Южная звезда

Путешествие оказалось довольно продолжительным и заняло не менее двух часов времени. По тем толчкам, которые Фарамон Берте и Сиприен ощущали, они могли определить, что их несут по гористой местности. Потом они ощутили прохладу и услышали, как шаги носильщиков гулко отдавались под какими-то сводами, что свидетельствовало о том, что они вошли в подземелье. Наконец, судя по дыму, начавшему щекотать им горло, они пришли к заключению, что их несли с зажженными факелами.

Еще четверть часа ходу — и шествие остановилось. Паланкин опустили наземь. Тонаи пригласил своих гостей выйти и приказал снять с них повязки.

В первую минуту перехода от мрака к свету путешественники были совершенно ослеплены. Затем они сочли себя жертвами галлюцинаций, настолько открывшееся перед ними зрелище было неожиданно и очаровательно. Оба они стояли в середине громадного грота. Пол этого грота состоял из мелкого песка, смешанного с золотым песком.

Свод пещеры, высокий, как у готического собора, терялся из глаз зрителей; стены этой природной пещеры состояли из сталактитов, необыкновенно разнообразных по цвету и по богатству: отблеск факелов, падавший на них, придавал им лучезарность северного сияния. Бесчисленные кристаллы эти были разнообразнейших форм, и природа точно хотела собрать все оттенки, которыми отличаются ее минеральные сокровища. Здесь были аметистовые скалы, стены из сардоникса; там и здесь виднелись сплошные ряды рубинов и изумрудных игл; целые колоннады из сапфира, высокие, как сосновый лес, представлялись глазам изумленных зрителей; были горы аквамарина, бирюзовые жирандолины, опаловые зеркала, слои розового гипса и т. п.

В общем, пещера производила впечатление не то кладбища, не то места, где совершались обряды, быть может даже каннибальские. Король и его гости подошли к отверстию одного углубления пещеры и за железной решеткой увидели человека, сидевшего на корточках в этой клетке; человека этого откармливали для какого-то обеда, в этом не могло быть и малейшего сомнения.

Это был Матакит.

— Это вы!.. вы!.. папаша! — воскликнул бедняга, увидев Сиприена. — О, уведите меня, уведите меня отсюда! Освободите меня! Я лучше соглашусь возвратиться в Грикаланд, если даже мне суждено там погибнуть, чем сидеть здесь, в этой куриной клетке, и ждать ужасной смерти, к которой приговорил меня Тонаи: меня хотят замучить и съесть.

Все это несчастный проговорил таким жалким голосом, что Сиприен почувствовал себя глубоко растроганным.

— Хорошо, Матакит, — сказал он. — Я могу выхлопотать тебе свободу; но ты выйдешь из этой клетки только тогда, когда возвратишь бриллиант…

— Бриллиант, папаша! — воскликнул Матакит. — Бриллиант! Да я не брал его. Клянусь же вам… клянусь!

Его слова звучали так искренне, что Сиприен понял: Матакит говорил правду. Но, как известно, Сиприен никогда и не был уверен в том, что Матакит украл бриллиант.

— Но если ты не крал бриллианта, зачем же ты убежал? — спросил он молодого кафра.

— Зачем? Ты хочешь знать зачем, папаша? Но ведь мои товарищи и многие диггеры решили, что вором мог быть только я, я и испугался. Вы знаете, что в Грикаланде кафра тотчас же осудят и повесят за воровство. Я решил бежать и скрываться в Трансваале.

— Мне кажется, что он не врет, — сказал Фарамон Берте.

— Я не сомневаюсь в этом, — ответил Сиприен. — Да, он, пожалуй, прав и в том, что не доверяет правосудию Грикаланда. — Потом, обратившись к Матакиту, Сиприен продолжал: — Я верю, что ты невиновен в воровстве, в котором тебя обвиняют. Но на Вандергартовых копях, пожалуй, не поверят нашим словам, когда мы будем утверждать, что ты невиновен. Ты все-таки настаиваешь на своем возвращении в Грикаланд?

— Да!.. Я всем рискну, чтобы только не оставаться здесь! — воскликнул Матакит, по-видимому до смерти напуганный предстоявшей ему страшной перспективой быть съеденным заживо.

— Хорошо. Мы поговорим позже об этом деле, — сказал Сиприен. — Фарамон Берте поможет мне выкупить тебя.

Фарамон Берте вступил немедленно в переговоры с великим Тонаи.

— Говори откровенно, — сказал он ему. — Какой выкуп ты хочешь за своего пленного?

— Я хочу, чтобы вы дали мне за него четыре ружья, сто патронов на каждое ружье и четыре мешка со стеклянными бусами. Это немного, надеюсь.

— Это очень много, но твой друг Фарамон Берте даст тебе все это, чтобы доставить тебе удовольствие. Но вот что я тебе скажу, Тонаи, — добавил он после минутного размышления. — Ты получишь все, что требуешь, но ты должен еще дать нам быков, чтобы отвезти нас через Трансвааль в Грикаланд, а также необходимую провизию и почетный конвой.

— Согласен! — ответил Тонаи голосом, в котором явно сквозило удовольствие, и, нагнувшись к уху Фарамона Берте, добавил: — Быки уже найдены, они принадлежали этим людям, и мои воины привели их в мой крааль. Ведь это не было дурно с их стороны, не правда ли?

Узнику была тотчас же возвращена свобода, и Сиприен с другом, бросив последний взгляд на великолепную пещеру, покорно дали завязать себе глаза и возвратились во дворец Тонаи, где уже ждал прекрасный обед, приготовленный в их честь.

Условившись с Матакитом, что тот не покажется в Грикаланде, а будет жить в его окрестностях до тех пор, пока пребывание его на копях не сделается вполне для него безопасным, Фарамон Берте, Сиприен, Ли и Матакит под сильным конвоем двинулись в путь к Грикаланду. Но нельзя уже было обманывать себя иллюзиями. «Южная Звезда» была потеряна навсегда, и мистер Уоткинс не мог отослать ее в Лондонскую башню блистать своей необыкновенной красотой среди лучших драгоценностей Англии.

Глава шестнадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Никогда еще Джон Уоткинс не был в таком отвратительном настроении, как во время отсутствия четырех женихов его дочери, уехавших на поиски бежавшего Матакита. Каждый истекший день, каждая неделя усиливали его раздражение, уменьшая надежду сделаться снова обладателем исчезнувшего бриллианта. Кроме того, он скучал без своих обычных гостей — Джеймса Гильтона, Фридела, Аннибала Панталаччи и Сиприена, которых привык видеть у себя почти каждый день. С тоски он выпивал большое количество джина, и, надо признаться, эти обильные возлияния не способствовали смягчению его характера. На ферме кроме самого Уоткинса был еще кто-то, кто имел основательные причины тревожиться за отсутствующих. Бардик, взятый в плен туземцами, как это и предполагал Сиприеп, ухитрился бежать от них. По возвращении в Грикаланд он отправился к Джону Уоткинсу, которому и сообщил о смерти Джеймса Гильтона и Фридела. События эти были очень дурным предзнаменованием для остальных членов экспедиции — для Аннибала Панталаччи, для Сиприена Мере и для китайца.

Алиса при этом известии почувствовала себя глубоко несчастной. Она перестала с этого времени петь и не открывала более своего фортепьяно. Даже своими страусами она занималась очень мало, и проказник Дада потерял способность вызывать улыбку на ее лице, так что мог теперь безнаказанно проглатывать самые разнообразные вещи. Мисс Уоткинс очень тревожили два обстоятельства, и тревога в ней все возрастала: она боялась, во-первых, что Сиприен не вернется из этой проклятой экспедиции, а во-вторых, ее страшила мысль, что Аннибалу Панталаччи удастся найти «Южную Звезду» и он явится за получением обещанной награды. Она не могла себе представить без содрогания перспективы сделаться женой этого злого и грубого итальянца после того, как близко узнала и оценила такого выдающегося во всех отношениях человека, каким был Сиприен Мере. Она думала обо всем этом дни и ночи, и свежие щечки ее побледнели, а голубые глазки потеряли свою ясность. Уже три месяца жила она в уединении и печали. И вот однажды вечером Алиса сидела у лампы рядом со своим отцом, заснувшим тяжелым сном после выпитого джина. Опустив голову на грудь, она шила, и грустные мысли не покидали ее ни на минуту. Вдруг легкий стук в дверь заставил ее встрепенуться.