Страница 7 из 10
Наутро бледная Франсуаза вручила курьеру сверток… с золотыми слитками. По ее приказу все украшения были расплавлены и обращены в бесформенные комки желтого металла.
– Отдайте это королю, – сказала она, мрачно усмехаясь. – Он хотел получить золото? Именно его он и получит. Ну а надписи… надписи останутся в моем сердце. Они ведь были сделаны ради меня, значит, принадлежат только мне!
Курьер подмел перед Франсуазой пыль перьями своей шляпы и молча удалился. Всю дорогу он думал о том, какую кару обрушат мстительная Анна де Писле и столь слабый перед ней Франциск на дерзкую мадам де Шатобриан.
Вскоре курьер был в Париже.
Выслушав его, король резко отвернулся. Ему не хотелось, чтобы этот человек видел, как повелитель Франции покраснел… нет, не от злости, а от стыда!
Наконец его величество справился с собой и вновь повернулся к курьеру.
– Поезжайте обратно в Шатобриан, – приказал он. – Верните ей все. Скажите, что… я не ожидал встретить такую силу духа и столько благородства в женщине. Мне кажется, я ее совсем не знал. Совсем не знал!
После этого случая что-то вновь встрепенулось в сердце Франциска, и Жан де Лаваль, сеньор Шатобриана, вскоре узнал, что его венценосный сюзерен намерен посетить его замок.
И де Лаваль порадовался, что вновь не дал воли своей ревности, вновь сумел укротить свои мстительные порывы. Франсуаза, похоже, все еще царила в сердце короля, поэтому ссориться с ней пока еще было опасно.
Не желая вводить в расход свою бывшую фаворитку, король пожаловал де Лавалю крупную сумму, чтобы встреча его и монаршей свиты прошла в обстановке самой разнузданной роскоши. Де Лаваль донельзя набил карманы, сэкономив на всем, на чем только мог сэкономить, и даже Шейлок облился бы слезами зависти, наблюдая за его ухищрениями. Впрочем, прием в любом случае был великолепен, тем паче что ни Франсуазе, ни Франциску не было никакого дела ни до количества и качества подаваемых на стол блюд, ни до мягкости перин – они не могли оторваться друг от друга. Но словно бы осенний ветер – даром что дело происходило в блаженном мае – свистел над разгоряченными телами любовников… Каждый из них в глубине души знал: это не встреча после долгой разлуки, а прощание перед разлукой бесконечной. И вот 22 июня 1531 года жители городка могли понаблюдать отъезд из Шатобриана блестящей кавалькады во главе с королем. Вскоре всадники скрылись в темном лесу… и Франсуаза, следившая за своим возлюбленным с галереи замка, попыталась дать себе клятву забыть прошлое, сколь бы сладостным и блистательным оно ни было, и целиком обратиться к настоящему и будущему, а значит, стать верной женой своему мужу.
Жан де Лаваль, провожавший короля чуть ли не до границ Бретани, вернулся в Шатобриан несколько озадаченным. Он-то думал, что королю больше нет дела до Франсуазы, а между тем король на прощанье назначил его губернатором провинции, Франсуазе же передал весь доход от Сузской сеньории и провинции Блезуа. Раньше эти земли принадлежали Луизе Савойской, но за несколько месяцев до описываемых событий мать Франциска I покинула сей мир, так что никто не мешал королю сделать столь щедрый дар своей бывшей пассии.
«Может быть, король еще вернет ее к себе?» – размышлял де Лаваль, уговаривая себя еще немного потерпеть.
Вернувшись в Париж, Франциск в государственных интересах женился на сестре испанского короля Элеоноре, которая, впрочем, была обворожительной женщиной, так что супруг заключал ее в объятия весьма даже охотно. Досадуя некоторым образом на судьбу, которая сделала его столь любвеобильным, Франциск написал на эту тему стихи:
Всех дороже была для него все-таки Анна де Писле. А Франсуазе во вновь отстроенном Шатобриане оставалось лишь изливать горечь своего разбитого сердца в следующих стихах (после многолетнего общения с венценосным любителем нанизывать рифмы она и сама несколько поднаторела в этом изысканном занятии):
Вся жизнь теперь для нее стала – одна сплошная горечь. Легко было сказать: надо заставить себя любить только одного мужа! Она все чаще убеждалась в том, сколь верен афоризм ее бесценной подруги Маргариты Наваррской: «Человек не очень-то властен над своим сердцем и не может по собственной воле заставить себя любить или ненавидеть». Франсуаза не могла на мужа смотреть, не то чтобы делить с ним ложе! На счастье, Жан де Лаваль был слишком занят своим губернаторством и редко появлялся в Шатобриане. Франсуаза, конечно, не могла знать, что порою он нарочно удерживает себя вдали от дома, потому что стоило ему увидеть жену, как он с трудом подавлял в себе неистовое желание задушить ее в своих объятиях.
Причем в самом буквальном, а не метафорическом смысле.
Но де Лаваль опасался, что Франсуаза все еще любима королем, все еще желанна ему, – и уговаривал змею-ревность, вот уже много-много лет беспрестанно жалившую его за сердце, подождать еще немного. Еще немного, совсем немного…
Пока же он обошел свой замок, выбрал одну из комнат и отдал своему самому доверенному слуге тайный приказ: купить черного бархату. Сколько? Де Лаваль нахмурился, мысленно подсчитывая. Потом назвал цифру. Слуга даже покачнулся от изумления, но спорить, конечно, не посмел: лишь почтительно наклонил голову и даже руку к сердцу приложил в знак беспрекословного повиновения.
Шло время. Для упрочения положения Анны де Писле при дворе король выдал ее замуж за некоего господина д’Этампа, которого немедленно пожаловал герцогством, так что бывшая Анна де Писле звалась теперь герцогиней Этампской. Немедленно после свадьбы новоиспеченный герцог был отправлен, фактически сослан в свои новые владения, а герцогиня д’Этамп сделалась некоронованной королевой Франции, окончательно затмив и королеву Элеонору, и, само собой, Франсуазу де Шатобриан.
Не только король, но даже мстительная Анна о Франсуазе теперь вообще не вспоминали. Король сделался совершенной игрушкой в руках фаворитки, ну а герцогиня занялась соперничеством с одной божественно красивой дамой, которая стала вдруг играть заметную роль при дворе благодаря тому поклонению, с которым к ней относился наследник короны, принц Анри. Это была вдова великого сенешаля де Пуатье, и звали ее Диана…
Нет, Диана вовсе не стремилась властвовать в сердце Франциска, однако герцогиня д’Этамп не могла простить этой женщине ее невероятной красоты. Анне де Писле было мало, мало, мало той любви, которой одаривал ее король. А любовь эта приняла характер безрассудства: Анне было дозволено все… даже больше, чем все! Она изменяла королю где хотела и с кем хотела, о чем знали все, но никто ничего не смел сказать Франциску. Впрочем, он и сам знал об этом, но сознательно закрывал на бесстыдство своей метрессы глаза. Закрывал почти в буквальном смысле слова – предпочитал ничего не видеть.
Венцом его терпимости стал такой эпизод: как-то раз, зайдя в комнату фаворитки в неурочный час, Франциск застиг ее в самой недвусмысленной позе с молодым красавцем по имени Кристиан де Нансе. Король всегда быстро соображал. Он мигом понял, что если устроит скандал, то вынужден будет прогнать от двора любовницу, без которой совершенно не мог жить. И он угрюмо буркнул:
– Как вам не стыдно, мсье де Нансе! Как вы осмелились соблазнить горничную мадам д’Этамп! Пусть она немедленно встанет! А вы, де Нансе, отправляйтесь в тюрьму и как следует подумайте там над своим безобразным и непристойным поведением!
Король удалился, трясясь от злости, а де Нансе отправился в Бастилию, трясясь от страха.
Как выражались древние, suum сuique. Да уж, каждому свое.