Страница 44 из 161
Все произошло очень быстро. Некоторое время все четверо представляли собой группу ребят, мирно рассматривавших фотографии в альбоме Анджелло. Потом очень быстро, как это бывает во сне или кинофильмах, картина начала меняться.
Блюм втиснул свою руку между склонившимися головами друзей и показал пальцем на фотографию смуглой черноглазой девушки лет пятнадцати. Это была младшая сестра Анджелло. Объектив фотоаппарата запечатлел ее в купальном костюме, загорающей на черепичной крыше. В момент съемки девушка, по-видимому, чувствовала себя не иначе как голливудской звездой. Она знала, что у нее красивое тело, и приняла самую эффектную позу, как будто была настоящей, опытной манекенщицей. Однако, взглянув на ее мордочку, всякий мог бы сразу сказать, что это еще девочка, что о любви она имеет самое смутное и романтическое представление. И тут вдруг Блюм со смаком произнес:
— Я бы не отказался переспать с такой красоткой.
Прю, знавший, что девушка, о которой идет речь, — сестра Маггио, и, что еще важнее, знавший о том, что и Блюму это хорошо известно, так как все они смотрели альбом Анджелло много раз, был буквально потрясен этими словами Блюма. Его охватило чувство стыда и глубокой ненависти к человеку, оскорбившему сестру Анджелло умышленно, то ли желая пошутить, то ли по глупости, но все равно умышленно. Прю почувствовал непреодолимое желание проучить этого наглеца.
Но не успел Прю приподнять голову, как увидел, что Маггио, передав ему тяжелый альбом, поднялся с койки, молча подошел к своему шкафчику, открыл его, достал бильярдный кий и, все так же не говоря ни слова, размахнулся и изо всей силы ударил им Блюма по голове.
Прю захлопнул альбом, отбросил его на дальнюю койку, чтобы он не попал в руки Блюма, и, встав во весь рост, приготовился вмешаться, если этого потребуют дальнейшие события. Тредуэлл, почувствовав, что мешает, тактично посторонился, освобождая место для Анджелло и Прюитта.
— Ты что?! — послышался пронзительный возглас Блюма. — Ты что, с ума спятил? За что ты меня ударил?
— Сам знаешь… — спокойно ответил Маггио. — И получишь еще, если…
— Что? — замигав глазами, снова завопил Блюм.
Сильнейший удар, который, казалось, должен был бы свалить быка, не оставил даже следа на крепкой, как котел, голове Блюма. Он не только не свалился с ног, но даже не покачнулся, хотя удар был ошеломляющим и неожиданным. Тем не менее спустя несколько секунд, когда он понял, что произошло, он задрожал от гнева и возмущения.
— Ты это что же, драться кием? — вопил он.
— Да, кием, — отчетливо произнес Маггио. — И ударю еще раз… Сейчас или потом. В любое время и в любом месте, если ты подойдешь к моей койке или ко мне, за чем бы то ни было.
— А при чем тут кий? Если хочешь драться, пойдем на улицу, — зло продолжал Блюм, ощупывая рукой ушибленную голову. Увидев на руке кровь, он пришел в ярость.
— У меня слишком мало шансов на победу, если драться с тобой на улице, — откровенно признался Маггио.
— Ах ты сволочь! — заревел Блюм, не обращая внимания на слова Маггио. — Ах ты грязная зараза! Вонючий итальяшка… — Блюм остановился, подыскивая новые ругательства. — Если ты, трусливая гадина, хочешь драться так…
Непрерывно осыпая Маггио самыми отборными и оскорбительными ругательствами, Блюм направился к своей койке. Он прошел мимо стоявших и молча наблюдавших эту сцену солдат, метнулся к своему ранцу, выдернул из него штык и, не прекращая громко браниться, быстро пошел обратно. Никто из солдат даже и не подумал остановить его. Маггио, держа в руке кий, вышел в проход между койками и приготовился к схватке. В большой до этого шумной комнате внезапно наступила жуткая тишина. Запахло смертью.
Однако противники не успели приблизиться друг к другу настолько близко, чтобы начать это ужасное представление для застывших в безмолвии зрителей. Внезапно, словно из-под земли, па их пути появился вездесущий и всезнающий старшина роты сержант Уорден. Изрекая сочные ругательства, помахивая тяжелым железным прутом, которым запирались стоящие в пирамиде винтовки, Уорден пригрозил им, что убьет обоих, если они сделают еще хоть по одному шагу вперед. Он вышел из своей комнаты, чтобы прекратить галдеж, мешавший ему уснуть, и, поняв, что происходит в его роте, без промедления вмешался. Для онемевшей аудитории он показался сущим карающим пророком, таинственно выросшим из-под земли. Одного его появления оказалось достаточно, чтобы противники остановились как вкопанные.
— Если в моей роте и произойдет убийство, так это сделаю я, — сказал он со злой усмешкой, — а не какие-то два губошлепа молокососа, которые даже от одного вида покойника сразу же наложат в штаны. Или вы считаете по-другому? Так что же вы остановились?
Звучавшее в словах Уордена презрение отрезвило Маггио и Блюма, сами себе они показались настоящими дураками, оба почувствовали, что продолжать драку невозможно.
— Не хотите продолжать? — язвительно спросил Уорден. — Тогда, Блюм, брось свой штык вой туда, па койку. Вот та-ак. будь послушным мальчиком.
Блюм беспрекословно повиновался и молча бросил штык па койку. Было очевидно, что он почувствовал даже какое-то облегчение.
— Тоже мне, вояки! Сопляки! Крови захотели! Храбрецы поганые! Отдай свой кий Прюитту, Маггио.
С видом побитой собаки Маггио отдал кий Прюитту.
— Если уж драться, то кулаками, и не здесь, а на улице, — неуверенно проговорил кто-то из стоявших вокруг солдат.
— Заткнись! — рявкнул на него Уорден. — Никакой драки! Вы только что готовы были смотреть, как эти два щепка убивают друг друга, а теперь лезете с идиотскими советами!
Уорден обвел всех враждебным взглядом, по никто не посмел посмотреть ему в глаза.
— Чтобы драться, надо чувствовать себя взрослым мужчиной, — снова обернулся Уорден к Маггио и Блюму. — А вы ведете себя как сопляки, как мальчишки. С вами будут и обращаться как с мальчишками.
Никто не проронил ни слова.
— Скоро вы все надеретесь вдоволь, — продолжал Уорден. — Драка будет такая, что ваших животов не хватит. И ждать вам придется недолго, черт возьми. Подождите, когда над вашими дурацкими головами засвистят пули снайперов и вы не сможете высунуть носа из-за укрытия. Тогда придите ко мне и скажите, как вы будете себя чувствовать, вояки. Нот тогда я посмотрю на вас, храбрецов… Тоже мне, солдаты, мать вашу…
И снова никто не вымолвил ни слова.
— Капрал Миллер! — позвал Уорден. — Забери штык у этого мальчишки. Он еще не дорос до того, чтобы играть такой игрушкой. Потом возьми самого Блюма и посади его на койку и следи, чтобы он не вставал с нее. Посади его лицом к стенке, так, как наказывают провинившихся детей. Единственное место, куда ему разрешается выходить, — это уборная, но, когда он пойдет, иди за ним и проследи, чтобы он сразу же вернулся на койку. Да не забудь застегивать ему штаны. Прюитт! Тебе надлежит точно так же последить за сопляком Маггио. Пусть они оба сидят на койках до тех пор, пока не подойдет время вернуться на кухню. И не разрешайте им ни с кем разговаривать. Похоже на то, что в нашей роте придется установить новый вид наказания — ставить провинившихся в угол. Если кто-нибудь из них откажется повиноваться вам, доложите об этом мне. В таком случае они будут преданы военному суду, хотя отдавать под суд сопляков было бы, конечно, прискорбно. Это, пожалуй, единственная причина, удерживающая меня от того, чтобы посадить их под арест. Понятно? Да, и еще, детки, вот что: может, вы перестанете шуметь, чтобы я мог по-человечески отдохнуть?
Произнеся эту речь, Уорден круто повернулся и направился в свою комнату, даже не убедившись в том, что его распоряжения выполняются. Все виновники событий и опешившие зрители тихо и покорно разошлись по местам, точно выполнив волю Уордена: Маггио сидел в одном углу, Блюм — в другом. Никто из них не знал, что Уорден лег на свою койку с пересохшими губами, утирая со лба выступивший от напряжения пот. Он заставил себя полежать так десять минут, прежде чем снова прошел через общую спальню, чтобы напиться воды и успокоиться.