Проморгал, старая кочерыжка.

— Вся команда из-за него мучается. Геннадию стало не по себе.

Лица у матросов исхудалые, морщинистые. У каж­дого синие круги под глазами. Полуголодные, без воды, в шторм, они исправно держат свою вахту. Да, они име­ют право сердиться на виновника их беды.

Теплоход качало, по столу ерзали стаканы, из носка чайника при каждом крене выплескивалась вода.

Геннадий пытался собрать стаканы, поставить их по­средине стола, но у него от волнения дрожали руки. Не­послушные стаканы ускользали из-под пальцев.

Сутуля плечи, как боцман, он молча вышел из столо­вой.

«Ну, почему, почему я такой? — с горечью думал Ген­надий. — В школе все было хорошо. Там я не боялся го­ворить правду и о друзьях и о себе. А тут? Почему? Мо­жет быть, там были ребята, друзья, а тут взрослые?

И все они разные: одни добродушные, мягкие в словах, другие сухи в разговоре и раздражительны».

На палубе было холодно. В проходах и в надстрой­ках бился пронзительный ветер. Через борт летели соле­ные брызги и хлопья пены.

Иногда теплоход ложился на борт особенно круто, тогда под кормой оглушительно завывали в воздухе об­нажившиеся правый   или левый винты.

Без бушлата, в одной робе Геннадий обошел всю па­лубу и нигде не мог остановиться. Поднялся на мостик к штурвальной рубке. Здесь было еще прохладней. Ве­тер свирепствовал, море кипело.

К горлу Геннадия подкатил теплый горький комок.

— Ты что, Серов? — раздался сзади голос капитана. Геннадий испуганно повернулся к нему.

Снова задрожал подбородок.

— Зачем, зачем они ругают боцмана? Не он, а я ви­новат во всем.

Волнуясь и спеша, Геннадий рассказал капитану, как видел плывущие по реке щепки — верный признак на­чавшегося прилива — и никому не сказал об этом.

Капитан слушал молча.

Стоять на одном месте в шторм труднее, чем ходить. Когда волны поднимали судно, казалось, поднимались и они. Когда же теплоход сползал с волны вниз, палуба уходила из-под ног.

— На судне за все и больше всех в ответе капитан. В этом деле мы виноваты все, а я особенно. У моря есть много своих законов, Серов. И все — от капитана до рядового матроса — должны познавать их. Море не тер­пит людской беспечности и зло мстит за это.

Капитан круто повернулся и пошел в рубку. «Не легко и ему, — глядя  вслед  капитану, подумал Геннадий, — даже согнулся...»

V

Суровый разговор капитана не огорчил Геннадия.

На душе стало легко, как бывает легко человеку, сбросившему непомерную ношу.

Он спустился в каюту, машинально открыл иллюми­натор, сел на стол, стал смотреть на встречные волны.

Труд матроса уже перестал быть ему в тягость. Раз­говоры с Юсупом научили его еще больше уважать то­варищей. И сам он чувствовал, что в матросском коллек­тиве он теперь не лишний.

Ветер занес соленые брызги, и Геннадий не утер их. Что-то особенное, большое и радостное пришло сейчас к нему. Вот он и на Севере. Сейчас шторм. На него бе­гут волны, и летят в лицо брызги холодной морской воды.

Кто из молодых моряков не чувствовал такого подъ­ема, ощутив на губах брызги соленой воды в первом шторме!

— Вот шторм, а мне не страшно, — шепчет Генна­дий.

Мелкие прозрачные капли морской воды висят у него на бровях, на лбу, скатываются по пухлым щекам. Корабль клонится носом ниже, волны встают выше, гуще летят в иллюминатор брызги.

Что ж, пусть! На то море, на то Арктика. Будет что вспомнить, когда он вернется в Леногорск.

Чуть перевалившись с боку на бок, «Полярный» глу­боко зарылся в волну. Перед глазами матроса встала почти черная плотная завеса.

Правая рука Геннадия сама вскинулась к тяжелой бронзовой раме, чтобы закрыть иллюминатор, но было уже поздно. Широкий фонтан воды с большой силой ударил его в висок. Геннадий кубарем свалился на пол, на несколько секунд потеряв сознание.

Придя в себя, он увидел, что стоит на четвереньках. Ноги почти по колено и руки до локтей находятся в воде. Перед лицом плавали смытые со стола ручка, ка­рандаш, трубка боцмана и коробка с табаком.

Выпрямился, глянул в иллюминатор. Волны были уже меньшей высоты, но продолжали лететь брызги. Геннадий наглухо закрыл иллюминатор.

Вода проникла под неплотную переборку в следую­щей по борту каюте. Там кто-то испуганно закричал:

— Вода! Вода!

Кричавший хлопнул дверью и, громко стуча башма­ками, побежал по наклонному коридору вдоль кают.

Геннадий, еще не успевший толком во всем разо­браться, услышал, как вверх к носовым каютам уже бе­жали люди.

Он рывком открыл дверь и выскочил в коридор. За ним следом хлынула через порог вода и валом покати­лась по узкому коридору, навстречу бегущей команде.

Все в замешательстве остановились и закричали:

— Вода! В каютах по носу вода!

Прибежавший с верхней палубы боцман увлек мат­росов за собой, и они, разбрызгивая воду, снова броси­лись к носовым каютам.

— Что случилось? — спросил боцман, остановившись возле прислонившегося к стенке Геннадия.

— Ничего, — чуть слышно сказал Геннадий, — это я все натворил. В иллюминатор вода хлестнула.

Дальше о Геннадии говорили в каюте капитана.

— Не привьется он у нас, растерянный какой-то, — говорил старший помощник. — Может, когда вернемся, высадим в порту? Пусть с другими пароходами отправ­ляется в Лепогорск.

— Что думает боцман? — спросил капитан. Старик поскучнел лицом.

— Жалко парня. В делах он исправный, вот только неудачи с ним такие. Тогда с бычком... сейчас иллюми­натор в шторм открыл...

— Это не все. Была у него и третья неудача, — ска­зал капитан, — может, самая большая в его жизни.

Он встал и снова, роняя дымок из трубки, заходил по маленькой каюте.

— Впрочем, он мне нравится. Сегодня перед случаем с иллюминатором он навсегда в себе труса подавил. А что на него в один рейс столько бед свалилось — мо­жет, к лучшему, на дальнейшее меньше останется.

— У нас в родне один я моряк, — уже с надеждой сказал боцман, — хотелось смену подготовить.

— Хорошая мысль, боцман, — поддержал капитан, энергично махнул рукой, и трубка оставила в воздухе целую дюжину мелких синих колец. — К тому же Серов не подвержен морской болезни. А нам вовсе не без­различно, кто будет вместе с нами да и после нас. Подходящий он нам. Пожалуй, стоит над ним пора­ботать.

— Попробуем поработать, — не очень охотно согла­сился старший помощник.

Однако под конец капитан все же предложил пере­вести Серова из каюты боцмана в общую матросскую каюту на освободившуюся койку Носкова.

— Жизнь со старшими матросами пойдет ему на пользу. Они его коллективизму и смелости больше нас научат.

На утро кок принес команде только по одному ста­кану компота.

— Что так мало? — спросил Алферов. — Не гуляем, вахту стоим.

Иван Демидович, уже успевший опорожнить свой ста­кан, тоже вопросительно смотрел на кока.

— И жидковат вроде компот сегодня, — сказал Юсуп. — Кислоты маловато, соль переборола.

Кок безнадежно развел руками.

— Весь компот. На обед последнюю закладку оста­вил.

Матросы приуныли и молча разбрелись по своим ка­ютам.