Страница 62 из 65
Одна знакомая рассказывала, как ездила из Хабаровска во Владик, «чтобы отыскать твою могилу и положить на нее цветы». Он тогда изумился: «Какую могилу?» — «Ну, я думала, что ты уже давно погиб от водки, ведь так пьешь…»
— Придется запастись терпением, — сказал он ей тогда и повторил сейчас. — Нашего человека не так легко свалить, процесс трудоемкий.
— Разреши, я снова позову Кисселя.
— Не надо. На этот раз он заберет. Ты знаешь, что такое алкогольная эпилепсия. Это значит, что конец близок.
По-прежнему глядя на него страдающими глазами, она настороженно присела на тахту.
— Любимый… — она впервые так его назвала. — Уезжай. Уезжай скорее! Прошу тебя! Я… я этого не перенесу.
«От души или входит в сценарий?» Он налил водки. Сильно защипало язык, горло казалось обожженным. Бросил в рот еще горсть витаминов.
— Все пройдет. Судьба. Или уеду или не уеду… останусь в вечной мерзлоте. Всегда мечтал, чтобы меня похоронили в вечной мерзлоте. Черви не грызут. Нет тут червей… лежишь спокойно. Правда, холодно. Ничего, после страшного суда в аду отогреюсь. Там ведь сивуха без ограничений… и поучений.
Когда-то за Казачкой было кладбище. Река подмыла крутой берег, и время от времени оттуда выпадали трупы — целехонькие, прекрасно сохранившиеся, будто похоронили их вчера, а не пятьдесят лет назад.
— Перестань! Не говори… бред какой-то! — она налила себе вина и залпом выпила, зябко поежилась.
— Не тужи, — он погладил ее по голове. Она или не она — какая теперь разница? Развязка близко, а хоть какая-то живая душа рядом. — Ложись… и забудем обо всем. Потуши…
Тьма навалилась сразу и оглушила. Словно утопающий, он ухватился за нее — единственный надежный островок в зыбком штопоре. Некоторое время волны раскачивали его, потом все исчезло.
Очнулся от ярких лучей солнца, бивших в глаза. «Еще жив?» Быстро приподнялся: никого, на столе пустые бутылки. «Не может быть! Ведь вчера специально оставлял…» На столе белела записка: «Все вылила. Перетерпи до вечера, так будет лучше. Вечером приду. Боже, как ты храпел! Уала».
Словно ветром, словно могучим ураганом его снесло с тахты. Кинулся к двери: закрыта. Схватил трубку телефона: мертво, тихо. Значит, отрезали от мира, закрыли. На этот раз в собственной квартире.
«Ах ты курвочка-дурочка!»
Он стоял посреди комнаты, медленно приходя в себя. Зубы казались мохнатыми, резиновыми — так и разъезжались в стороны. Суставы болели и скрипели, будто туда насыпали песок. Глаза резало, жгло. Даже волосы на голове болели. На ладонях кусками отшелушивалась кожа…
«Ах ты курвочка-дурочка! Спешишь ускорить… Разве алкаша останавливают на полном скаку? Ведь это верный конец!»
Прислушался: как там мотор? Сердце болело пульсирующе, толчками, будто скреблось по обнаженным ребрам. Острые короткие толчки как злые уколы шилом.
«Еще и пытка напоследок! Так вот в чем состояло ее особое задание… Сволочи! Я сам уйду, но с полным стаканом в руке…»
В глубине души он знал, где его последний резерв, но то был действительно последний резерв. «Когда начнет хватать по-настоящему… А успею ли?»
Он метнулся в ванную, чтобы проверить. Резерв на месте, им и в голову не пришло. Что знают они о черном мире алкашей, их особых уловках?
Теперь можно проанализировать обстановку. Дверь он выломать не в силах, ноги так и подкашиваются. А ведь когда-то…
Однажды с Геной Лысаковым они пришли к нему домой и обнаружили, что ключи утеряны. Генка долго бился о дверь острым плечом, пока Матвей не выдержал:
— Отойди. Посмотри, как это делается.
Он разогнался в коротеньком коридорчике и так саданул в дверь, что даже не она, а вся дверная коробка вырвалась из гнезда.
«Все в прошлом», — с тоской подумал Матвей и начал искать. Может, не вылила? Какое имела право? Водка немалых денег стоит.
Вспомнив про деньги, пошарил в боковом кармане пиджака — там еще оставалось три сотни. И бумажник унесла! Это уже злодейство. Впрочем, достаточно Матвею выйти на улицу, и деньги он найдет, даже продавщица даст в кредит — сколько раз давала!
Но морда была уже разбита, распухла до неузнаваемости, и шапка не спасет. Нет, на улице появляться нельзя.
Он искал долго, потом, весь мокрый, лег и закурил. Почувствовал: накатывает. Итак, придется задействовать резерв. Снова поплелся в ванную.
Лосьон, одеколон, зубной эликсир — почти полные пузырьки, стояли рядком на краю ванны. Их не стали грузить в контейнер, как и отбитое зеркало, — кто же такую дребедень грузит?
Начал с огуречного лосьона: он пьется мягче и даже закусывать не надо. Для контроля посмотрел на часы: сколько будет действовать, протянет ли до вечера на резерве? Сразу отпустило во всем теле, будто ослабли туго натянутые веревки и веревочки. Он лег и блаженно раскинулся. Надо, чтобы хоть немного восстановился нарушенный обмен, иначе — разнобой, фибрилляция сердца.
Снова накатило через полчаса. Одеколон «Дипломат», двенадцатирублевый. Он матюкнул себя в душе за пристрастие к дорогим одеколонам — они пьются тяжелее. «Тройник» — вот что сейчас самое то. В Певеке он как-то заскочил в смешанный магазин и спросил тройник — электрическую вилкорозетку. Продавщица, не поняв, развела руками: «Весь высосали…»
Одеколон выпил в два приема — в один никак не шло, воротило. Еле загрыз витаминами, отдышался, вытер слезы. Но действовал он крепче и как-то жестче, по телу сразу пошла испарина. В горле долго царапались парфюмерные запахи, но в конце концов сигаретный дым их заглушил. «Хоть сигареты не унесла, стерва. Вот без них заходил бы кругалями…»
Оставался эликсир в маленьком пузырьке — его хватит на раз, поэтому нужно действовать уже сейчас. Обливаясь потом, он снова начал искать. А что тут искать? Голая квартира. Под тахтой, за батареями центрального отопления, за электрической плитой, под умывальником, ванной, за унитазом и в унитазном бачке. Не поиски, а пустой ритуал. Нет ничего.
«Главное — не сдаваться! Не сдаваться!» — твердил он, начиная очередной обход. Но его пришлось прервать: снова накатывало, на этот раз грозно, шумящими валами. Выбулькал весь эликсир в стакан, почти треть, и, когда пил, поймал себя на том, что непроизвольно отставил локоть — утерял контроль.
Шум в голове стал стихать. И зачем эта игра в кошки-мышки: эликсир, элеутерококк, туалетная вода… Все равно девяносто процентов этих пузырьков идет на корм алкашам. Если не больше. Лучше бы писали: «для алкашей» и буровили чистый спирт, не утруждаясь компонентами, — и людям и себе хлопот меньше. Все знают, что мы знаем, что они знают… Страусиные забавы.
Вспомнилось, как после одного очередного постановления, анафемы алкоголикам, местные власти тоже решили ввести «ограниченную продажу» водки, правда, с оговоркой: в порядке эксперимента. Матвей содрогнулся — что тогда делалось…
Очереди выстраивались с полночи (мороз не мороз, пурга не пурга) — лютые, озверелые. Когда открывали — двери чуть не выносили вместе с косяком. Кто падал — пощады не ждал. Плечом к плечу бились и мужчины и женщины — джентльменов не было. Сколько обмороженных, сломанных рук и ног, простуд, радикулитов, воспалений легких, больничных листов и прогулов!
Знакомый продавец универмага сообщил, что продажа одеколонов, лосьонов и прочего вмиг выросла в семьдесят раз! Не на каких-то там жалких сто, двести процентов, а на семь тысяч! Проще говоря, на полках не осталось ни одного флакона. Пасту всю подмели — есть только детская. Даже гуталин исчез.
А начальство все посмеивалось, глядя на «эксперимент». Ему-то что: домой привозят в пакетах. В очередях обмороженных не бьется, негрозин не сосет, зажимая все органы чувств, что ему беды и горе, плач вселенский?
Но когда некоторые цифры вдруг сорвались и поехали вниз, анализ показал, что народ стал разъезжаться, а наплыв за романтикой и запахами тайги сокращаться. С кем Север осваивать, металл давать? Вот тут и забегали и мигом отменили «эксперимент».
Нужен принципиально новый подход… Откуда эта фраза? С какого-то совещания. Застряла в сознании, вертится, пританцовывает. Какие, к черту, принципы? Что тут нового? Исстари пьем и никак из шкуры алкашей не вытряхнемся…