Амет-хан Султан

Так, в полном молчании, долго сидели они вдвоем в пустом подвале. Амет-хан пил вино, не чувствуя ни его вкуса, ни опьянения. Только впервые за годы войны он не мог удержать слезы и плакал, отвернувшись от старого Мустафы. Никто на фронте не видел его слез, ни под Ярославлем, когда умер в госпитале его друг Яшка-одессит, ни в тот день, когда на его глазах нелепо погиб во время тренировочного полета Миша Баранов. Стиснув зубы от горя, хоронил он и других боевых товарищей, могилы которых остались под Кишиневом, Сталинградом, на Миус-фронте и в Крыму…

А теперь Амет-хан не мог сдержать слез от своего бессилия, от обиды, от обманутого доверия, от того чувства унижения, которое испытал только что у окошка бюро пропусков. И старый духанщик, много повидавший в своей жизни, сердцем понял, что этот статный молодой военный, грудь которого украшают столько орденов и Звезда Героя Советского Союза, переживает в одиночестве какое-то глубокое горе и ему не надо мешать. Он только сочувственно вздыхал, горестно качая головой каким-то своим, тоже нелегким мыслям…

На следующий день Амет-хан с родителями вновь появился на Махачкалинском военном аэродроме. Здесь сочувственно отнеслись к положению, в котором оказался капитан-фронтовик. По просьбе Амет-хана в Крым. в штаб 8-й воздушной армии была отправлена радиограмма с кратким изложением ситуации. Вскоре пришел ответ, в котором командующий армией генерал Хрюкин предлагал Амет-хану отправить родителей в станицу Привольная Краснодарского края, где был родительский дом Тимофея Тимофеевича…

Было раннее утро. С моря дул прохладный влажный ветерок. Самолет на Краснодар ожидался во второй половине дня. Ослабевшую после переживаний в Алупке и теперь в Махачкале мать Амет-хан устроил в комнате отдыха летчиков, а сам с отцом отправился побродить по окрестностям аэродрома, надо было как-то скоротать время.

- Как видишь, отец, не приняли нас здесь, - с горечью проговорил Амет-хан, который никак не мог успокоиться. - Вот тебе и твой Дагестан!

- Не надо, сынок, обиду из-за одного или двух людей переносить на весь народ Дагестана, - тихо ответил Султан, стараясь успокоить сына. - Конечно, с тобой поступили нехорошо. Если не могли помочь, должны были сказать об этом. А может, этот помощник забыл о твоем деле? Я ведь еще в гостинице просил тебя, сходи снова в Совнарком или хотя бы позвони…

- Я не мальчишка, чтобы каждый день торчать в этом бюро пропусков! - запальчиво воскликнул Амет-хан. - Этот помощник знал, что в Махачкалу я прилетел только на три дня! Нет, ни звонить, ни тем более снова я туда не пойду! Спасибо Тимофею Тимофеевичу. Теперь у тебя с мамой до конца войны будет крыша над головой.

- Надо было в первый же день ехать в Буйнакск, - с сожалением продолжал Султан. - А уже оттуда как-нибудь добрались бы до Цовкры. Там и попутчиков бы нашли, а может, и какая-нибудь телега нашлась. А, сынок? Может, давай, действительно поедем в Буйнакск? Из Махачкалы туда поезд идет…

- Нет, отец. У меня уже нет времени на поездку в Буйнакск. И неизвестно, смогу ли я оттуда отправить вас в Цовкру. А мать уже еле ходит, на сердце жалуется…

За разговорами они не заметили, как вышли к шоссе, что протянулось недалеко от аэродрома. Дорога вела из Махачкалы в горные районы республики. Вдоль шоссе стояли двухколесные арбы, нагруженные домашним скарбом, рядом паслись распряженные волы. В тени арб сидели старики, женщины, дети. По их разговорам Султан понял, что это лакцы. У ближайшей арбы пожилой мужчина возился с колесом, с которого соскочил металлический обод.

- Куда путь держите? Откуда? - обратился к мужчине по-лакски отец Амет-хана.

Мужчина оказался колхозным кузнецом Исмаилом Абдуллаевым. Он объяснил, что в обозе жители бывшего аула Халаки, их переселяют в чеченское село Банай-аул. Почему Халаки - бывший аул? Да потому, что «добровольное» переселение началось с разрушения Халаки, где сотни лет жили их отцы, деды, прадеды… Милиция из райцентра подвела к каждому дому по арбе и приказала взять с собой только самое необходимое. Всех, кто отказывался покинуть родной дом, выводили за руки, насильно сажали в арбу. А чтобы не вздумали вернуться обратно в аул, на глазах его жителей стали разрушать саклю за саклей…

- Вот так и переселяемся, - с горечью закончил свой рассказ колхозный кузнец. - Уже неделю плетемся на этих воловьих упряжках, проливая горючие слезы. Нам обещают райскую жизнь на новом месте. Однако никто не спросил, согласны ли мы на эту жизнь. Кстати, ты сам, почтенный, из какого аула? Цовкра? Только что перед нами на этом месте стоял обоз переселенцев из Цовкры. Недавно отправился дальше… Говорят, переселяются в соседнее с Банай-аулом село…

Амет- хан не знал лакского языка. В Алупке, дома все говорили по-татарски, с боевыми друзьями общался по-русски. Поэтому Султан по ходу разговора переводил сыну на татарский язык то, что рассказывал колхозный кузнец.

Амет- хан с жалостью смотрел на печальные лица женщин, детей, безучастно сидящих возле арб, прямо на земле. И опять вскипела кровь от невозможности ответить на вопросы, на которые он не нашел ответа и в Алупке. Как понять «добровольное» переселение этих лакцев из горных аулов? Они-то какие совершили преступления? Насильно выгонять людей из родного очага, гнать их под конвоем милиции, так сказать, к лучшей жизни в края, о которых они даже не имели представления?…

Не находил тогда молодой летчик ответа на все эти вопросы. И только спустя много лет, когда партия скажет народу правду обо всех действиях Верховного Главнокомандующего, и не только в годы войны, многое станет для Амет-хана понятным из того, что он увидел в мае 1944 года вначале в Алупке, а потом и на окраине Махачкалы…

Самолет сделал круг над аэродромом, взял курс на север. Амет-хан устроился с родителями на каких-то ящиках и тюках в грузовом отсеке транспортного сдугласа». Впереди их ждала посадка в Краснодаре. На этот раз Амет-хан был уверен, что отца и мать он, наконец, оставит в надежном месте. Молодой летчик хорошо знал своего командующего армией, верил Тимофею Тимофеевичу. На фронте он не раз убеждался, что генерал пустых обещаний не дает и от других этого не терпит…

10

В полк Амет-хан вернулся еще более замкнутым и молчаливым. И прежде комэск-3 не отличался особой общительностью. А теперь еще больше стал сторониться товарищей. И только Павел Головачев, переживший вместе с Амет-ханОм то трагическое утро в Алупке, понимал, как трудно его другу.

Даже сообщение о том, чтаполк в полном составе отправляется в Москву осваивать новый советский истребитель, не вызвало у Амет-хана особой радости. Среди летчиков давно шли разговоры об этом самолете Ла-7. У гитлеровцев появились более совершенные «мессеры» и «фоккеры», и американская «аэрокобра» уже не выдерживала соперничества с ними ни в скорости, ни в маневренности.

- Не могу повидать Тимофея Тимофеевича, - пожаловался накануне отъезда в Москву Амет-хан Головачеву. - Хочу поблагодарить генерала за помощь в устройстве родителей.

- Ничего, Амет, война еще не кончилась, - успокоил друга Павел. - Вот вернемся из Москвы на «лавочкиных», и на фронте еще не раз встретишься с командующим…

В солнечный летний день летчики 9-го гвардейского полка во главе со своим командиром, подполковником Анатолием Морозовым, прибыли на подмосковную станцию. Тишина, окружающая летный городок, леса, ясное, солнечное небо, которое не нужно было настороженно осматривать, - вся эта мирная жизнь казалась какой-то нереальной после фронтовых боев.

С первого же дня начались занятия в классах по изучению материальной части нового истребителя, его летно-технических данных и боевых возможностей. Амет-хану порой казалось, что он снова учится в Качинской летной школе.

В свободное от занятий время летчики полка ездили в Москву. Столица радовала почти мирной жизнью - лишь обилие военных в многолюдье улиц напоминало, что война еще не кончилась. Работали театры, концертные залы, бросались в глаза яркие красочные рекламные тумбы.