Страница 50 из 58
Утро 15 июня на нашем участке начинается сравнительно спокойно. Немцы не показываются из окопов. Видать, порядком мы их потрепали. Но нас ожидает новое испытание. Легкий ветер дует со стороны противника. Он несет с собой страшный смрад. На «ничейной» полосе разлагаются сотни немецких трупов, которые противник и не собирается убирать. В жарком воздухе стоит такая вонь, что людей тошнит. От нее нет спасения нигде. Моряки, никогда не страдавшие отсутствием аппетита, не прикасаются к пище. [206]
Когда во второй половине дня немцы пошли в атаку, наши бойцы даже обрадовались: бой заставляет забыть о невыносимом трупном зловонии. Моряки дерутся с остервенением и брезгливостью.
— Мертвяки лезут, — бормочет Саша Федоров, заряжая на всякий случай винтовку.
И верно, бегущие и ползущие к нашим окопам зеленые фигуры кажутся ожившими мертвецами, отравляющими воздух запахом падали.
Отбрасываем одну волну атакующих, за ней вторую, третью. Снова и снова снаряды и мины перепахивают наши позиции. Орудия и минометы наших батарей отвечают редкими выстрелами: экономим боезапас, его у нас остается совсем мало.
Противник все накапливает силы. Новые и новые фашистские подразделения прибывают к линии фронта. Гуще всего они сосредоточиваются против нашего правого фланга. Участок бригады теперь полуостровом вдается в расположение противника. Прорвется враг с флангов — мы окажемся в окружении.
Генерал И. Е. Петров созвал командиров соединений. Командный пункт его перенесен в район Карантинной бухты, в опустевший артиллерийский погреб старой батареи, вырытый в скале. Но Петров верен себе. Прятаться под землей его не заставишь. Для себя он облюбовал небольшой домик, бывшее караульное помещение. Здесь, в маленькой комнате, собралось сейчас человек двадцать: командиры секторов, дивизий и бригад. Все хорошо знают друг друга. Хоть наши участки и разделяют порой значительные расстояния, мы всегда знаем, как сражается каждый наш сосед. Мы вместе отбиваем вражеские атаки, помогаем друг другу чем можем. В самые тяжелые минуты ощущение локтя соседа помогает, придает новые силы.
Петров стоит перед нами, поправляя время от времени пенсне. Он, как всегда, сдержан, но еще больше похудел, и голова болезненно подергивается чаще обычного, но генерал ровным, спокойным голосом знакомит нас с обстановкой. Положение сильно ухудшилось. На Северной стороне противник оттеснил наши части к Братскому кладбищу, овладев районом тридцатой батареи. Артиллеристы батареи продолжают сражаться. Двенадцатидюймовые орудия ведут огонь. Уже несколько [207] дней немцы пытаются штурмом взять батарею, но моряки, укрываясь в толще бетона, держатся. Сотни своих солдат потерял враг в бесплодных атаках. Упорно дерется и небольшой гарнизон Константиновского равелина. На южном участке противник оттеснил 8-ю бригаду морской пехоты к горе Сахарная головка. На правом фланге части 388-й стрелковой дивизии под натиском превосходящих сил врага оставили деревню Камары и высоту 166,7.
11-я немецкая армия Манштейна значительно пополнилась авиацией, артиллерией крупных калибров, танками, минометами. Фашистское командование бросает против нас все, что имеет. Немцы несут огромные потери, но упрямо рвутся в Севастополь.
— Можем ли мы противостоять такой силе, вдвое и втрое, а подчас и вдесятеро превосходящей нашу численность и вооружение? — спрашивает Петров, пытливо вглядываясь в лица командиров. И сам же отвечает: — Можем! Наши люди доказывают это повседневно. Исключительный героизм проявляют наши командиры, политработники, краснофлотцы и красноармейцы. Мы сожмемся в крепкий, упругий кулак и измотаем врага!
В штабе армии получаем указания, как действовать дальше. Нашей бригаде приказано отойти передним краем на Федюхины высоты, чтобы выровнять фронт, избежать угрозы окружения.
17 июня осуществляем этот приказ. Я и не ожидал, что это так тяжело. Полгода мы удерживали горы Гасфорта (с Итальянским кладбищем), Телеграфную и высоту 154,7. Моряки обильно омыли их своей кровью, но не отступили ни на шаг. А теперь мы оставляем эти позиции...
Я отвожу наши поредевшие части на следующий рубеж, и сердце сжимается от обиды. Вот она, горечь отступления. Злой, подавленный, иду на свой командный пункт, чтобы по телефону доложить о выполнении приказа. Начальник штаба Приморской армии Николай Иванович Крылов прерывает мой рапорт:
— Поздравляю вас, товарищ генерал!
Что это, шутит начальник штаба? Нашел время!
Но он официально сообщает, что мне присвоено звание генерал-майора. Я благодарю без особой радости. [208]
— Эх, Николай Иванович! Я согласился бы быть ефрейтором, лишь бы не отступать...
Крылов молчит. Он понимает меня. И генеральское звание не радует, когда дела на фронте плохи.
Иначе восприняли весть мои подчиненные. Они наперебой поздравляют меня. Заботливые вещевики уже к вечеру соорудили генеральский костюм. Я подержал его в руках, но надеть в Севастополе так и не довелось. Уйма забот навалилась на нас.
Не успели мы как следует обосноваться на Федюхиных высотах, как соседи справа и слева вынуждены были отойти. Наша бригада опять оказалась с открытыми флангами.
Командный пункт на Федюхиных высотах теперь явно не на месте. Переводим его в район Максимовой дачи. Туда я направляю начальника штаба полковника Кольницкого, который совсем расхворался. Сам обосновываюсь на Сапун-горе, левее Ялтинской дороги. Мой наблюдательный пункт теперь — железобетонный колпак, поставленный над котлованом. Стены котлована выложены камнем и обиты досками. Амбразура колпака позволяет обозревать весь фронт от Балаклавы до Мекензиевых гор.
Вместе с Ищенко наблюдаем отсюда за полем боя. Впереди — Федюхины высоты, за ними в серой дымке маячит разбитая часовня на горе Гасфорта. Там уже прекратились вспышки разрывов, не поднимаются клубы дыма. Как и холмы возле деревни Камары, правее Ялтинского шоссе, они перестали быть объектом боя и превратились для нас в несущественные географические точки в тылу врага. Фашисты полукольцом охватили Федюхины высоты. На юго-востоке они всего в километре от Сапун-горы. Их артиллерия, не жалея снарядов, бьет по нашим позициям.
— Кажется, по нашему блиндажу метит, — с беспокойством говорит Ищенко, когда вблизи разрывается артиллерийский снаряд.
— Не каждая пуля в лоб, как говорил адмирал Нахимов.
— Ты забываешь, что именно после этой фразы Павел Степанович и был сражен вражеской пулей в голову. Смотри, как бы и у нас не случилось такое совпадение...
Напророчил комиссар. Следующий снаряд попадает в [209] основание нашего блиндажа. Взрывом сдвигает с места переднюю стенку, и мы оказываемся придавленными. Я кое-как выползаю из-под обломков. Тяну Ищенко, но у него сильно зажало ноги. Приходится разбирать деревянную опалубку. Комиссар выбирается наконец, но идти не может: в доске, прижавшей его, оказался длинный гвоздь, который воткнулся ему в ногу. Врач Сеземов перевязывает комиссару рану. Я жалуюсь на боль в груди. Сеземов наскоро осматривает и определяет: простуда. Он вручает мне десять порошков, которые я должен принимать через каждые четыре часа. Я, конечно, тотчас забываю и о болезни и о порошках (через неделю я нашел их в кармане гимнастерки). Позже, уже на Большой земле, врачи обнаружили у меня на сросшихся концах ребер следы переломов — мозоли, о которых я и не подозревал.
Бои не ослабевают. Стиснутые с трех сторон сражаются наши батальоны: первый — капитана Попова (назначен после ранения Головина), четвертый — капитана Родина и пятый — капитана Филиппова. В каждом осталось не более трехсот человек. Артиллерийский и минометный дивизионы переведены на Максимову дачу.
В полдень 20 июня генерал Петров приказывает мне «навести порядок на Федюхиных высотах». «Беспорядок» заключается в том, что фашисты подошли к нам слишком близко.
Со связным от четвертого батальона пробираемся на передний край. Временами приходится прятаться в воронках и опустевших окопах, пережидая очередной шквал снарядов и мин. Усталость валит с ног. Пока нельзя идти, я, примостившись в окопе, засыпаю и просыпаюсь лишь тогда, когда связной трясет за плечо: