Радуга

— У меня есть кое-какие деньги, — медленно сказал Кэм. — Может, вы ее купите, капитан?

— Квинн, черт возьми. Когда мы одни, я Квинн. Кэм медленно покачал головой.

— Тогда в другой раз я смогу сделать ошибку, о. — Ты? — с недоверием сказал Квинн. к Кэм пожал плечами и улыбнулся.

— Вы для меня всегда будете капитаном.

— Ну так не забудь об этом, — сказал Квинн, улыбкой опровергая значение своих слов. — А эта девушка?

— Я посмотрю, что можно сделать.

— Плевать, сколько это будет стоить. Если моих денег не Хватит, я вам потом верну.

— Только не говори мне, что ты влюбился.

— Нет, я… она просто чертовски всем напугана. Голос Квинна смягчился.

— Я поговорю с мисс Ситон. — Его губы изогнулись в усмешке. — Она, наверное, очень хорошенькая.

Кэм застыл. У него мелькнула мысль — привыкнет ли он когда-нибудь к едким замечаниям Квинна. По опыту он знал, что внимание белого мужчины к черной женщине всегда означало насилие. Но ведь это был капитан, человек, который вернул его к жизни…

— Да, — медленно сказал он, — хорошенькая.

Квинн смотрел Кэму в глаза и знал, о чем тот думает. На мгновение ему стало грустно оттого, что и через три года Кэм не мог сразу ему поверить. Но ведь у Кэма вся жизнь ушла на то, чтобы вырастить в себе недоверие и подозрительность. Он положил руку Кэму на плечо.

— Ей богу, мы ее получим.

— А если она откажется продать?

Квинн знал, что Кэм имел в виду Мередит Ситон. Но зачем отклонять выгодное предложение?

— Не откажется, — ответил он достаточно уверенно. Весь день он думал о ней и пришел к выводу, что она была действительно такой, какой казалась. Если это она была в то утро на палубе, значит, из-за тумана, радуги и его собственной усталости она показалась ему тем, чем на самом деле не была. Он поговорит с ней сегодня вечером и предложит за Дафну такую цену, что мисс Ситон не сможет отказаться.

Устав от своей комнаты, Мередит отважилась выйти на палубу, решив, что Девро, наверное, уже в постели. Неужели этот проклятый капитан никогда не спит? Кажется, когда бы она не появилась, он всегда оказывается рядом: завтрак, обед, ужин. Всякий раз ей казалось, что его глаза сверлят ее, выискивая секреты, но никогда не раскрывая себя. Его глаза всегда были одинаковыми, только временами становились чуть уже. Губы часто меняли выражение, но передавали всегда одно и то же: любопытство, самодовольство, насмешку, издевку.

Она часто думала о его портретах, которые она написала: о тепле, которое излучало молодое лицо, и о холодном выражении того, кто повзрослел. Неужели ребенок так заблуждался? Ей хотелось выяснить это, может быть, снова поговорить с ним, но в ней самой происходило что-то ужасное. Он обращался с ней, как никто и никогда. Из-за него она становилась слабой, все внутри превращалось в желе, тогда как вообще-то ничего подобного с ней не случалось. Раньше она не была трусливой. Она убеждала себя, что это была только предосторожность. Он заставлял ее вести себя так, как она и не подозревала раньше, что может, так, как совершенно не подобало той Мередит, которую она так старательно создавала.

Но будь она проклята, если позволит ему заставить ее прятаться. Она ни от кого не будет прятаться.

День был чудесным, небо ярко голубым, трава и деревья — того густого насыщенного зеленого цвета, который появляется только к концу лета. Вода была серебристой, ни сколько не грязной, колеса парохода, казалось, наигрывали мягкую музыку.

— Мирная картина, не так ли?

Голос, его голос ворвался в ее сознание, и покой, который она ощущала в душе, обернулся жестоким смятением.

— Была, — возразила она, медленно, почти против воли, поворачиваясь к нему.

Он небрежно опирался о поручни. Его худощавое тело было облачено в безукоризненно сшитый черный костюм, который, как она уже догадывалась, служил ему чем-то вроде знака отличия. Или способа выделиться, как и перчатки, которые, казалось, он никогда не снимал. Или это удовлетворяло его тщеславие. Он, видимо, знает, что чертовски красив в одежде этого цвета, что это делает его глаза ошеломляюще синими, а волосы — невероятно черными. С другой стороны, белизна его рубашки контрастировала с темной бронзой лица. Казалось, его позабавил ее резкий ответ и недвусмысленное предложение удалиться

— Ну, мисс Ситон, разделенное удовольствие — удовольствие вдвойне.

— От старых деревьев? — спросила она надменно.

— Я помню, — сказал он медленно, — одно старое дерево, которое вам очень нравилось.

В груди у Мередит заныло, ее рука стиснула перила. Значит он помнит. Но почему он сейчас говорит об этом? Почему раньше не упомянул? Ловушка? Какое-нибудь его очередное развлечение?

Она позволила своим глазам заморгать.

— Ах, капитан, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Мы однажды встречались, давным-давно, когда вы были еще ребенком. Восхитительным ребенком, насколько я помню.

— А я не помню, — сказала она. — Я однажды упала. — Ее губы произносили ложь достаточно легко. Она надеялась, что и глаза тоже. — А вы, капитан, тоже были восхитительны?

Он усмехнулся, но, как всегда, в этом принимали участие только его губы. А глаза его стали даже настороженными. Интересно почему, подумала она.

— Надеюсь. Стараюсь надеяться.

Она не могла удержаться и не поднять вопросительно бровь и услышала, как он рассмеялся. Осторожно, Мередит, сказала она себе. Глупо было такое говорить. Неразумно приободрять его любым способом. Он не такой, как другие. У нее было ощущение, что он схватывает каждый нюанс и хорошо понимает, что он означает. “Будь очень, очень осторожна”. Он — брат Бретта. Он — рабовладелец. Он водится с охотниками за беглыми рабами. Но он так привлекательно смеялся — глубоко и звучно. Совсем так, как она помнила, он смеялся тогда.

Но ведь он изменился, сказала она себе.

Она выпрямила спину, надеясь, что это укрепит ее сопротивление его коварному обаянию.

— Может, вам надо еще постараться, капитан? — сказала она едко, несмотря на свои усилия произнести эти слова легко, доброжелательно, даже кокетливо.

— Вы действительно думаете, что надо? — И она поняла, что он смеется над ней, даже в тот момент, когда внимательно смотрит ей в глаза.

— Совершенно верно, — ответила она, ее опять вывела из себя его насмешливая подначка и злость на самое себя. Ей захотелось стереть с его лица улыбку. — Обаяние игрока не более ценно, чем золото дурака.

— Глубокое замечание, мисс Мередит, — ответил он. — Я приму его близко к сердцу.

Если оно у тебя есть, хотела она сказать, но она и так уже далеко зашла… Меньше всего ей хотелось, чтобы он счел ее едкое замечание глубоким, пусть даже и сказал это только в насмешку. И все равно в его глазах светился огонек интереса.

Ее спасло появление тетушки Опал, которая без всякого смущения стала строить глазки капитану. Мередит поспешила проститься.

— Важные дела, мисс Мередит? — вежливо спросил Квинн. Мередит, с трудом удерживаясь от очередной колкости, которую ей хотелось бросить ему, тихо рассмеялась.

— Конечно, капитан. Я должна выбрать платье к нашему завтрашнему прибытию в Виксбург, а Дафна попробует сделать мне новую прическу.

Дафна! Черт побери, подумал Квинн, это была хорошая возможность упомянуть о девушке, но Мередит была уже в дверях, оставив его с Опал.

Он обернулся к ней с самой чарующей из своих улыбок.

— Надеюсь, вы с племянницей присоединитесь ко мне за обедом сегодня вечером.

— Я была бы очень рада, — сказала Опал. — Я спрошу Мередит.

Он грациозно поклонился.

— Тогда в восемь.

Было ли это трусостью или нет, но Мередит не собиралась обедать с этим мерзавцем. Он бросал ей вызов, и ей хотелось ответить ему тем же оружием, встретить колкость — колкостью, а насмешку — насмешкой, но она не могла себе этого позволить. Он обладал угрожающей способностью проникать под ее защитную оболочку, разбивая ее на куски. Если бы все замыкалось на ней, она могла бы рискнуть, но надо было думать о Лизе. И о Подпольной железной дороге и о людях, которым она может помочь.