Пока живешь...

САМОЛЕТ

Август в звездные метели гонит нас из дома... Самолет мой — крест нательный у аэродрома. Не к полетной красоте ли вскинут взгляд любого?. Самолет мой — крест нательный неба голубого. Злится ветер — князь удельный в гати бездорожной... Самолет мой — крест нательный на любви безбожной. Свет неяркий, акварельный под стрелой крылатой... Самолет мой — крест нательный на любви проклятой. Я сойти давно хочу, да мал пейзаж окрестный. Распят я, и нету чуда, что летает крест мой. Даль уходит беспредельно в горизонт неявный... Самолет мой — крест нательный на тебе, и я в нем.

НЕДОСТРЕЛЕННАЯ ПТИЦА

Нас стравили, как мышей, как клопов и тараканов. Мы тупели, с малышей превращались в истуканов. К нам влезали в явь и в сон, и в карманы, и в стаканы, заставляли в унисон распевать, как обезьяны. Нас кормили, как зверей, стадо в очередь поставив. и камнями алтарей побивали и постами многолетними уста иссушали, замыкали, и боялись мы куста, и моргали, и икали. И икотный этот ген передали нашим чадам. Он боится перемен, соответствуя наградам. Узнавали мы в лицо — вот начальник! вот начальник! Предавали мы отцов и мычаньем, и молчаньем. И не взыщут с нас отцы... Что удобно, то затенькал. Даже лучшие певцы распевают ложь за деньги. Эта дикая игра все ломает, все итожит, и пора «ура! ура!» заменить на «боже! боже!» Господин Великий Нов-город мой любимый Питер, Ирод с Вами был не нов и Пилат, что вымыл, вытер. Я пророчествую Вам — Ваше имя возродится! Возлетает к небесам недостреленная птица.

ВИДИШЬ, МАМА...

Четверть шестого. утро, с балкона упала книга, молятся рядом баптисты, это осенний Львов. Это жестоко — на простыне нарисована фига — черный фломастер на белом батисте. Не состоялась любовь. К чести твоей, донна Анна, рыло Хуана тут же за книгой ныряет с балкона (астма и фальшь об асфальт) и замирает, как тело геккона. если снято оно на стеклянной пластинке, а напротив окно медленно едет по дому к трубе водосточной, как рука в маникюре к ширинке, только грубей и восточней. Мне говорили, как стать сумасшедшим, чтоб не маячить в прицеле душмана. И вот я вернулся оттуда и совсем позабыл о прошедшем времени, где корешался с дурманом. Видишь, мамуля, как мясо мое муравьи облепили, сделана пуля в Чикаго, а может, в Шанхае. Она разлетелась в груди наподобие пыли. И вот я по небу шагаю, ибо меня призывают, как наш подполковник, Аллах Саваоф, Озирис и Ярила, и Яхве. Я им устроил подобие конкурса по шестибалльной системе, чтобы мой прах сторговать за цистерции, франки и драхмы. Хитрость же фокуса в том, что я жив, но не в вашей системе солнечной (это имею в виду я). Ты же меня наблюдаешь своим изумительным глазом, словно я в этой. Позволь, но понятья введу я новые не постепенно, а сразу. Так материнское горе — это знакомо, весомо и нужно, когда сыновья получают оружие, но вскоре становится ясно предельно — это досадная блажь для губернаторов, что проживают отдельно от неудобства, от пьянства и краж, от призыва детей, от смертей, и, говоря языком площадей, от народа. Это свобода, что недоступна сознанью людей, как недоступны философы прошлого века в библиотеках, что охраняются дамами с низкой зарплатой. Нет виноватых. Мненье скорее мое, чем Тацита,— не колбаса, или сахар и пиво, или салфетки для нежного зада — суть дефицита. Честь и достоинство, то, что красиво для маленькой мышцы в груди или взгляда на мир, как на поле добра и привета. Серость привита с казни Сократа, С казни крестьянства в тридцатых. Нет виноватых... Рана моя — это искусство высокого тона, что убито, зарыто, забыто (без стона над нами сидящих прокрустов), ричину всегда отделяют пространства, века или годы Для примера, скажем, и Пушкина нет без Овидия или Гомера. Нет современного лауреата без непросвещенных князей, без Малюты, малюток и прочих друзей, без плановой нищей зарплаты. Нет виноватых... Мама, в твоей голове копошатся химеры (а по траве снова идут и поют пионеры). Жизнь продолжается, мама, и старики умирают с тоски, и молодые стареют упрямо. юноши пьяные лапают дев, что не умеют продаться за сотню ворам. Халат сумасшедший на тело надев, гуляет твой дух по гератским дворам.