Страница 17 из 79
– Ну, пойдем куда, ребята?
Оба – Матоня и молодой Олелька – разом кивнули. Они уже были изрядно навеселе, а после корчаги перевара и Баба Яга Еленой Прекрасной покажется.
– У нас на коче, в носовой каморе, нет посейчас никого, – возбужденно зашептал Олелько. – Все в избе ночуют.
Туда и пошли.
– Ну, заходи, – поднявшись на борт коча, кивнул Евдоксе Матоня. – Олелька, подождешь чуть?
– А чего ждать? – расхохоталась Евдокся. – Разве втроем тесно будет? Пошли уж вместе, али стесняешься?
Матоня лишь утробно заворчал.
Зайдя в каморку, вдовица скинула шубу и опустилась на узкий рундук, задирая вверх ноги. Олелька проворно сорвал с нее штаны, уступил место Матоне, сам же пристроился к вдовице сзади. Пахло перегаром и гнилью. Несмотря на холод – натопленная с утра печка давно выстыла – со всех троих крупными каплями стекал пот. Евдокся довольно стонала, извиваясь в объятиях двух нетерпеливых любовников, ну а те уж старались, как могли. Коч, правда, не трясся – надежно вмерз в землю.
Наконец, обессиленный, Матоня отвалился в сторону. Подтянув штаны, прислушался: за бортом уныло выл ветер. Хороший ветер. И костер хорошо горел рядом с «Николаем Угодником»… Рядом с «Николаем Угодником». А ведь «Николай Угодник» – самый вместительный коч. Его потеря была бы весьма ощутимой… И главное, делать-то ничего не надо – плеснуть на корму коча нерпичий жир да поднести головешку. Враз запылает! А потом и искать никого не будут – ясно, от костра загорелось.
Возбужденный от новой идеи, не менее чем от Евдокси, Матоня осторожно перебрался через спящую в обнимку парочку. Скрипнул люк.
Проснувшаяся вдовица приоткрыла правый глаз. Голова трещала – что значит перевар! – хотелось еще. И выпить, и секса. Выпить, по здравому размышлению, хотелось больше. Потому и не стала Евдокся будить красивого молодого парня с красным лицом, а, быстро одевшись, последовала за бородатым. Ну куда он ночью поперся? Либо помочиться, либо – ясно куда – к мужикам за переваром. Да вон он, у кострища уже. Крикнуть, чтоб подождал? Пес с ним, и так нагнать можно. Любвеобильная вдовица ускорила шаг.
Дул восточный ветер, пронизывающий, противный и злой. Валил мокрый снег пополам с дождем. Сквозь разрывы туч иногда светил-серебрился месяц. Эх, не погас бы костер раньше времени. Нет, вон угли-то тлеют еще. Рядом с костром чернела широкая корма «Николая Угодника».
Пошатываясь от выпитого, Матоня плеснул на мокрые доски нерпичий жир, поднес головешку… Миг – и дерево вспыхнуло, объятое пламенем.
– Ты что же это творишь-то, аспид? – услышал вдруг он у себя за спиной пьяный женский голос.
Обернулся, узнавая Евдоксю, нехорошо ухмыляясь, подошел ближе… и быстрым движением руки свернул вдовице шею.
Осмотрелся – оттащить бы куда в сугроб. Шатнуло. Черт с ней, кому она нужна-то? Все видели, как эта пьяная тербень у костра на снегу валялась. Вот и замерзла. Бывает. Махнув рукой, Матоня пнул ногой остывающий труп и исчез во мраке ночной непогоды.
– Беда, Олег Иваныч! – среди ночи, полуодетый, постучал в каюту воеводы Гришаня. – Пожар!
– Мать ети… – выругался спросонья адмирал-воевода. Напольные часы в углу, недавно подаренные одним из капитанов, показывали пять. – Что горит-то?
– «Николай Угодник».
– Господи, надо ж, угораздило. – Олег Иваныч быстро оделся и накинул шубу. Жену, тоже заинтересовавшуюся пожаром, ждать не стал – выбежал вслед за Гришей, на ходу справился: – Тушат?
– Тушат, – угрюмо кивнул Гришаня. – Только нечего уже тушить-то. Хорошо, народишку немного пожглось – в избах ночевали, а из тех, кто на коче, мало кто спасся.
Выл ветер, бросая в лицо снег. В избах зажигали свечи. Глухо ударил церковный колокол. Со всех концов острога к «Николаю Угоднику» бежали люди. Кто с багром, кто с лопатой, кто с ведрами. Впрочем, тушить там уже действительно было почти нечего: нерпичий жир и ветер сделали свое черное дело, и взору Олега Иваныча предстали лишь догорающие остатки киля. Хорошо хоть, пороха на коче было мало – корабль использовался как рыболовецкая база и имел на вооружении лишь четыре пушки да пару кулеврин ближнего боя – иначе хороший взрыв далеко рассеял бы горящие обломки – а рядом стояли две каравеллы. Уцелевшие остатки команды коча молча оттаскивали в сторону обгоревшие трупы. Геронтий с Ваней деловито осматривали мертвых – а вдруг кто живой? Успеть бы вовремя оказать помощь.
Олег Иваныч кивнул лекарю, подошел ближе:
– Вы-то как узнали?
– У отца Меркуша с Ваней гостевали, – утирая со лба пот, пояснил Геронтий. – Зарево-то поднялось – чуть не до неба.
– Да костер тут жгли мужички, – вспомнил Гриша. – Нашли место. Видно, ветер и сыпанул искры на коч, он же просмоленный – много ли надо?
Покачав головой, Олег Иваныч, отправив подвернувшегося под руку Гришу на выявление и опрос возможных свидетелей, самолично, скинув дорогую, крытую золотистой парчой шубу, замерил расстояние от костра до догорающих остатков судна, тщательно занес его в протокол осмотра, со слов Геронтия и Вани отметил месторасположение трупов.
– Да вон они все тут, сердечные, – совсем по-взрослому махнул рукой отрок. – На корме, где каморка с печью. С кормы и пошел пожар.
– Раненые есть кто?
Подошедший Геронтий отрицательно покачал головой. Похоже, все спящие в кормовой части коча ушкуйники сначала отравились угарным газом, а уж потом обгорели. Впрочем, нет. Не все.
– Вон, баба какая-то, – Ваня показал рукой на женский труп в расстегнутом нагольном полушубке. – Совсем не обгорелая. Правда, переваром от нее так и разит. Видно, отравилась или спьяну замерзла. Рядом с костром в снегу лежала.
– В снегу, говоришь? – заинтересовался Олег Иваныч. – Геронтий, осмотришь? А ты, Ваня, видишь вон, мужики. Поспрошай, может, опознают.
Довольный порученным делом, отрок степенно кивнул и, запахнув поплотнее шубейку – Геронтий велел беречь пробитое стрелой легкое, – подошел к группе ушкуйников, живо обсуждавших случившееся. Подумав, Олег Иваныч направился следом – мало ли, упустит чего пацан. Кто-то тронул его за рукав. Адмирал обернулся – Геронтий. Лекарь был крайне серьезен:
– Отойдем?
Олег Иваныч кивнул и вслед за Геронтием отошел от места происшествия, ближе к избам, кои образовывали, так сказать, центральную – впрочем, и единственную – площадь острога.
– Девица умерщвлена, – тихим голосом сообщил Геронтий, он вообще не говорил громко. – Причем весьма ловко.
– Как именно?
– Скручена шея. По-видимому, одним движением. Тот, кто это сделал, не только очень силен, но и специально таким делам обучался.
Молча кивнув – Геронтия можно было и не предупреждать о тайне следствия, и без того не отличался болтливостью, – Олег Иваныч поднял со снега шубу и, накинув ее на плечи, медленно направился к «Святой Софии».
Евдокся. Распутная вдовица Евдокся – так звали убитую. Знал ее весь острог, особенно молодые неженатые парни – давала всем и каждому. Отличалась безобидностью и крайне незлобивым нравом, любила выпить, особенно на халяву, впрочем, «любила» – это еще слишком мягко сказано. И кому было нужно ее убивать? Причины?
1. Ревность.
2. Ссора.
3. Что-нибудь еще?
Первые две версии были самыми простыми, лежащими на виду. Кстати, именно они обычно оказывались правильными. Бытовуха. Пили-пили, потом поссорились. Слово за слово – вот и нож в брюхе! Вернее, шея сломана. Тем более, эта самая Евдокся явно не отличалась богобоязненным поведением.
Да, так, скорее всего, и было, об этом свидетельствовал весь прежний опыт адмирал-воеводы. Но вот что-то все равно тревожило. Не срасталось что-то. Труп – и пожар. А не связаны ли эти два события? Ну, если Евдокся сама не поджигала, так, может, видела что? За то и поплатилась. К чему оставлять живого свидетеля. Но ведь это означало бы, что ночной пожар возник вовсе не сам собою! Значит, имел место поджог. А кому он был нужен и зачем?
– У владельца судна могли быть личные враги, – предположил Гриша. – Завтра проверю. Поспрошаю команду. Кроме того, – он усмехнулся, – мне кажется, далеко не все ушкуйники хотят плыть дальше. Рыбий зуб у них уже есть, мягкая рухлядишка, какая-никакая, тоже. Так зачем по весне лишние хлопоты? Уж лучше вернуться назад. А будет мало кораблей – часть людей придется оставить в остроге, а уж они тут найдут способ выбраться – починят какое судно или соорудят из плавника новое.