Беженцы и победители

С солдатами действительно не все в порядке. Частично это касается и сержантского состава. При раздаче пайков собирается толпа недовольных, и вот из нее вырывается голос с явно пражским выговором:

— Офицеры жрут в три горла, а нам что достается?

Офицер пробивает дорогу к нарушителю спокойствия:

— Молчать! Какой идиот… — Договорить он не успевает.

А потом все долго спорят, сколько оплеух он схлопотал.

Среди своих

Наконец-то сто восемьдесят беженцев из катовицкого «Пшелота» все вместе. Правда, теперь ни у кого из них нет ничего, что можно было бы назвать имуществом, даже у тех, кто еще утром упорно цеплялся за свои чемоданы и рюкзаки. Они разыскивают в толпе знакомых, помогают нести спящих детей. Их путь через темный разрушенный провинциальный город освещают лишь звезды. Отовсюду доносится запах гари, среди развалин бродят люди. Они что-то ищут и не могут найти. На разбомбленном кладбище вперемежку с остатками надгробий валяются человеческие кости, куски прогнивших гробов и деревянных крестов. Смерть настигла мертвых во второй раз.

Около полуночи беженцы слышат приближающийся с северо-востока грохот. Одновременно в той стороне взмывают в небо белые и красные ракеты. Грохот нарастает. Ракеты начинают взлетать не только на северо-востоке, но и на юго-востоке, и даже прямо по пути движения беженцев. Теплившаяся искорка надежды гаснет — людей охватывает страх. Они боятся, что это немецкие танки их опередили. Ирка Франк предполагает, что танки в пяти-семи километрах от дороги, по которой движется людской поток.

Утром беженцы выходят к аннопольскому мосту. В нескольких местах он разрушен, куски настила висят над лениво текущей рекой. В действиях немцев просматривается определенная система. С четырнадцати до восемнадцати часов они подвергают бомбардировке объекты в оперативной глубине — дороги, средства связи, транспорт. Аэродромы, основные узлы и опорные пункты обороны они уничтожили уже в первые часы войны. Никакой польской авиации, танковых частей и артиллерии больше не существует. Навстречу беженцам попадаются лишь конные обозы, пехота, кавалерия.

Энергичный Ондрей, по профессии инженер-строитель, рядовой запаса, лишенный лычек за принадлежность к Коммунистической партии Чехословакии, бесспорный лидер катовицких беженцев. Несмотря на его сарказм, ему подчиняются безоговорочно. Он то и дело останавливает впереди идущих, выжидает, когда подойдут отставшие, и отмечает их имена в записной книжке. Пока все в порядке, никто не отстает. Итак, вперед, к Висле!

К полудню на берегу одного из рукавов Вислы их взорам открывается деревня. Удивительно, что хаты, как и во всех здешних деревнях, сложенные из дерева и глины и крытые соломой, все-таки уцелели.

Ондрей в сопровождении подпоручика запаса отправляется на переговоры с хозяевами, у которых возле хат сушатся на солнце рыбацкие лодки. Подпоручик родом из Чешского Тешина и хорошо говорит по-польски. Но все решает не знание языка, а злотые и несколько пачек сигарет. Вскоре лодки, огибая песчаные отмели, выплывают на середину реки.

Второй час дня, а на левом берегу ждут своей очереди согласно пометкам в записной книжке Ондрея семьдесят восемь человек. С запада уже доносится зловещий рокот. Перевозчики крестятся и вытаскивают лодки на берег:

— Нет, проше пана, ни за что на свете больше не поплывем!

Что делать? Ждать до вечера? Но это же равносильно самоубийству. А как быть с детьми и больными, которых уже перевезли на правый берег? Остается либо прибегнуть к насилию, либо отдать последние злотые. Однако большая часть пути еще впереди, поэтому беженцы расплачиваются остатками сигарет. Обойтись без них, конечно, нелегко, но что же делать? И все-таки этого оказывается мало. После переправы приходится добавить несколько рубах и несколько пар чулок.

Лодки спускают на воду как раз в тот момент, когда далеко за Вислой раздается первый взрыв. Через минуту пулеметы «мессершмиттов» прочерчивают гладь реки вдоль и поперек. Из окопов на правом берегу раздаются пулеметные очереди и отдельные винтовочные выстрелы. Один из вражеских самолетов, отстрелявшись, почти набирает высоту, но неожиданно клюет носом и начинает падать. Из его мотора валит темно-коричневый дым, а потом вырывается пламя. Он мчится к земле и падает немного севернее по течению. Другие «мессершмитты» оставляют в покое лодки и набрасываются на окопы. Это спасает и беженцев из «Пшелота», и перевозчиков, и их лодки.

Линию польской обороны на Висле беженцы проходят после восемнадцати часов, когда немецкие бомбардировщики уже улетели. Солдатам не до беженцев. Они роют ходы сообщения и ставят заграждения на берегу. Реквизированные повозки на конной и даже на бычьей тяге доставляют им боеприпасы, хлеб, консервы, увозят раненых. Погибших хоронят в братской могиле под вербами. Но их немного. А живые верят, что форсировать Вислу немцам не удастся.

После пятичасового отдыха (с девяти вечера до двух часов ночи), причем для многих это первый отдых с начала войны, беженцы снова отправляются в путь — через Красник на восток. Пройдя обезлюдевший Красныстав, перегороженный баррикадами, на которых не видно ни одного бойца, они обнаруживают на путях товарный состав. Вагоны состава пусты, а паровоз окутан паром. Не спрашивая ни у кого разрешения, беженцы занимают четыре вагона, будучи уверены, что состав долго на месте не простоит.

К вечеру поезд действительно трогается. По пути он несколько раз останавливается, а на рассвете от него отцепляют паровоз, который дает гудок и исчезает в неизвестном направлении. Все выходят из вагонов и опять возвращаются на дорогу. На окраине Хелма их задерживает жандармский патруль:

— Ваши документы, панове.

— Мы — чехословацкие эмигранты.

Члены руководства предъявляют жандармам всевозможные документы — от протекторатского паспорта до британской визы. Самый горластый из них, скорее всего начальник, краснощекий, здоровенный, с круглой головой, приказывает беженцам построиться в две шеренги.

— Почему вы не сражались с немцами? — громко вопрошает он.

— Знаете, это большая политика, а мы люди маленькие.

— А ведь в моей власти расстрелять вас…

— Вы это, безусловно, можете, но мы не враги. Так зачем же это делать?

Жандарм прохаживается взад-вперед перед строем и всматривается в исхудавшие, измученные лица беженцев. Его взгляд задерживается на детях, и что-то в его душе, видимо, пробуждается. Жандарм поворачивается к беженцам спиной и советуется о чем-то со своими подчиненными. Затем подходит к строю:

— Мы воюем, поэтому с нами Англия и Франция. Вы знаете ситуацию, панове? Наша армия захватила Кенигсберг, — победным взглядом обводит он строй. — У нас есть своя армия, своя земля! — орет он, потрясая в воздухе карабином. — А что есть у вас? Дерьмо! — Он наконец успокаивается и отпускает беженцев.

Через несколько дней они встречают жандарма еще раз. Он шагает по главной улице Ковеля в потоке беженцев, уже без карабина.

— Добрый день, вы нас не узнаете?

— Чехи, не правда ли? — Он пожимает руку Ирке Франку и показывает на дорогу: — Видите, что творится?

Посреди дороги плетутся, опираясь на палки и друг на друга, раненые — это эвакуируется госпиталь.

— Это же невозможно! Ведь англичане… Пан капитан говорил, что немцы отступают…

— Где же теперь ваш капитан?

— Этого я не знаю.

Ирка Франк раздумывает, сказать ли ему правду, и наконец решается:

— Ваша армия не занимала Кенигсберг. Ее вообще не было в Восточной Пруссии. Англичане — в Англии, французы — во Франции, а Берлин стоит как стоял. И никто его не бомбил. Напротив, немцы приближаются к Ковелю. Вот почему мы так спешно эвакуируемся, понимаете?

— Кто вам это сказал? — Жандарму хочется, видимо, закричать, но голос его не слушается.

Лучше поскорее кончить этот бесполезный разговор, не то этот двухметровый здоровяк, чего доброго, расплачется.

— Мы слушали передачу из Лондона. Варшава до сих пор сражается, но она окружена. Мы преклоняемся перед Варшавой: она борется за Польшу и за нас. До свидания, пан!