Страница 11 из 33
Глаза Поэта навеки пронзились безбрежно-солнечным светом утренняго моря.
И почуял Он творческую волю Свою, музыкальную, стройность природной напевности, врожденную способность сочетать ощущенья Мира в образные слова.
Трепетный очаровательнный Юноша целые дни стоял перед сияющим морем и неотрывно жадно смотрел вдаль — куда плавно — безшумно, таинственно ухолили важные громадные корабли.
И — главное — невидать было их берегов.
Впервые Он решился записать где нибудь на клочке Свое яркое удивленье.
Зачем — Он недумал — для себя на счастье.
Пусть будет песней души.
Я потом — пошел Он в порт — поближе к кораблям — ух, и здоровенными же близко-то показались эти корабли.
Один корабль у пристани Он даже потрогал.
Дебют
Дернулся в Пермь — взволнованный, задыхался от неуменья рассказать, как видел море.
Снова началась нелепая служба.
Мои славные товарищи Саша Реутов, Коля Мусатов острили надо мной, замечая мою нездешность и полное нераденье к делу.
Начал печатать статейки в пермском крае.
На лето переехал я на дачу — в деревню Васильевку — здесь близко познакомился с известными тогда и теперь в Перми светлыми политическими деятелями: П. Я. Матвеевым, Засулич, Каменевым, Бусыгиным — все они служили тоже в службе движенья
П. Д. Матвеев — популярный демократ — не раз пострадавший — оказал мне много духовной помощи в смысле политического сознанья свободного гражданина.
В Васильевке я с студентом Ионой начали издавать рукописную газету — где Поэт поместил Свои гражданские рассказы.
Но больше я увлекся основавшимся театром в Васильевке: стал играть главные роли простаков.
А осенью в Перми отправился к режиссеру в городской театр и безплатно предложил свои услуги последняго актера.
Для перваго дебюта меня одели толсто кучером, намазали, парикмахер клейко приклеил бороду и меня отослали кверху на колосники в мастерскую декоратора — пока непозовут на выход.
Я терпеливо ждал часа два, вспотел, устал, вдруг стали тушить электричество — я бросился в темноте книзу, путаясь в кучерском одеяньи — оказалось, что спектакль кончился, а про меня забыли.
Собравшись уходить домой парикмахер с остервененьем сорвал с меня бороду так, что неделю из моих глаз сыпались искры, как из паровозной трубы.
Другие выходы были удачнее и сезон кончился тем, что я решил серьезно поступить на сцену — от службы отказался
Под покровительством актера Н. Помпа-Лирскаго (из зимней труппы Никулина) весной я переехал в Москву — в театральное бюро — предварительно вручив Помпа-Лирскому все сбереженья пенсионной кассы в 350 рублей — взаймы (с явной без отдачей).
Дальше.
В Актерах
В Москве я вступил членом театрального бюро под псевдонимом Васильковский.
Помпа-Лирский устроил меня на зимний сезон к Леонову в Тамбов на вторые роли, а на лето предложил мне служить у него в товариществе на марках.
Я ясно непонимал, что это за марки такие, однако рыцарски согласился,
Мы — артисты — человек двадцать выехали во главе с Помпа-Лирским в Новызыбков, Черниговской губернии.
Имя актера Васильковского появилось в афишах — я возгордился.
Заказал визитные карточки, ходил в убийственном рыжем костюме или в сюртуке, брови, глаза подводил, носил много брелоков, колец, гулял на публике.
Отчаянно нравился евреечкам — гимназисткам — они кричали мило:
— Ай шейне, ай мишигинэ копф.
Играл хорошие роли и был вроде управляющего — составлял афиши, программы.
Брал разрешенья.
Сначало дела шли гладко.
Летний театр в саду слегка наполнялся.
Актеры: Цветков, Травин, Юматов, Гурко, Качурин, Помпа-Лирский, я — Васильковский, — пользовались успехом.
А как пошли дожди — все провалилось.
Никаких марок нестало — делить нечего и есть-пить нечего.
Начались скандалы.
Целый день — солнце, а как вечер — перед спектаклем — проливной дождь.
В один из таких дождливых вечеров перед немного собравшейся публикой мы — почти все артисты — уже загримированные — залезли в оркестр, схватили кто какие попало инструменты и под дирижерством Помпа-Лирскаго стали играть марш.
Во истину это было торжество какофонии — с горя да досады.
Я бил сумасшедше в барабан.
Публика спрашивала:
— Ну и что это значит
Потом труппа разделилась на две части и одна — верная Помпе-Лирскому — к которому принадлежал я — решила ехать в Клинцы и Стародуб.
Перед отъездом мы — обе части учинили драку из-за театрального имущества и стали лупить друг друга корневищами с землей (выдергивали из огородов) от подсолнечников по башкам.
Помпа-Лирский вскочил на извозчика и размахивая палкой обратился к публике вокруг:
— Православные христиане.
Речь успеха неимела.
Помпа-Лирский забыл, что нас окружало еврейское населенье.
Всех посадили в участок в одну кутузку — на нары: тут мы примирились
В Клинцах и Стародубе дела поправились.
На Зимний сезон я уехал служить в антрепризу Леонова в Тамбов.
Там дело было солидное, серьезное.
Из талантливых помню: П. И. Чардынина, Аксагарского, Соколова, Новского, Славянову, Аненскую, Мравина, Неметти.
П. И. Чардынина вспоминаю особенно благодарно: он писал въ газетах и производил культурное впечатленье.
В Тамбове с другом Новским увлеклись водочкой и впервые по земному женщинами.
Но то и другое скоро бросили: стало противно.
Я всегда предпочитал иное опьяненье, иные соблазны.
Восходяще во мне Поэт в пламенных фантазиях заклинал меня оставить актерство — эту бутафорскую жизнь, уехать куда нибудь далеко в горы, к морю, к весенним возможностям, к песням, к чудесам во славу расцветной молодости.
Хотелось жить легендой.
Затеять рыцарское
Совершить что нибудь удивительное, большое, вольнотворческое — дальше.
Ведь вся жизнь была в моей воле — в моих руках — в моих силах — надо только было неошибиться, непропасть, незгинуть зря.
Приближалась весна — кончался сезон.
Уехал в Москву.
Наташа
К Апрелю (1902) все мы — артисты труппы Дарьяловой, законтрактованные в Театральном Бюро, из Москвы съехались в Севастополь.
Из товарищей помню талантливыхъ: Тамарова Мишу [ныне часто выступает на экране]. Ватина, Яновскаго [внука Гоголя], яркую М. Юрьеву.
Я — под своим псевдонимом — Васильковский.
Дело провалилось.
Приехал знаменитый М. М. Петипа на гастроли — неспас, запировал, уехалъ: на что мы ему.
Труппа стала голодать.
Среди малочисленной публики в ложе гимназисток я начал замечать одну — неземную, с глазами будто друга, и узналъ, что ее зовутъ Наташей Гольденберг.
К маю труппа разъехалась.
Я один остался, полюбивший в первый раз рыцарски беззаветно, огненно, священно.
Я даже не смел подумать как нибудь подойти познакомиться: этого хотел Поэт.
Он в пламенно-юношеских мечтах вознес Наташу на нездешнюю высоту любви и стал писать повесть — в форме дневника — под заглавьем Наташа Севастопольская.
Глаза мая на море цвели бирюзовно до изумрудности.
Он проводил дни на приморском бульваре у самой воды на камнях — на солнце.
Вечером на бульваре — симфонический, Наташа, возможность познакомиться.
А я так жить не мог: мне нужны стали деньги, заработок.
Я нашел два великолепных урока — у директора банка Ф. А. Таци [занимался с гимназистом Костей] и у купца Д. Сотскова [с мальчиком Алешей и институткой Женей — по русскому — теория словесности] — эти две семьи отнеслись ко мне дружески светло и тепло.