Страница 23 из 72
— Я не про то, — сказала Александра Васильевна. — По-моему, Павла исключил ты?
— Да, я поставил вопрос об исключении. Ну и что ты хочешь сказать?
— Вот он и ходит. Ты не смотри, что он вежливо с тобой разговаривает, что у него на уме, ты не знаешь. Он тебе будет говорить одно, а делать другое. А что ему: выспится за день — и ходит.
— Павел на меня не сердится. Если бы я не защищал, его бы еще раньше выгнали.
— Чужая душа потемки, — сказала Александра Васильевна. — Ни за кого не ручайся.
— Не такие уж и потемки, — сказал Петр Иванович. — Я знаю, кто чем дышит.
— Ну, скажи, кто ходит? — прищурив зеленоватые глаза, Александра Васильевна ждала ответа.
Петр Иванович бросил короткий взгляд на Володю, заканчивавшего обед и, кажется, не вникавшего в разговор отца с матерью. Боясь, что остынет борщ, Петр Иванович тоже взялся за ложку. Убедившись, что борщ не остыл, он отложил в сторону и ложку и кусок хлеба.
— Этого я пока сказать не могу, но кое-какие предположения имею. — Петр Иванович, спохватившись, взглянул на Володю и стал отправлять в рот ложку за ложкой.
— На кого ты думаешь? — Не дождавшись ответа, Александра Васильевна сказала: — По-моему, ходит с Ушканки.
Белая падь делится на три названия. Полдеревни, со школой, магазином, а до недавнего времени и с бригадной конторой, так и называется — Белая падь. От кузницы, расположенной в низине, близко к болоту, заулок, образовавшийся между двумя огородами. Пересекая Белую падь, заулок переходит в коротенькую, Боковскую улицу, на которой в самом большом доме были ясли; теперь в этом доме каждую осень живут рабочие, приезжающие из города на уборку.
Белая падь далее состоит из одной дороги, по левую руку от которой, через пригорок, недалеко от реки стоит новенький клуб с кинобудкой, а по правую руку возвышается Пастухова гора. На горе сначала бросается в глаза узкое деревянное строение, напоминающее башню, в котором расположен артезианский колодец; рядом с колодцем — типовое здание молочной фермы, гараж, конный двор. Здесь же, на Пастуховой горе, новая бригадная контора.
Если не подниматься на Пастухову гору и пройти у ее подножья, то метров через сто пятьдесят или двести начнется улица Советская. Как и на Боковской, на этой улице не больше двенадцати домов. За ее огородами сразу же начинается лес.
Дальше, через падинку с невысыхающей лужей, Ушканка. С Советской улицы ушканских домов не видно: они скрыты лесом. Любили останавливаться на Ушканке цыгане. До недавнего времени подолгу у Фени Петровой жил старик, какой-то святой, ходивший по деревням с корзиной из широких лучин и собиравший милостыню. Не исключена возможность, что человек, наведывающийся по ночам к дому учителя, скрывается на Ушканке.
Александра Васильевна вздохнула: если кто-то ходит из белопадских, тогда ничего страшного, — походит-походит да и перестанет. А если кто-то издалека? Она стала называть всех возможных врагов Петра Ивановича: перечислила семьи, которые помогал раскулачивать Петр Иванович, когда был секретарем сельсовета. Александра Васильевна сколько раз говорила: не вмешивайся, что колхоз хочет, то пусть и делает. Занимайся в школе с ребятами, а колхозники пусть хоть на головах ходят!
«Если делать так, как ты просишь, — говорил Петр Иванович, — то ничего не будет». — «Живи тишее, — отвечала Александра Васильевна. — Что тебе, больше всех надо?» Петр Иванович стоял на своем: «Спокойно не жил и жить не собираюсь. Спокойно жить не дает всякая нечисть, и я буду ее вытравлять огненным мечом!»
И вот этих-то, сосланных и осужденных, Александра Васильевна больше всего боялась.
— Давно кости изгнили, — отозвался о некоторых из них Петр Иванович.
— Изгнили, изгнили, — рассердилась Александра Васильевна. — Откуда ты знаешь?
Ей было неприятно и страшно, что Петр Иванович так резко отзывался о сосланных и заключенных. Для Александры Васильевны это были такие же люди, как все, только они что-то натворили и за это их строго наказали. Такое рассуждение Александры Васильевны Петру Ивановичу не понравилось, и он сказал:
— Думаешь, я не знаю, почему ты заступаешься за кулачье? Прекрасно знаю! Ты не обижайся, не складывай губы в трубочку, но я тебе еще раз скажу: ты выросла в кулацкой семье! Я помню, как твой отец косился на Советскую власть…
— Что вспоминать, что было за дедом-шведом, — обидевшись, сказала Александра Васильевна. Она не осталась в долгу и укорила Петра Ивановича за то, что он, когда ухаживал за ней, ходил в одних и тех же драных штанах.
Петр Иванович рассмеялся, и начавшийся острый разговор на этом прекратился. Он отклонился от стола и посмотрел на стенные часы в большой комнате.
— Слушай, старуха, я опоздал на урок!
— Не опоздал, — успокоила его Александра Васильевна. — Посмотри.
— Что смотреть, два часа!
— На минуту опоздаешь, кто тебе что скажет? Ты сам себе начальник.
— О, не-ет, — сказал Петр Иванович, наспех ополаскивая руки под умывальником, — прежде всего дисциплина. Без дисциплины с этими гавриками не справишься!
Александра Васильевна еще сидела за столом, когда Петр Иванович захлопнул за собой двери и застучал ботинками в коридоре и на лестнице.
16
За двадцать четыре года учительской работы ни разу не было, чтобы свои отношения со взрослыми Петр Иванович перенес на детей. Даже в крайних случаях он не делал этого, и вдруг — раньше такого с ним не случалось — он стал приглядываться к лицам учеников тех родителей или родственников, с которыми у него были когда-то плохие отношения.
Собственно, плохих отношений у Петра Ивановича никогда ни с кем не было. По крайней мере, так считал Петр Иванович. Выходит, он в чем-то ошибся?.. За этой мыслью появилась другая: не покачнулся ли его авторитет, когда вся деревня узнала, что кто-то ходит по ночам около дома Петра Ивановича? Ученики слышат разговоры об учителе, и не все — конечно же, не все! — так уж переживают за Петра Ивановича. И вот это, думал он, можно увидеть на лицах учеников: вольно или невольно отблеск разговора о Петре Ивановиче промелькнет на чьем-нибудь лице…
Петру Ивановичу удалось справиться с собой, и он остался с учениками в прежних отношениях, и свое желание подсматривать за ними объяснил тем, что он уже не тот, что был, и что пора ему на пенсию.
Потом он подумал, что дети могут попасть после него к плохому учителю, и он подумал, что рано уходить на пенсию, что он проучит еще и два, и три года…
После того как Яков Горшков рассказал в бригадной конторе, что кто-то ходит по ночам около дома Мезенцевых, Петра Ивановича останавливали, спрашивали, правда ли, и что он собирается делать.
Предложение бригадира — организовать около дома дежурство — Петр Иванович отклонил, сказав, что сам справится или, в крайнем случае, вызовет милицию.
— Ну, сам подумай, — говорил он бригадиру, — уборочная, люди работают, какое дежурство, — им спать надо!
— Петр Иванович, в Белой пади, считай, половина мужиков твои ученики! Неужели каждый из нас не сможет подежурить одну-две ночи?
— Во, слушай, что сделай! — предложил Петр Иванович. — Составляй наряд: ночь на огороде у Мезенцева отсидел — получай два трудодня! Правда, хорошо будет?!
Бригадир улыбнулся.
— Петр Иванович, вы в самом деле не боитесь?
— Нисколько.
— Все равно, сегодня вечером добровольцев приведу! — весело сказал бригадир.
— Были уже!
— Когда?
— Вчера вечером.
— Дежурили?
— Нет. Я их отправил домой.
— Кто был?
— Сергей с Павлом. И сегодня еще двое заходили — Гошка с Семеном.
— Павел приходил?! — Бригадир засмеялся. — Да его этот, который ходит, раз пуганет, и Павел неделю штаны стирать будет! Трезвый хоть был?
— Трезвый.
— Не стал бы он дежурить, — нисколько не сомневаясь, сказал бригадир.
— Почему?
— Да ему выпить надо было! Я, Петр Иванович, не знаю, что с ним делать. Он мне всех коней заморил! Ну вот кем его заменить? Придется кого-то просить из стариков. Если бы, Петр Иванович, не вы, я бы вынес предложение исключить Павла из колхоза.