Страница 61 из 90
Упомянутые факты приведены не для сравнения «жесткосердечия» Петра и Карла XII. Оба хороши! И даже ссылка на нравы эпохи и менталитет народов не может служить им оправданием. Христианское милосердие было вовсе не абстрактной категорией и, если царем и королем прямо не отрицалось, чаще всего отдавалось на заклание понятию долга..
Оценивая поведение двух государей, современники были снисходительнее скорее к Петру, чем к Карлу. От русского монарха иного и не ждали. Грубость, жестокость и бесцеремонность Петра для них — экзотика, которая должна была непременно сопутствовать поведению повелителя «варваров-московитов». С Карлом сложнее. Карл — государь европейской державы. А пренебрежение манерами непростительно даже для короля. Между тем мотивации поведения Петра и Карла, как уже отмечалось, были во многом схожи. Карл отбросил, Петр не перенял то, что им мешало.
Оба отличались трудолюбием. Карл унаследовал это качество от отца, ставшего для юноши идеалом монарха. День Карла XII заполнялся трудами и хлопотами. Чаще всего это были ратные заботы, многотрудная бивачная жизнь. Но даже когда наступало временное затишье, король не позволял себе послаблений. Поднимался рано, разбирал бумаги, а затем отправлялся с инспекцией в полки или учреждения. Привычка Карла не отстегивать шпоры родилась не от невоспитанности, а от готовности в любой момент вскочить на коня и мчаться по делам. Король это не раз доказывал. Самая впечатляющая демонстрация — многочасовая скачка Карла из Бендер к реке Прут, где турки и татары окружили армию Петра. Не вина короля, что ему пришлось довольствоваться известием о подписании русско-турецкого перемирия и столбами пыли над колоннами уходивших восвояси войск Петра. Царю помог случай, или, что, по сути, одно и то же, опоздавшему Карлу не повезло с «капризной девкой Фортуной». Не случайно ее изображали в XVIII столетии с бритым затылком: зазевался, не схватил вовремя за волосы — поминай, как звали!
Трудолюбие Петра стало предметом национальной гордости. Сам Петр придал ему дидактический характер. «Врачую свое тело водами, а подданных — примерами», — объявлял он в Олонце на марциальных источниках, глотая побуревшую от избытка железа воду. Во фразе ударение делалось на воду — Петр был несказанно горд открытием собственного курорта. История справедливо перенесла ударение на вторую часть. Царь в самом деле преподал подданным пример неустанных и бескорыстных трудов на благо Отечества.
В восприятии современников трудолюбие обоих государей, естественно, имело свои оттенки. Карл прежде всего рисовался как король-герой, помыслы и труды которого вращались вокруг войны. Петр разнообразнее, его «имидж» более полифоничен. Приставка «воитель» реже сопутствуют ему. Его интересы шире. Он владеет многими ремеслами — историки даже путаются в их количестве. Он носится по стране, приказывает, объясняет, понукает, бранится, рукоприкладствует, хвалит и наказывает. Кажется, что он постоянно хватается за множество дел, бросает их на полпути, чтобы тут же заняться другими. Однако проходит год-другой, и оказывается, что брошенное дело вовсе и не брошено, оно сдвинулось, обстроилось, обрисовалось контурами. Да, конечно, этих контуров оказывается так много, что они за краткостью человеческой жизни не доводятся Петром до совершенства. Но что делать, если ситуация такова, что нельзя сосредоточиться на чем-то одном и надо хвататься за все сразу? Амплуа Петра — монарх, но монарх многоликий не в смысле лицемерия, а в смысле проявления: он и адмирал, и полководец, и генерал-фельдцейхмейстер, и генерал-провиантмейстер, и корабельный обер-мастер, и даже «крайний судия».
Трудолюбие Петра и Карла — оборотная сторона их природной любознательности. В истории преобразований пытливость царя выступала своеобразным «первотолчком» и одновременно perpetuum mobile — вечным двигателем реформ. Действительно, приходится восхищаться неиссякаемой любознательностью этого человека, не утраченной до самой смерти способностью удивляться.
Любознательность Карла более сдержанна. Она лишена петровской пылкости. Отчасти в этом сказывались различия в образовании. Последние трудно сравнивать, потому что они были отличны по самому типу. Отец Карла XII, лично разрабатывая для сына программу светского и религиозного обучения, руководствовался европейскими образцами. Воспитатель принца — один из самых толковых чиновников, королевский советник Эрик Линдшельд, учителя — будущий епископ, профессор теологии из Упсальского университета Эрик Бенцелиус и профессор латыни Андреас Норкопенсис. Современники отмечали склонность Карла к математическим наукам. Это дарование было кому развивать, ведь наследник шведского престола общался с лучшими математиками.
Образование Петра не могло быть светским европейским образованием. Хотя бы по причине его отсутствия в России. Он, впрочем, не получил полноценного традиционного образования, что имело, по-видимому, положительное значение с точки зрения восприятия монархом новых ценностей. Обширные знания Петра приобретены были им от случая к случаю, в результате самообразования, без строгой системы. Изъян серьезный, восполнять который приходилось здравым смыслом и дорого обходившимся опытом.
В XVII веке шведский трон занимали просвещенные монархи, большинство из которых были выдающимися военными строителями и полководцами. В этом смысле Карл XII, унаследовавший первоклассную армию, был обречен стать полководцем. Петр I был лишен всего этого. Его отец живо интересовался военными делами, участвовал в трех военных походах начала русско-польской и русско-шведской войн, однако к полководцам и военным деятелям не может быть причислен. Еще дальше был от этих занятий хворый царь Федор Алексеевич. Став после майских событий 1682 года «младшим царем», Петр, по мысли придворных, должен был взять на себя ратные дела, тогда как «старший царь», Иван Алексеевич сосредотачивался на внутреннем управлении. Из этих мечтаний царедворцев ничего не вышло. Петр занялся всем, в том числе и военными делами, получая здесь первые навыки не только в играх с «потешными», но и в общении с такими видными специалистами, как генерал Петр Иванович — Патрик Гордон. Конечно, «стартовые» возможности были неравными, военные знания царя уступали знаниям его оппонента. Но Петр прибавил к ним то, чего никогда не удавалось достичь «северному герою» — широту взгляда, умение соединить военное и политическое — и все вместе подчинить главному, определяющему. И здесь вновь приходится возвращаться к тому, о чем уже шла речь выше: в чем-то похожие своей непохожестью на остальных европейских правителей, Карл и Петр сильно расходились в мотивах, ими движимых.
Король любил рисковать. Без риска и опасности для него все было пресно. О последствиях он не задумывался. Риск кипятил кровь и давал ощущение полноты жизни. Какую бы страницу биографии Карла XII мы ни взяли, какой бы большой или малый эпизод ни подвергли пристальному разбору, везде видны безумная храбрость короля-героя, его ненасытное желание проверить себя на прочность. Однако это стремление — стремление эгоцентриста. Он не думал о стране. Он думал о себе. Он бросал вызов судьбе, и если судьба отворачивалась от него, то, по его убеждению, пускай будет хуже… судьбе. Стоит ли удивляться его реакции на Полтаву. «У меня все хорошо. И только совсем недавно случилось по причине одного особого события несчастье, и армия понесла урон, что, я надеюсь, вскоре будет исправлено», — писал он в начале августа 1709 года своей любимой сестре Ульрике Элеоноре. Эти фразы про то, что «все хорошо», за исключением небольшого «несчастья», — о разгроме и пленении всей шведской армии под Полтавой и Перевод очной! Конечно, абсурдность этого послания можно объяснить заботой о сестре. Но Карл XII не пытался объективно оценить случившееся и в других посланиях. И как отличается его поведение от поведения Петра после Нарвы! Карл не пытался вернуться домой и заняться строительством армии. Не позволяла честь. Или, если угодно, спесь. Въехать в родную столицу побежденным… Как можно!