Черная радуга

— Пойду…

Всхлипнув, она вытащила из сумочки и со стуком поставил большую бутылку марочного вина. Ну ладно. Теперь, может, и хватит до утра. А эти… пусть действительно со своим приходят.

Пока она раздевалась, он пытался вышибить пробку из бутылки, но не смог. А ведь раньше одним ударом… Протолкнул внутрь.

— Ну, садись, рассказывай. Что там гомонят?

— Стыдили меня. Говорят: что ты в этом выпивохе нашла? — она весело улыбнулась. Он налил ей полный стакан.

— В какой-то мере… это соответствует.

Она пила мелкими глотками, нервно постукивая о край стакана жемчужными зубами. Как всегда, он махнул почти полный стакан коньяка. Увидев, что он снова не закусил, она потянулась к сумочке.

— Чуть не забыла. Киссель советовал… — вытащила флакон с поливитаминами.

— Это дело, — он сыпнул в горсть и разжевал. — Тут нехватка. Со временем развивается «витаминная прозрачность» у белых людей. Знал я одного первопроходца — вколют ему полный набор, а через час в организме уже пусто — не держатся витамины. А вы как выкручиваетесь?

— Раньше выкручивались, — она скорбно улыбнулась. — Пили свежую оленью кровь, собирали корешки и ягоды в тундре. Теперь мясо мороженое… консервы… все забыли.

Потянулся и налил еще, теперь уже полстакана. Уала не стала пить, ладошкой прикрыла свой стакан:

— Лучше я за тобой присмотрю.

Они легли рядом и стали читать. Незаметно Матвей отключился.

Рядом кто-то сидел. Он открыл глаза и увидел Сима Рухова, который смотрел на него сквозь выпуклые очки, поджав толстые синие губы и осуждающе качая головой:

— Нельзя, нельзя Матвей Иванович, больше пить. Весь город уже говорит… что подумают.

Матвей приподнялся на локте.

— Как проник?.. Уала, вот этого гони в шею! Там где-то швабра стоит… по загривку его! От души!

Уала решительно направилась на кухню. Сим не стал дожидаться, тут же рванул.

Она вернулась.

— Чего ты так с ним?

— Презираю таких… «город говорит». Словно бы городу не о чем больше говорить. Брешет, подлец, всех по себе меряет. А сам раньше что вытворял? Свою цистерну выжрал, а теперь балабонит.

Он в волнении прошелся по комнате, снова выпил и лег, наблюдая за Уалой. Она сидела и молча курила. Ясная и простая догадка пришла еще днем, когда Матвей ждал ее. «Если придет, значит она». По-видимому, ей изменили задание: быть безотлучно рядом и довести его до конца.

Все звенья теперь слаженно соединялись в единую, без узелков, цепь. Она довела до конца Петровича и теперь благополучно доводит его. Киссель же появлялся, чтобы проконтролировать ход губительного эксперимента, успешно ли идет. Наверное, результаты их порадовали: наступила последняя стадия. Это он ощущал по запаху этилового спирта, исходящему уже от него самого, когда он резко поворачивался и свободно висящий синий свитер опахивал тело. Временами серая пелена застилала глаза.

Она сама рассказала ему о Петровиче, но не все. Она была с ним все время и вышла за мгновение до того, как он нажал большим пальцем ноги курок. Возможно, даже помогала расстилать тот матрасик… Не зря она прибежала одной из первых — знала. Кто там мог ей сказать? Брехня, все брехня.

Главный вопрос: вколол ли Киссель ему подавляющее волю? Это азбучный момент в их работе. А как они сделали это с Петровичем, тот ведь никого к себе из белых халатов не подпускал? Видимо, она и подсыпала ему в кофе или в сивуху препарат. У матьее препаратов навалом. Как-то в одном дурдоме Матвею вкатили такой — галоперидол. В тот день он понял, что значит «жизнь копейка». Даже не копейка, а ломаный грош. Воля исчезла, словно вытекла. Дали бы ему в руки гранату и велели выдернуть чеку — выдернул бы. Или двустволку… да еще большой палец ноги приладили бы на курок.

А эти формулы: «Я спокоен, я совершенно спокоен». На самом деле: «Я покорен, я совершенно покорен». Покорность, вот что им нужно. Тупая и обязательно нерассуждающая. «Не задумываясь он бросился в огонь». Вот так и надо: не задумываться. Таких и воспевают, которые не задумываясь делают все, что им велят, голосуют, подписывают, бросаются в огонь.

Когда же мы станем задумываться?..

Мысль напряженно работала. Чем купил ее Верховода? У нее всегда было независимое положение в ансамбле — и не зря. Зарубежные поездки, красивые тряпки — чем еще покупают таких? И тогда, на Горячих ключах, кто дал распоряжение руководителю ансамбля оставить ее? Верховода только цокнул, и тот мгновенно поджал хвост. Значит, пока Матвей ходил с Вадимом глушить водку, она уже дала знать, что вошла с ним в контакт. Чемоданчик стоял у ее ног, все было решено. А пляска, крик «Убийцы!» — инсценировка, фикция, как те объятия под летящим вертолетом. А вертолет был послан для контроля…

Какое-то шестое чувство не позволяло ему открыть тогда ей все, что знал. И это тоже не зря. Верховода думал, что Матвей уже в его руках, но дальнейший провал Рацукова показал ему, что противник не так прост, держит козыри про запас. В тот момент, когда у него вырвалось: «Рацуков один из них!», судьба капитана была решена и подписана, от него постарались отделаться. Где-нибудь в загнивающем банановом мире его бы пристрелили или забетонировали в панель, а тут зачем киноужасы? Есть простые надежные механизмы…

Потом Уале велели законспирироваться, не проявлять активности и ждать: дескать, сам придет. И он, как цуцик, пошел в расставленную ловушку.

Они хотят его конца. Ну что ж, посмотрим, кто кого.

Он налил полный стакан водки, ей полстакана вина:

— Пей.

Что-то в его голосе заставило ее поднять глаза. Она покорно выпила, он тоже и снова стал ходить по комнате. Горячая, но какая-то вялая волна прошла по телу. Лег, поднял с пола брошенную книгу, стал читать. Она сидела на тахте, молча курила. «Упорная, дрянь!»

Тахта начала медленно, потом все быстрее раскачиваться. На миг показалось, что он на корабле, в море, но потом усилием воли он отогнал виденицу: нужно контролировать себя. Стал сползать с тахты. Уала помогла. Оттолкнул ее руку, поднялся и прошел в ванную. Попил воды прямо из крана и так же качаясь пошел назад. И вдруг побежал. Но не успел…

Страшное и мохнатое мягко прыгнуло сзади, когда он был уже на пороге, и ударило в затылок. Дальше была тьма.

Очнулся на полу, слыша чьи-то всхлипывания. Он открыл глаза. Уала сидела рядом, поддерживала его голову, по щекам струились слезы.

— Что… — пытался он сказать, но язык не повиновался. Осторожно поворочал им и понял, что язык прокушен. Рот был полон крови, он выплюнул ее и еле выговорил: — Что… было?

— То же самое, — сквозь всхлипывания выдавила она. — То же, что и у Петровича. Ты рухнул прямо с порога… стал биться, я так испугалась… Да что же это такое?

Она закрыла лицо руками и неудержимо зарыдала. «А ты думала, что конец будет легким? — со злобой подумал он. — Нет, ясочка, хлебнешь сполна… зрелище не для слабонервных».

— Значит, кондрат, — снова с трудом выговорил он. Затылок саднило, все тело ныло так, будто по нему молотили цепами.

Вспомнил, как в аэропортовском ресторане один мужик упал у порога и стал биться, выгибаясь. Кто-то сунул бившемуся в припадке ложку, кто-то придержал голову. Потом сраженного унесли.

— Что же ты… ложку не сунула… знаешь небось?

— Ох! Я снова растерялась… металась, не знала, куда и бежать… Откуда тут ложки? Вызвать «скорую»?

Не отвечая, он перевалился на живот и на подламывающихся руках пополз в ванную, оставляя кровавый след. Там, кое-как хватаясь за края ванны, поднялся и сунул голову под холодную воду. Полоскал рот — бурлящая струя выходила розовой, потом побледнела. Посмотрел в зеркало и высунул язык. На конце багровела рана, а язык был черным. «Даже не белый», — подумал равнодушно. От холодной воды немного прояснилось в голове, с удивлением почувствовал, что может шататься на ногах.

Когда он появился на пороге, Уала стояла с телефонной трубкой в руке и растерянно смотрела на него.

— Не смей, — он нажал на рычаг. — Еще напляшетесь… на моей могиле.