Отсюда и в вечность

Распад семьи там, где семья еще что-то значит, для всех всегда трагедия. Единственное отрадное явление во всем этом то, что оставшийся в живых член семьи становится совершенно свободным и может претворять в жизнь свои честолюбивые планы.

Умирая, мать заставила Прю дать ей одно обещание.

— Обещай мне только одно, Роберт… — прохрипела она. — Ты унаследовал от отца гордость и выдержку, и я знала, что тебе это пригодится в жизни. Но если бы не я, либо отец убил бы тебя, либо ты его. А теперь некому уже будет вас разнять…

— Я обещаю тебе сделать все, что ты захочешь, ма, все, что ты скажешь, — ответил Прю в оцепенении, видя, как мать умирает у него на глазах. Он смотрел на нее в каком-то смутном неверии, ожидая, что вот-вот появятся особые знамения, признаки бессмертия ее души.

А мать хрипела, ей не хватало воздуха, и слова с трудом вырывались из ее груди.

— Обещание у постели умирающего — самое святое, и я хочу, чтобы ты обещал мне это перед моей смертью. Обещай, что ты никогда никого не тронешь без надобности, не обидишь ни одной живой души, если тебя не вынудят обстоятельства.

И Прю дал клятву.

— Я обещаю, — сказал он, все еще ожидая ангелов бессмертия. — Тебе страшно, мам?

— Дай мне руку, мой мальчик. Ты обещал эго своей умирающей матери и никогда не нарушишь обещания.

— Да, мам. — Он осторожно дал ей руку, но быстро отдернул, боясь холодного прикосновения смерти, которую увидел в строгих чертах матери, и, как ни старался, не мог найти ничего красивого, возвышенного или торжественного в этот момент возвращения человеческой души к ее создателю. Он еще некоторое время ждал знаков бессмертия. По но было ни явления ангелов, ни землетрясения, ни столкновения миров во вселенной. Только позже, когда он много раз думал об этой первой смерти, которую пережил, он понял, что же было самым важным и возвышенным во всем этом. Его мать в минуту предсмертного страха думала о нем, Прю, о том, что будет с ним, а вовсе не о себе. После этого он стал часто думать о собственной смерти, о том, как она придет к нему и что он почувствует в тот момент, когда поймет, что вот этот вздох — его последний вздох на земле. Трудно было представить себе, что он, Прю, тот центр, вокруг которого вращается весь знакомый мир, перестанет существовать, по он знал, что это неизбежно, и принимал эту неизбежность. И еще он надеялся, что встретит свой смертный час с таким же великолепным безразличием к собственной судьбе, как и его мать. Он чувствовал, что именно в этом кроется то бессмертие души, признаков которого он тогда так ждал и не дождался.

Мать его была воспитана в духе старых принципов, хотя и жила в современном мире. Правда, она была отделена от него окружавшими долину горами. И знай она, к чему приведет обещание, данное ее сыном, и как все повернется в его жизни, она никогда не попросила бы его об этом. Такие клятвы давали люди, жившие в то старое, забытое время, когда все было яснее, проще, бесхитростнее.

Через три дня, после того как Прю исполнилось семнадцать лет, он поступил на службу в армию. Раньше Прюитт уже несколько раз пытался попасть в армию в разных городах, но по молодости его не брали. И он снова становился на время бродягой и снова пытался попасть в армию. Наконец в 1936 году, когда Прюитт бродил по городам восточного побережья Штатов, мечта его сбылась — его взяли в армию и отправили в форт Майер.

Именно там, в форте Майер, Прюитт выучился боксу, а не просто драке. Он действительно был очень подвижным даже для своего веса, а тогда он выступал в наилегчайшем, и не всякий боксер даже более тяжелого веса имел такой сильный удар, как Прю. Он понял, что в армии у него есть будущее, благодаря боксу Прю в первый же год службы получил звание рядового первого класса, что считалось даже у солдат, отслуживших первые три года, каким-то пороком. Это повышение в первый год службы говорило само за себя. У Прю был талант боксера.

Там же, в форту Майер, Прю впервые взял в руки горн. Он был тогда так потрясен, что тут же решил бросить боксерскую команду и стал проситься на учебу в команду горнистов. Он не любил медлить, когда ему становилось ясно, чего он хочет. А поскольку ему было еще далеко до боксера первого класса, то тренер не считал нужным его удерживать. И ребята не восприняли его уход как какую-то потерю для команды. Они считали, что у него не хватит сил и выдержки, чтобы стать чемпионом, как Лью Дженкинс из форта Блисс или как, например, они сами, когда пройдут через все испытания. И его спокойно вычеркнули из списка боксеров.

Прю тогда не было никакого дела до того, что подумают о нем ребята. Он знал, что главное для него теперь горн. Полтора года он работал без устали и завоевал себе славу совершенно в другой области, чем бокс. Через эти полтора года он получил два повышения в звании и ему удалось попасть в число тех лучших горнистов, которые выступают в Арлингтоне на параде в День перемирия. Участие в этом параде — предел мечтаний всех армейских горнистов. Игра на горне стала настоящим призванием Прю.

Арлингтон был взлетом его карьеры и совершенно незабываемым событием. Прю чувствовал, что нашел свое место в жизни, и с радостью решил остаться горнистом. Срок его службы уже кончался, и он намеревался его продлить, чтобы остаться в команде горнистов в Майере еще на тридцать лет. Когда он думал о будущем, то радовался тому, как хорошо у него все складывается и как это здорово заниматься всю жизнь любимым делом. Но это было до того, как в его жизнь начали вмешиваться другие люди.

До сих пор Прю был занят только собой. До сих пор он вел борьбу только с самим собой. Никто особенно не вмешивался в его жизнь. Но когда в ней появились другие люди, все стало по-другому, и Прю, конечно, тоже стал другим. Исчезла его юношеская нетронутость, исчезла его, если можно так выразиться, платоническая любовь к жизни. Ведь жизнь со временем срывает любой цветок девственности, даже уже высохший, и тут ничто не может помочь. До сих пор Прю был идеалистом. Он перестал им быть после того, как в его жизнь вмешались люди.

Все ребята в Майере, получая увольнительную, отправлялись в Вашингтон. И Прю тоже. Именно там он встретил красивую девушку «из общества». Он познакомился с ней в баре, или, лучше сказать, она подцепила его. Так Прю впервые попал в светское общество, которое до сих пор видел лишь в кино. Девушка была студенткой колледжа, будущей журналисткой. Нельзя сказать, что между ними вспыхнула какая-то большая любовь или что-нибудь в этом роде. Просто для Прю, так же как и для его знакомой, было интересно и ново, что сын шахтера обедает в ресторане «Рид». Она была милой девочкой, только очень озлобленной на жизнь, и они оба получали удовольствие от этого романа. Они не страдали предрассудками, Прю спокойно соглашался тратить ее деньги, а мысль о неравном браке их не беспокоила и не служила поводом для ссор. Они весело проводили время в течение шести месяцев, пока он не заразился от нее триппером.

Когда Прю вышел из госпиталя, его место уже заняли, и он потерял свое звание. В армии тогда еще не было сульфопрепаратов, армейские врачи не торопились их вводить, не особенно веря в их эффективность. Поэтому лечение было делом затяжным и болезненным.

Когда срок службы Прю закончился, его попробовали оставить еще на один срок в той же команде трубачей в Майере. Конечно, его прельщала сумма в сто пятьдесят долларов, которую он мог бы получать на этой должности, но ему хотелось убраться как можно дальше от Майера. И он выбрал Гавайи.

И после прибытия в Скофилдские казармы Прю тяжело переживал расставание с горном. Это заставило его снова заняться боксом на Гавайях, где бокс был распространен еще шире, чем в форту Майер. В этом заключалась его ошибка, но тогда она еще не была очевидной. Вскоре он прибавил в весе, окреп и перешел в следующую весовую категорию. Он выиграл кубок но боксу двадцать седьмого полка и получил за это звание капрала. Затем, когда начались соревнования в дивизионном масштабе, завоевал звание боксера первого класса в Скофилдских казармах и занял второе место в дивизии по своей весовой категории. За этот успех ему было присвоено звание сержанта. Считалось, что в следующем году он станет победителем на дивизионных соревнованиях. Злость, с которой он проводил бои на ринге, сделала его популярным среди сослуживцев, хотя сам он не подозревал об этом.