Страница 58 из 61
Судьба нашей фермы и нашего дома трагична, однако тогда для нас куда важнее было то, что моим близким удалось вырваться из цепких лап коммунистического режима. Неудивительно, что их переполняла радость. Хотя моя семья никогда не рассчитывала получить назад конфискованную восточногерманскими властями собственность, после воссоединения Германии в 1990 году три мои сестры выиграли судебный иск и восстановили право собственности на нашу ферму.
В 1989 году, когда по всей Европе прокатилась волна демократических революций, вся наша семья пришла в восторг, узнав, что границы, делившей Германию на две части, больше нет, но больше всех радовался Отто. Он и его семья, наконец, получили возможность жить в свободном обществе. Мой брат впервые смог навестить родных, которых не видел несколько десятков лет. К сожалению, к этому времени многих наших родственников уже не было в живых. Как и для многих других немцев, самым печальным были не столько тяготы военных лет, сколько поражение в войне и тот факт, что страна на протяжении нескольких десятилетий оказалась расколота на две части.
Июль 1956 года — декабрь 1982 года
К середине пятидесятых годов мы с Аннелизой настолько привыкли к нашей жизни в Северной Америке, что решили не возвращаться в Германию. С другой стороны, нам хотелось переехать в Соединенные Штаты, как то планировалось изначально.
В американском консульстве на канадской стороне Ниагарского водопада я подал прошение о выдаче мне визы, которая позволила бы нам поселиться в США всей семьей на правах легальных эмигрантов. Наверняка мне сыграло на руку то, что я был немец и инженер. Менее чем через три месяца я получил нужную мне визу.
Вскоре после этого, летом 1956 года, я уволился с работы и один на машине уехал в Кливленд, штат Огайо. С моим послужным списком я быстро, уже в первую неделю, получил сразу пять предложений работы от строительных компаний и сталелитейного завода.
Практически все эти предложения заинтересовали меня, однако я остановил свой выбор на должности инженера-электрика в крупной промышленной компании, которая предложила удвоить мне жалованье. Мы быстро втянулись в американскую жизнь — на машине объехали весь северный Огайо, осматривая по выходным местные достопримечательности. Примерно через год, 22 октября 1957 года, у нас родился сын Норманн Ральф. Позднее мы с женой шутили, что наши дети могут основать собственную Организацию Объединенных Наций, представляющую Германию, Канаду и США.
В конце 1958 года я перешел от своего первого американского работодателя к новому, в другую местную фирму. В возрасте 38 лет я стал главным инженером-электриком в сталелитейной компании «Джонс и Лафлин». Работая с двумя конверторными печами, каждая мощностью в 200 тонн, я приложил все свои знания и профессиональный опыт для повышения их эффективности, то есть уменьшения времени и энергозатрат на количество произведенной стали. Сегодня печи этого типа производят примерно половину выпускаемой в США стали, но в пятидесятые годы это была поистине передовая технология.
В последующее десятилетие мы примерно раз в год брали с собой детей в Германию. Мои родители обожали внуков, правда, моя привыкшая к строгой одежде мать порой находила наряды Марион «чересчур кричащими». И хотя мы скучали по нашим родным, скучали по Германии, мы ни разу не пожалели о том, что перебрались за океан.
Мы с женой всегда стремились сочетать наше немецкое происхождение с американским образом жизни. Между собой мы говорили по-немецки, но с детьми старались общаться по-английски. Мы свято придерживались таких немецких ценностей, как трудолюбие и пунктуальность, и поэтому наверняка были со своими детьми гораздо строже, чем это принято у американцев. Чтобы научить детей ответственности, мы распределили между ними домашние обязанности. Дети твердо знали: если я сказал, что им нужно быть дома к пяти часам, это означало именно к пяти, и ни минутой позже. Они также научились ценить время, которое мы проводили вместе, всей семьей.
Когда я рос на ферме в Пюггене, воскресенье было у нас днем семьи. В Америке мы с Аннелизой также пытались придерживаться этого правила. Утром мы шли в церковь, а затем по очереди готовили воскресный обед, как правило, какое-нибудь традиционное немецкое блюдо. Вздремнув часок после обеда, мы усаживали детей в машину и катались по местному парку, чтобы осмотреть местные достопримечательности. Иногда мы на весь день уезжали на берег озера Эри на пикник.
По возвращении домой мы обычно ужинали — традиционный немецкий ужин, на который подаются легкие бутерброды. Как и большинство американских семей, после ужина мы усаживались перед телевизором и смотрели вечерние телепередачи. Вероятно, то, что мы чувствовали себя оторванными от наших родных и близких, духовно скрепило нашу семью еще сильнее.
Дважды в год в Кливленде устраивался праздник в честь немецких традиций — в эти дни в кафе подавались немецкие блюда, звучала немецкая музыка, люди исполняли на улицах немецкие танцы. Мы с Аннелизой обожали танцевать и частенько вспоминали нашу первую встречу, когда мы познакомились с ней на танцах в Люнебурге.
Примерно в это же самое время я попал в больницу — у меня возникли проблемы со здоровьем. Давало о себе знать старое военное ранение в спину. Когда я лежал на растяжке, на другую кровать в палате положили мужчину со сломанной бедренной костью. Позднее вечером первого дня мой сосед попросил у меня закурить. Когда я сказал ему, что не могу даже пошевелиться, он попытался встать с кровати, чтобы достать сигареты из ящика прикроватной тумбочки. Поскольку у него было сломано бедро, он тотчас упал на пол и не смог встать. Я кнопкой вызвал сестер, и они сообща вновь положили его на кровать.
Этот спектакль повторялся раза два-три за ночь. Начиная с нашего вторжения в Россию чего только я сам не курил — и сигареты, и сигары, и трубку. Однако болезненное пристрастие к табаку моего соседа по палате стало для меня своего рода сигналом тревоги. Если курение табака — такая болезненная привычка, что способна подвигнуть человека на безумные поступки, то лучше покончить с ней раз и навсегда. Так я и поступил.
В 1961 году, по окончании пятилетнего испытательного периода, наша семья в полном составе прошла торжественную церемонию принятия американского гражданства, тем самым окончательно разорвав наши последние юридические узы с Родиной. Приняв для себя решение, что я сам и моя семья теперь американцы, старался больше не воспринимать себя как немца. Мы даже изменили написание нашей фамилии, сделав ее более «американской» — не Люббеке, а Люббек, хотя частично тому виной то, что я устал слышать, как американцы ее коверкают, произнося Лаббеки вместо положенного Люббеке.
В январе 1964 года я ушел из сталелитейной компании и начал работать в корпорации «Юнион Карбайд». Очень скоро я дослужился до должности начальника конверторного цеха в подразделении, которое было занято выпуском графитовых электродов для сталелитейных конверторных печей.
Работая в этой корпорации, я часто ездил в командировки по всей стране и даже по всему миру — давал консультации крупным и мелким сталелитейным компаниям по вопросам эксплуатации конверторных печей и оптимизации производственного процесса. И хотя по сравнению с моими предыдущими работами эта была относительно безопасной, тем не менее пусконаладочные работы на конверторе сопряжены с известным риском.
Однажды, помогая запустить в эксплуатацию печь одного из наших клиентов, я зашел в диспетчерскую, чтобы уточнить параметры производственного процесса. Внутри тесной диспетчерской мне приходилось лавировать между оголенных медных проводов, протянутых по обеим ее сторонам.
Так получилось, что я по чистой случайности локтем задел провод под напряжением 380 вольт. Удар током был таким мощным, что я без сознания едва не рухнул на пол. И хотя, на мое счастье, я не упал на боковую стенку диспетчерской, где меня наверняка бы тотчас убило насмерть, этот случай стал для меня предостережением. С тех пор я ни разу не позволял себе забывать о технике безопасности на рабочем месте.