Страница 41 из 126
— Вот она! Дивись!
За харьковчанами шел Кеша, обеими руками нес над собой фанерку с буквами: «Я из Наяринска». Буквы были еще сырые, с них текло. Он нес свою фанерку в вытянутых руках, и все операторы, сгрудившись, его снимали.
— Вот как! — крикнул Бобошко. — Сам по себе!
Да чего там сам по себе! Он схватил фанерку и банку с краской, забытую на траве, успел, написал кое-как. Может же Мастура увидеть эту фанерку в киножурнале? А больше ему ничего не надо было.
— Я с ним побалакаю!
Но поговорить с Кешей после парада не удалось Бобошке. Сибиряк исчез.
— Да где ж он?
А он уж ехал к площади Навои.
Снова и снова обшаривали его глаза аллейки сквера, ступени театра, колонны с приставленными к ним афишными щитами. Театр работал, зазывая на «Бахчисарайский фонтан» и «Сорок тысяч красавиц».
И вдруг Кеша обомлел. По ступеням, вдоль афиш, шли девушки — маленькая, скуластая и высокая, плоская, вся в красных бусах. Те самые, что стояли в этом сквере и разговаривали с Мастурой в день их первой прогулки.
Скорей! Он с разбегу схватил их за руки.
Они начали вырываться.
— Кто вы? Мы вас не знаем! Пустите!
— Кричи! Кричи! Я же простуженная! — захрипела длинная.
— Да не надо кричать! — взмолился Кеша, крепче сжимая их руки. — Я ищу Мастуру.
— Какую еще Мастуру?
— Ну! Вон там вы стояли с ней…
— Когда?
Он объяснил, когда.
— Не помните? Приветик!
— А-а! — хрипло протянула длинная, успокаиваясь и то ли теребя свои бусы, то ли потирая больное горло. — Мы ее всего-то раз видели, на Комсомольском озере… Ее Мастурой зовут?
— Мы о ней ничего не знаем, — робко прибавила малышка.
— С кем она тогда была, на Комсомольском? — спросила ее подруга.
— С Хадичей Муратовой.
— Вот! Поищите Хадичу Муратову на телеграфе, — прохрипела длинная уже совсем дружески.
— Это тоже Навои. Только не площадь, а проспект. Приветик!
Кеша отпустил их руки, а когда девушки отошли, крикнул вдогонку:
— Спасибо!
Ну что ж… На телеграф. К Хадиче Муратовой. Проспект Навои, наверно, недалеко.
Оказалось, далеко. Шагал туда вдоль все еще не убранных развалин и темных пустырей. Среди развалин в одном месте сидели за столами милиционеры, вовсю командовали по телефонам. Вывеска держалась на колу — областное управление милиции. Дом не устоял, работали во дворе.
Перебрался через бугор, спросил, показали. Теперь было совсем близко. Там, куда протянул руку майор, светились огни вроде бы целой улицы.
И правда, она новой была и почти целой, будто из другого города. Новые дома выдерживали толчки, хотя все стены внутри телеграфа располосовало сверху вниз, как по линейке, прямехонько потрескалась штукатурка. В большом зале народу было битком. Еще бы! Телеграф стал средоточием людских волнений, требующих ответа.
Женщины за барьерами черкали и черкали карандашами по бланкам, встряхивали руками от усталости и на мгновенье совали головы под вентиляторы, подставляя искусственным ветеркам потные лица, измученные глаза, чтобы согнать с них пелену. У них в глазах мутилось, наверно.
Над головами усталый женский голос приглашал:
— Краснодар по вызову — вторая кабина.
— Алма-Ата по вызову…
По вызову, по вызову… Отовсюду стучались в Ташкент, ждали, искали… А женский голос твердил:
— Москва ПЗП.
— Киев ПЗП.
Непонятное что-то… Кеша выстоял в очереди к столу, намахал коротенькую телеграмму деду, подтвердил, что живой, а к тому же неудобно было пробиваться с пустыми руками к барьеру, и пристроился к другой очереди, еще длиннее. Через добрый час подал свою телеграмму. Девушка быстро прочла, дунула на упавшую со лба прядь волос, сказала так же быстро:
— Подпись неразборчива.
— Усольцев.
— Обратный адрес? Улица? — нервно спрашивала девушка.
Кеша развел руками:
— Была и нет.
— Напишем: телеграф, до востребования, — согласны?
— Конечно.
Женский голос над головой осип:
— Москва ПЗП. Свердловск ПЗП. Алма-Ата ПЗП.
— Это что ж такое — ПЗП? — спросил Кеша, пока девушка выписывала ему квитанцию. — Позабыт-позаброшен?
— Прием заказов прекращен, — быстро ответила девушка и неожиданно улыбнулась.
Был налажен какой-то контакт, Кеша наклонился:
— А где тут Хадича Муратова?
— Она приемщица?
Ну вот — снова руками разводи.
— Может, в аппаратной? — сказала девушка, потянувшись за следующей телеграммой.
Тихо гомонящая очередь оттеснила Кешу. Аппаратную он легко нашел, да там на двери было написано красным: «Посторонним вход воспрещен!» Внушительной дубинкой грозил восклицательный знак. Из-за двери ребята вынесли лестницу, поставили у стены и ушли, отряхивая штаны. Кеша тут же взял лестницу на плечо и понес назад, мимо вахтера, который даже приоткрыл дверь перед ним и прикрикнул:
— Чуть не убил! Смотри!
По коридору юркали девушки. Кеша, действительно, чуть не задел кого-то из них и теперь пошел осторожнее. Толкнул лестницей дверь, за которой дробно стучало.
Аппараты строчили, как пулеметы. Сидели за аппаратами девушки, все черноволосые. Ободренный своей удачей, Кеша наклонился к ближайшей, уверенно спросил:
— Какая тут Хадича Муратова?
Девушка на миг оторвалась от работы.
— Откуда она?
— Местная.
— А я из Фрунзе. — И стала рвать ленту, непрерывно сползающую с аппарата, и наклеивать полосками на бланк.
Кеша перешел ко второй телеграфистке:
— Ты местная или тоже из Фрунзе?
— Из Дюшамбе.
Тут его заметила старшая смены, в очках, сидящая за столиком у телефона, и крикнула, перекрывая стук аппаратов:
— Эй! Зачем пришел? А ну, из аппаратной! Вахтер!
— Да я…
Но задрожало здание, и накатился гул, и замигали, закачались и потухли потолочные лампы. Аппараты вмиг смолкли, отчего подземный грохот стал слышнее, будто ближе. Стало темно, потому что за распахнутым настежь окном сгустилась ночь. Стало страшно. Девчата завизжали:
— Свет! Почему свет выключили?
— Пожара хотите?
— Без паники!
— Все на улицу!
Девушки ринулись к двери, но залетевший оттуда в аппаратную вахтер остановил их:
— Назад! Лестница сломалась!
Аппаратная помещалась на втором этаже. Сжались у окна. Кто-то вскочил на подоконник. И тут Кеша рванулся к окну и закричал:
— Вот лестница!
Он броском выставил лестницу наружу, опустил, сам вскочил на подоконник и стал подавать девушкам руку, придерживая их, пока они перешагивали с подоконника на лестницу, и спрашивая, как пароль:
— Ты не Хадича Муратова? Ты не Хадича?
— Какая Хадича? — оборвала его одна с искаженным лицом.
На дворе столпились люди, кричали:
— Давай, давай! Скорей!
Опять загрохотало, и опять дрожь прошла по дому, и несколько девушек он пропустил молча, а потом спросил робко высокую, глазастую:
— Ты не Муратова… Хадича?..
— С луны свалился? Хадича замуж вышла и давно уехала в Самарканд!
Ее руку он как взял, так и не выпустил, потому что вспыхнул свет.
— Не бойся, — сказал Кеша. — Уже прошло. Стучат.
Да, ожили и застучали аппараты, поползли ленты.
Возвращались девушки и садились работать со двора, где уже закипел веселый шум, крикнули:
— Верхолазы! Не убирайте лестницу, пусть стоит!
Кеша все еще держал глазастую за руку, и они вдвоем двигались по аппаратной к ее месту, где ждал телеграфистку стучавший аппарат.
— А ее подружку, Мастуру, ты не знала?
— Мастура, Мастура… У которой мать в трамвайном парке работает?
Из дальнего угла какая-то бойкая, поправляя прическу, крикнула:
— Тебе здесь девушек мало?
Засмеялись, как всегда, когда проходит испуг.
Ему везло сегодня. Так везло, что боязно становилось. Но, может быть, оттого боязно, что еще сегодня он увидит наконец Мастуру?
Трамвай скрежетал на рельсах. Вдоль путей, возникая в редких пятнах света и пропадая в темноте, стояли пустые дома без стекол, без голосов, без скрипа дверей, дома, приговоренные упасть. На подоконниках верхних этажей сохли неполитые цветы. К ним уже не дотягивалась людская рука.