Страница 46 из 126
Розы цвели, и жил город, несмотря ни на что.
«Иностранный турист Леон Гросс, застигнутый в Ташкенте семибалльным толчком, попросил невропатолога осмотреть его. А когда узнал, что здоровье его в порядке, сказал: «Этим я обязан только спокойствию ташкентцев».
Это Кеша прочитал в утренней газете, купленной в толкучке внутри аэровокзала, у прилавка «Союзпечати», и засунул газету в карман, чтобы показать деду. Теперь посылать ему было нечего — сам привезет, а до сих пор все посылал ему кусочки из газет вместо писем.
Дед недавно отозвался — деньги перевел. Кстати.
С билетом Кеше повезло — в этом направлении улетало немного людей, оказался один билет. И самолет — меньше, чем через час. Все нормально получалось.
Уже совсем рассвело. Кеша вышел из дверей к летному полю, и тут налетел на него взмокший узбек, окруженный табуном ребятишек. Никого не было рядом без детей… Черные тюбетейки на мальчишеских головах, а девочка на руках. Опустив ее возле Кеши, немолодой отец сразу зачастил:
— Ой, дорогой! Посмотри за детьми! Одну минутку!
Куда-то кинулся и вернулся:
— Их тут девять! — И пересчитал, пройдясь ладонью по детским головам. — Девять! Все мои. Еще один — дома.
Это он прибавил уже тихим голосом, с затаенной горделивостью и тревогой. И что-то быстро и строго наказал детям на родном языке, погрозил им пальцем и исчез.
Малыши повели себя по-разному. Девочка стояла — руки по швам, ни с места, замерла. Старший мальчишка отошел на два шага и плакал, отвернувшись от Кеши. Стеснялся слез. Видно, он один понимал, что происходит… Двое сели на чемодан Кеши и заболтали ногами. Один вцепился в руку и потянул Кешу за отцом, а другой рукой тащил за собой перевернутый игрушечный автомобиль на веревочке. Остальные забегали вокруг колонн, как ни в чем не бывало, заиграли в пятнашки, потихоньку отдаляясь от случайного караульного.
— Эй, вы!
Кеша побежал за ними, они — от него, тогда он схватил одного на руки и, когда оглянулся, чтобы проверить, на месте ли самые маленькие, увидел Мастуру. По открытой боковой лестнице аэровокзала она сводила со второго этажа к летному полю вереницу детей. И была все в том же полосатом платье. С теми же сережками в ушах, — они посвечивали на утреннем солнце, разгоняющем дождливую мглу неба. Старший мальчуган перестал плакать, догнал заигравшихся братишек и позвал Кешу на помощь.
А он все смотрел, как шла Мастура. Она шла уже под аркой, выводящей к самолетам и увитой зеленой виноградной лозой, а дети тянулись за ней, дети еще спускались с лестницы. И были у них недетские глаза, темные от бессонных ночей, и какая-то девочка махала ручонкой, не поворачивая головы, неизвестно кому, всем сразу махала, и какой-то мальчик смотрел по сторонам, пытаясь найти своих, и все время спотыкался. А один малыш, беззубый и круглолицый, поймав взгляд Кеши, улыбнулся ему, как маленький старичок.
И сейчас же Кеша услышал беспокойный голос:
— Спасибо, дорогой! Рахмат! Раз, два, три… Девять! Детей взял, а вещи там забыл! Туда-сюда! Раз, два, три… — Он схватил Кешу за руку, ощутимо тряхнул, стиснул. — Усманов! Приходи в гости. Улица Аваз-оглы. Уста Усманов. Все знают. Рад буду. Придешь?
Кеша хотел сказать, что он улетает, но сказал безотчетно:
— Приду.
Чтобы скорей освободиться, наверно. А отец, окруженный ребятишками, кричал вслед:
— Уста Усманов!
Вспомнились узоры по камню над колоннами театра Навои.
«Это сделал уста Ширин. Там, там!»
Мастура ему говорила, потому что он смотрел на нее.
Подхватив чемодан, Кеша побежал… Хвост цепочки детей, уводимых Мастурой, еще мелькал у кустов, прикрывающих железную ограду взлетного поля. У входа, под аркой, дежурный загородил дорогу:
— Куда?
Кеша быстро нашелся:
— Чемодан вон тому мальчику! Забыли!
Вдруг он понял, что должен увидеть Мастуру, не может улететь, так и не сказав ей ни слова. И дежурный отошел на шаг, пропустил.
Мастуру встречали на летном поле другие девушки, разбирали у нее детей, уводили к разным самолетам. Наконец она остановилась у большого Ил-18 и заговорила о чем-то с пассажирами, уже стоявшими у трапа не очередью, а толпой. От толпы отошел первым тощий мужчина, за ним еще один, посолиднее… Кеша невольно приблизился и услышал голос Мастуры:
— Я понимаю, это обидно, но кто останется до следующего рейса? Вы?
Этот мужчина энергично сдернул с носа темные очки.
— Позвольте! По какому принципу вы выбираете?
Хмурая Мастура неожиданно улыбнулась.
— По глазам.
— Очки не надо снимать, шляпа!
— И вы, молодой человек, который сказал «шляпа»… вы можете остаться?
— А вот я как раз не могу. У меня путевка. Деньги заплачены. Лететь надо.
Молодой человек в белых штанах побежал по трапу, но в дверях самолета стояла стюардесса:
— Дети сначала.
В толпе волновались:
— Зачем билеты заранее продают? Мы ночами стояли!
— Не продай их заранее, — ответила Мастура, — сегодня они, конечно, достались бы только детям! Правда?
— Девушка, а нам отметку сделают?
К ней, выбравшись из толпы, подошли два морячка, по виду узбеки. Откуда они в Ташкенте? Навещали своих, наверно, отпустили с корабля…
— Вас я не задерживаю.
Они пошептались между собой, подсчитали дни.
— Ладно, успеем. Мы остаемся.
— Возможно, сегодня будет дополнительный самолет. Еще один дополнительный. Обещали.
— Хоп.
— Катта рахмат.
Вот где ее надо было искать. А он… А он улетит сегодня!
— Прощайте, ребята! Купайтесь в Черном море и пишите письма домой! — Дети махали ей руками с трапа. И тот маленький мальчик-старичок махал. — Оставшихся прошу в первой кассе перерегистрировать свои билеты. Спасибо, товарищи.
Она повернулась и увидела Кешу.
Он стоял, держа чемодан, было ясно — ждал ее. Она помедлила и пошла к нему и сказала с удивленной улыбкой:
— Здравствуй.
— Здравствуй, — ответил он.
Тут вовсю заревели пропеллеры самолета, говорить стало невозможно.
— Пойдем! — крикнула Мастура и побежала, зажав уши, потому что загудели моторы другого самолета, они гудели со всех сторон.
За оградой, оставив позади этот гул, осмотрелись.
— Сесть бы… — сказала Мастура. — Всю ночь на ногах… Он поставил под кустом свой чемодан, чтобы она села, и она присела и похлопала возле себя по чемодану ладошкой, длинной, как лист подорожника, и Кеша сел рядом с ней и спросил:
— Можно, я закурю?
— Кури.
Она поправила волосы за ушами.
Он порылся в карманах, наконец разыскал сигареты.
— Улицу нашу развалило, — сказала Мастура. — Видел?
— Только качели на акациях висят…
Они умолкли, а громкий радиоголос, неживой какой-то и неумолимый, объявил о начале посадки в сибирский самолет. И Мастура глянула своими большими глазами в упор на Кешу.
— Я хотела тебя спросить…
— Что?
— Ты не улетал или вернулся?
— Вернулся.
— Почему?
Она все еще смотрела на него. И он смотрел на нее. Потом он отвел глаза, не выдержал.
— Да просто так, знаешь…
И поднялся. И почувствовал, что это последние мгновенья, которые принадлежали ему, чтобы сказать главное, чем он жил. Только что ничего не хотел говорить и уверен был, что не скажет. Только что вертелись на языке слова: вернулся из-за дома, — а сейчас забыл про дом, про все забыл, даже про то, что это последняя встреча, и сказал ей просто:
— Я люблю тебя.
Тогда она подняла глаза к еще серому, в рыхлом тряпье туч, небу, и кольцо ее сережки тускло блеснуло.
Наверно, шумели винтами самолеты, во все это серое небо грохало радио и мимо них, по сырому асфальту, тарахтели тележки с багажом, но он ничего не слышал. А она смотрела вверх. Про что она думала?
Наконец она боязливо, чуть заметно пожала плечом:
— А я…
Ну, он и не ждал ничего другого. Сказала же ее мать: «Она тебя не вспоминает». А сейчас она уйдет. Все.