Страница 62 из 90
Амплуа Карла — герой. Он герой до такой степени, что его неустрашимость граничит с безрассудством. Петр таким храбрецом не выглядел. Он осмотрительнее и осторожнее. Риск — не его стихия. Известны даже минуты слабости царя, когда он терял голову и впадал в прострацию. Как ни странно, из-за этой слабости Петр становится ближе и понятнее. Он пугается (как в детстве испугался мятежа стрельцов). Он преодолевает слабость. Он — человек долга. Именно последнее побуждало его бросаться в гущу сражения и одолевать страх.
Таков черновой набросок двух армий и двух монархов, стоявших во главе их.
Вторжение
В сентябре 1707 года откормившаяся на тучных саксонских хлебах и пенистом пиве (это не преувеличение — по условиям контрибуции каждый шведский солдат ежедневно получал 2 фунта хлеба и 2 кружки пива, а стояли шведы в Саксонии более года) шведская армия выступила на восток. Вопреки обыкновению войска двигались по Польше и Литве неспешно, болезненно реагируя на любую попытку местных жителей к неповиновению. В Мазурии, где насилия шведов породили настоящую партизанскую войну, приказано было казнить сельчан по малейшему подозрению «к вящему устрашению и дабы ведомо им было: ежели уж за них взялись, то даже младенцу в колыбели пощады не будет». Надо иметь в виду, что это происходило тогда, когда между Швецией и Польшей в лице ее короля Станислава был подписан мир.
Карл XII не спешил поделиться с подчиненными своими планами. Отчасти это было связано с его природной скрытностью, отчасти с тем, что он сам еще до конца не продумал всех деталей вторжения. Из Гродно через Лиду и Ольшаны король двинулся на Сморгонь, где задержался почти на пять недель — с начала февраля до середины марта 1708 года. Из Сморгони главная квартира переместилась на северо-восток, в местечко Радашковичи. Здесь в ожидании, пока будет собран провиант и просохнут дороги — весна оказалась на редкость затяжной, — Карл простоял еще три месяца. Все это время он продолжал размышлять о направлении главного удара. Не свойственные Карлу XII колебания объясняются просто — при множестве переменчивых величин каждый из вариантов имел свои плюсы и минусы, могущие повлиять на исход кампании. Так что «промахнуться» было бы неразумно. В сердцах Карл XII даже высказал Пиперу мысль о решении всех проблем простым вызовом царя на поединок — кто победит, тот пусть и диктует условия мира. Первому министру пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы отговорить короля от столь сумасбродной идеи. В конце концов Карл согласился с графом, удовольствовавшись тем аргументом, что Петр I от вызова с таким мастером рубки, как король, непременно уклонится. Сознания своего превосходства Карлу оказалось достаточно: он смелее, Петр трусливее — что еще надо доказывать?
По-видимому, некоторое время Карл размышлял над предложением генерала-квартирмейстера Юлленкруга о нападении на Псков. В ставке даже появились карты с крепостными сооружениями этого русского города. Но надо было знать характер короля, чтобы предугадать результат подобных обсуждений: освобождение «шведской» Прибалтики и захват Пскова для него, человека крайностей, были бы мерами половинчатыми. Карл XII тяготел к радикальным решениям. А именно это обстоятельство пугало Юлленкруга: последнее означало движение в глубь бескрайней, бездорожной России с не ясным для генерала-квартирмейстера исходом. Юлленкруг даже попытался заручиться поддержкой Реншельда, к мнению которого король прислушивался. Но фельдмаршал давно зарекся не спорить с Карлом. «Король знает, что делает, — заявил он главному квартирмейстеру армии. — Поверьте, Бог на самом деле с ним, и он осуществит свой план более успешно, нежели некоторые думают».
К моменту памятного разговора двух шведских начальников Карл XII уже определился с направлением движения. Плесков, так шведы именовали Псков, перестал его интересовать. Решено было идти в глубь России, на Москву. Это решение было подкреплено движением армии. Из Радошковичей она выступила к Минску, Березину, к Головчину. Беспокоившая Петра и его генералов неопределенность с тем, «в какую сторону наклонен… неприятель» (выражение Апраксина), рассеялась. Теперь следовало приводить в движение все намеченные для этого случая контрмеры.
Здесь следует сделать небольшое отступление относительно планов Карла ХII. Сложности, с которыми сталкиваются исследователи при попытке уяснить их, вовсе не значат, что все было сделано королем на ходу, экспромтом. В известной степени мы сталкиваемся здесь с недопониманием среди самих историков. Весь вопрос в том, о каких планах идет речь. Если о главных, стратегических и политических, то Карл определился с ними достаточно давно и успел «обнародовать» в беседах с соратниками. Сомнения же, отступления, колебания, «долгодумание», которое так ярко проявились во время стояния в Сморгони и Радошковичах, касались планов, скорее, тактических — как, какими путями и средствами достичь целей первых и главных.
Так что же хотел Карл XII? Напомним самое существенное, о чем уже шла вкратце речь выше: король не собирался на этот раз довольствоваться просто военной победой с подписанием мира по типу Кардисского. Угроза, нависшая над Россией, была куда значительнее. Победив, шведский монарх намеревался расчленить Московское царство на мелкие государства и вернуть его в прежнее, допетровское состояние. Иначе говоря, Карл намеревался «разобраться» с восточным соседом радикально — изолировать от передовых европейских технологий, сокрушить военный потенциал, превратить в третьестепенную державу. Сами эти планы если и звучали, то фрагментарно, по случаю. Так, среди правителей, которые должны были прийти на смену Петру, назывался то царевич Алексей, оппозиционность которого к нововведениям не ускользнула от внимания шведов, то Якуб Собесский — петровский кандидат на… польский трон. Но эта неопределенность, недосказанность как раз в духе Карла, не склонного спешить с тем, до чего еще надо было дойти. Главное для него здесь — принципиальное решение об устранении опасного реформатора, «носителя» постоянной угрозы могуществу Швеции. А кто заменит Петра — дело последнее, которое надо решать, когда придет нужный час.
Намерения Карла не были секретом для Петра. О том, что мир ему не получить до тех пор, пока «Москва в такое состояние не будет приведена, что впредь никогда (выделено мной. — И.А) шведам вреду не сможет учинить», писали царю русские дипломаты. Речь, таким образом, шла о будущности страны, ее праве на модернизационный прорыв. Потому борьба с Карлом XII в 1708–1709 годах была больше, чем просто военная кампания. Речь шла о самом праве на суверенное существование, осознаваемом государем-реформатором как обновление.
В свете этого расположение шведских войск в канун и в начале похода не выглядит случайным. Здесь просматривается единый замысел, быть может, не подкрепленный необходимыми людскими и материальными ресурсами. Левый фланг наступления главной армии обеспечивал Лифляндский корпус «профессора-латиниста», генерала Адама Людвига Левенгаупта, готового в любой момент пойти на соединение с королем на Смоленском или даже Псковском направлении. В литературе силы Левенгаупта обычно определяют в 16 тысяч человек.
В новейших исследованиях приводят более скромные цифры — около 12–13 тысяч{11}.
В Южной Финляндии находился корпус генерала Леклерка с 14 тысячами человек. Угрожая Ингерманландии и Санкт-Петербургу, он оттягивал на себя значительные силы русской армии и, таким образом, косвенно влиял на ситуацию на главном театре военных действий. За Польшей и ее новым королем присматривал корпус генерала Е. Крассау (8–10 тысяч человек). Окончательно управившись с антишведской оппозицией, он должен был вместе с армией Станислава Лещинского (около 16 тысяч) двигаться на помощь Карлу XII. Правда, для этого требовалось довольно много времени и… оговорок. Но, поскольку подобная перспектива существовала, Петр принужден был с ней считаться.