Славное море. Первая волна

Геннадий быстро снял с себя фланельку. Рванул за­стежки брюк так, что по настилу кунгаса со звоном по­катились пуговицы.

— Матрос Серов! Отставить! — услышал он власт­ный голос капитана. — Быстро на мостик!

— Сергей Петрович, бычок утонул! Достать надо. Я сейчас нырну.

— Выполняйте приказ немедленно!

Голос капитана на этот раз звучал еще строже.

Обескураженный Геннадий поднялся на палубу, по­том, тяжело шагая, направился на мостик.

На душе было неприятно. Давило тревожное раз­думье. Сколько глупостей совершил за один день! Пил водку, когда нужно было заниматься делом, опоздал на корабль и вот теперь утонил бычка. Нет, не простит ему теперь капитан. Это опасение особенно укрепилось, ког­да он увидел рассерженное лицо капитана.

— Вы опять продолжаете свое, Серов? Здесь черто­ва глубина! Видите, флот делает передвижку, и вас бы накрыло баржами.

— Но ведь бычок же...

— За бычка мы как-нибудь вместе ответим. А вы... ВЫ несерьезно к делу относитесь, Серов. На флоте слу­жить — это значит слушать команду, слушать старших, особенно пока вы молоды. А вы?.. Пока идите, мы поду­маем, как с вами быть.

Геннадий ушел в большом унынии.

...Ужин в матросском кубрике проходил весело и по­тому затянулся.

Кок подал рыбную уху. Антон Сахно попробовал ухи, положил ложку на стол и с невинным видом сказал:

— Неладно у нас что-то. Нас кормят рыбой, а ры­бу — закупленным для нас мясом.

— Давай отнесу обратно, — сказал кок и протянул руку к тарелке Антона.

Но тот запротестовал и прикрыл тарелку широкими ладонями.

— Мадам кухарка, уберите пальчики, а то съем. Луч­ше рыба на столе, чем мясо на дне реки.

Гена чувствовал, как у него начали гореть уши, по­том стало жарко затылку и щекам. Он ел, не поднимая лица от тарелки, стараясь как можно скорей покончить с ужином.

Но здоровые люди всегда охотно смеются. Был бы только повод. И матросы дружно поддержали Сахно.

— Да, братцы, была Тихая протока, а теперь назва­ние менять надо, — сказал Сергей Алферов.

Обрадованный поддержкой товарищей, Сахно про­должал теперь еще более шумно:

— Ребята, назовем ее Телкиной протокой? Геннадий чуть не со слезами на глазах посмотрел на

Носкова. Тот не в пример Геннадию понимал, что ос­лабить или даже отразить смех товарищей можно, толь­ко приняв в нем участие. И он с легким лукавством за­метил:

— Почему же Телкина протока? Утонул-то бычок.

— Тогда пусть Быкова протока, — уступил   Сахно. Кок принес кофе. Геннадий первым выпил свой ста­кан и вышел из кубрика. Его догнал Носков.

— Влипли мы с тобой, Генка. Капитан с помощни­ком глядят волком. Боцман совсем разговаривать не стал. Хуже всего, что ребята смехом донимать будут. Ну ничего, это пройдет. Ты пока притихни, потерпи. В Се­верный порт придем, тогда не страшно. Там, брат, уже Арктика.

Последние слова он сказал так, будто Арктика — это было имя его невесты, к которой он стремится всей ду­шой, да много великих препятствий мешает ему в пути.

«Вот настоящий полярник, — подумал о нем Генна­дий. — А мне и Арктика теперь не нужна. Поворачи­вать домой надо, пока не списали где-нибудь у черта на куличках».

Начатый было за ужином разговор продолжался и в кают-компании. Его затеял радист, маленький, присади­стый, похожий на любопытного галчонка Саша Торо-пов. Но капитан решительно пресек разговор. Саша То-ропов с обидой тряхнул черной, в красивых завитушках головой и замолк.

Уходя, капитан пригласил старшего помощника на мостик, и там состоялся решительный разговор.

— Давайте посоветуемся, как поступить с Носковым и Серовым, — предложил капитан.

Кривошеий сделал решительный жест, как бы сме­тающий их с корабля.

— Ну уж и так? — добродушно усомнился капитан.

— Я не вижу другого решения, — заявил старпом.— Напились, опоздали на корабль, утопили бычка... Надо списать на берег.

— Обоих?

— Да, конечно.

— Рано говорить об этом, — не согласился капи­тан. — Первый рейс — это испытательный срок для мо­ряка. Окончательно решим в конце рейса.

— Наоборот, только сейчас и решать, — горячился старший помощник. — Потом будет поздно. Нам нужны матросы, а не разгильдяи.

— А может, у Серова это не разгильдяйство, а не­умение? Парень вырос в сухопутной семье. Его никто не учил, не готовил к морскому делу. Нет, — сказал капи­тан еще раз подчеркнуто твердо, как бы отдавая распо­ряжение,— если мы его спишем, да и другие на бере­гу тоже откажутся, кто же его делу научит?

Не промолвив больше ни слова, капитан круто по­вернулся и спустился с мостика на палубу.

На мостике остались только принявший вахту стар­пом и оброненные трубкой капитана кольца пахучего дыма.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Чем дальше уходил караван на север, тем заметнее менялось все вокруг. Река сузилась уже до двух ки­лометров. Течение стало стремительнее, острова попада­лись только изредка. Зато на них стоял оживленный пти­чий гомон. По берегу росли почти одни лиственницы, очень корявые и низенькие. Человек, даже среднего ро­ста, став рядом и подняв руку, легко достанет до самой верхушки.

Геннадий стоял ночную вахту. Теперь она ничем не отличалась от дневной: светило солнце, над рекой лета­ли птицы, на воде, возле прибрежных кустов, крякали утки, уводя с дороги каравана в укромные места ма­леньких, как желтые комочки пуха, утят.

Люди не спали, любуясь первой настоящей полярной ночью.

Сзади, наверно на брандвахте, по-дневному бодро играла гармонь. Брандвахта шла от «Полярного» да­леко, где-то в конце каравана. Но звуки гармони на во­де слышались очень ясно, будто играли совсем близко или гармонист специально старался, жал на все лады, чтобы его слышали и на теплоходе, и на притихших бе­регах Лены.

«Там, наверно, не только играют, но и пляшут, — с завистью подумал Геннадий. — Что им? Они пассажи­ры. У них есть время».

Ему бы тоже полюбоваться красивыми берегами, по­слушать веселый птичий гомон вдоль берегов, посидеть рядом с гармонистом. Но боцман задал ему нелегкую работу — вымыть палубу. Гена черпает из-за борта вед­ром воду и щедро окатывает палубу. Потом берет шваб­ру и старательно протирает доску за доской.

На лбу выступили крупные капли пота. Он стирает их тыльной стороной ладони, а через две минуты широ­кий лоб снова в потной росе. В эту ночь, видно, только ему да вахтенным машинного отделения жарко. Опер­шись на швабру, Геннадий задумался. Трудно... Вырос он в рабочей семье, и все же мать как-то оберегала его от лишней работы. Ему никогда, например, не приходи­лось мыть полы. Если бы он мыл их дома, ему сейчас легче было бы драить палубу. Ах, мама, мама! Зачем же ты не научила меня?

— Эй, мечтатель! — услышал позади себя Гена го­лос нивесть откуда взявшегося боцмана. — Почему не работаешь?

— Да, чистая же, Иван Демидович.

— Чистая?

Боцман подошел ближе, стал на только что протер­тые Геннадием доски и с силой крутнулся на одном ме­сте.

На палубе остались грязные круги.

— Это что?

— Ботинки у вас грязные, вот что, — раздраженно сказал Геннадий и протер мокрой шваброй грязные круги.

Это рассердило боцмана.

— Я в них не по болоту, а по палубе ходил. Значит, с палубы и грязь на них.

Он отошел к борту и, косо глянув на Геннадия, пе­вуче приказал:

— Окатить еще раз и протереть палубу. Геннадий, сжав губы, подхватил ведро, гулко бросил его за борт и быстро вытянул за канат, уже наполнен­ное водой.

— На воде живем, как можно грязь терпеть! — уже тише ворчал боцман и ушел с юта на бак.

—> А еще родственничек, — вполголоса сказал ему вслед Геннадий. Рывком окатил палубу водой и сно­ва начал тереть ее шваброй.

Сдав вахту, Геннадий не ушел с палубы, а только перешел с юта на бак. Расправляя уставшие руки, он стоял у борта и, блаженно вдыхая совершенно чистый воздух, слушал веселый крик птиц и песню удивительно куда залетевшей кукушки...