Страница 24 из 63
Позднее, когда пришла пора расставаться, командир Сталинградской дивизии просил оставить ему наш полк. Ничего не вышло.
Ночь семисотая
Одна из задач нашей воздушной армии — блокирование аэродромов противника.
Подлетаем к мысу Херсонес, приглушаю мотор. Кругом черным-черно. Валя выбросила САБ. Сейчас начнётся.
Эти несколько секунд, отделяющие тьму от света, плавное движение от встряски, тишину от какофонии — самые долгие, самые трудные, к ним я так и не смогла привыкнуть. Своё состояние в эти безбожно растянутые мгновения я могу определить одним словом: страх. На лбу выступает пот. Немеют руки и ноги. Сердце куда-то проваливается, в какую-то бездну. Бельё прилипает к спине… Лучше не вспоминать. Потом ничего. К прожекторам, к бешеному рёву зениток, к зловещим трассам, к визгу осколков, клубам оранжевого дыма, к стонам и хрипам самолёта — ко всему этому мы не то что привыкли, притерпелись.
Странно. Ни одного прожектора. Никакой стрельбы.
«В воздухе «мессер»! — решила я. Жду, что скажет штурман — влево, вправо?
Валя молчит.
Высота 700 метров. Тишина. 600 метров. Тишина…
— Никого нет, — в голосе Вали недоумение.
Я глянула вниз и поняла: аэродром покинут. На взлётной полосе, изрытой большими и малыми воронками, лежал искалеченный, с развороченным брюхом, четырехмоторный самолёт. В разрушенных капонирах дымились останки истребителей. Россыпи битого стекла, тлеющие обломки грузовиков, легковых автомашин, мотоциклов — сладостное зрелище. Над аэродромом ещё не осела пыль.
САБ догорел.
— Курс на запасную цель, штурман.
— Сто семьдесят. Я думала, немцы подстроили нам ловушку. Полный разгром. Какой большущий самолёт, я такого ещё не видела, даже в воздухе.
— Похоже, это «Кондор», «Фокке-вульф-200». Ночной дальний бомбардировщик. Используется и как десантно-транспортный самолёт. Две огневые башни, два «эрликона», четыре крупнокалиберных турельных пулемёта. Он без дозаправки мог бы долететь отсюда хоть до Берлина. Я слышала, у немцев было всего около двадцати таких самолётов.
— Интересно, кто его так обработал. Может быть, наши девушки?
— Может быть. Какая разница, кто. Главное — отлетался. Бомбил, наверное, Москву, Сталинград.
— Лондон.
— Возможно.
— Война идёт к концу, а второй фронт не открывают. Ну и союзнички. Как они будут после войны нам в глаза глядеть? Если бы не мы, представляешь, что было бы с Англией?
— Представляю.
— Немцы разнесли бы там все города вдрызг. А потом добрались бы до Америки.
— Это точно.
— Обещали открыть второй фронт в декабре 1942 года, в газете было напечатано — надули! На красивые фразы не скупятся, восхищаются успехами Красной Армии, шлют поздравления, а на деле… Врут в глаза сотням миллионов людей.
— По-моему, тебе после войны надо окончить институт иностранных языков и пойти на дипломатическую работу.
— А что? Я бы с ними поговорила. Ты думаешь, Черчилль будет радоваться, когда мы возьмём Берлин? Чёрта с два. Он приезжал к нам, я видела киножурнал, век не забуду. Идёт мимо почётного караула, останавливается и с такой лютой злобой смотрит на наших ребят… Ты видела?
— Видела.
— А ребята хоть бы что. В упор его не видят. Стоят себе, красивые, мужественные, молодые, спокойные, как боги. Надо же, приехал как союзник, я свою ненависть к нам скрыть не смог. Я до этого киножурнала думала, что у него открылись наконец глаза. Как бы не так. В колыбели хотел всех нас задушить и жалеет, что не задушил, силёнок не хватило. А что мы сделали англичанам плохого? Абсолютно ничего. Эти Черчилли выжидают конца войны, потом накинутся на нас, вот увидишь.
— Не накинутся.
— Посмотрим. Пусть только сунутся, расчихвостим почище, чем Гитлера…
Второй аэродром тоже был покинут немцами. Я так и думала. Все огневые средства, все прожекторы они собрали в одно место.
Наша воздушная армия впервые наносила по противнику массированные ночные удары. Лётчики не слезали с неба. Самолётов хватало на все объекты, на дневные и ночные удары. А немецкая авиация организованных действий уже не вела.
На Севастополь и его окрестности наши самолёты по ночам летали в три яруса: верхний «этаж» занимали тяжёлые бомбардировщики, средний — самолёты «братишек», нижний — мы.
В журнал боевых действий полка заносились только абсолютно достоверные данные о результатах бомбовых ударов. Поражение цели должно быть подтверждено другими экипажами или наземной разведкой. Мы сами, находясь под обстрелом, не всегда могли установить — попали в цель или промахнулись. Девушки не хвастались своими успехами. Чем удачнее были боевые вылеты, тем скромнее вели себя наши асы. А если кто-то пытался прихвастнуть, тот непременно попадал на страницы нашего «Крокодила». Естественно, какая-то часть уничтоженных объектов в официальных документах не указывалась, но нас это не особенно волновало, главное — нанести максимальный урон врагу.
Над третьим, действующим аэродромом бушевала огненная буря. Множество прожекторов, даже не сосчитать. Особенно жарко на третьем «этаже». Один из лучей поярче и шире других. Схватил «Петлякова». Сразу подключились несколько других. Погас… Опять шарит. «Петляков» взорвался.
«Если бы работал только наш полк, — подумала я, — мы недосчитались бы нескольких экипажей».
Широкий луч высветил очередную жертву.
— Чёртов глаз! — крикнула Валя. — Выбьем?
— Попробуем.
Летим сквозь ад, напролом, другого пути нет. Самолёт качнуло. Прожектор погас.
— Левые не отцепились, — в голосе штурмана тревога.
Делаю разворот, говорю:
— Пробуй ещё.
— Не получается. Заело.
В полу кабины появились два отверстия с рваными краями. Моя спасательная куртка — на случай приводнения — в нескольких местах вспорота пулями и осколками.
С двумя бомбами под плоскостью прорвались, наконец, в спасительную черноту. Летим над морем.
— Домой. Курс?
— Двести сорок. Приглуши мотор, я вылезу. Попробую отцепить.
— Нет. Упадёшь, а бомбы останутся.
— Не упаду.
— Отставить!
Минут десять Валя обиженно молчала. Потом снова подала голос:
— Возьми правее. Пролетим над Омегой, термички выброшу.
Да, от лишнего груза надо избавиться. Омега — бухта, напоминающая по форме эту букву греческого алфавита.
Выбросив две полуторакилограммовые бомбы, Валя долго высматривала что-то внизу.
— Ты что? — поинтересовалась я.
— Ждала грандиозного взрыва. Надо было на берег сбросить. Пропали бомбы, обидно.
— Есть такая восточная пословица: не всякая нитка — в узор ковра.
Летим над Северной бухтой. Справа — Малахов курган. Графская пристань. Корабельная сторона. Прямо по курсу — братское кладбище… Побывать бы здесь после войны. Побродить, посмотреть, вспомнить эти майские ночи. Сотни влюблённых пар, духовые оркестры, песни, танцы, цветы на каждом шагу, фонтаны. Днём любуйся бездонным небом, солнышком, ночью — звёздами, жемчужной луной. Как это просто и как прекрасно. Мир!
— Побываем, — сказала Валя. — Ты об этом думаешь? Я приеду за тобой в Белебей. И — сюда. Шёлковые платья, туфельки на высоких каблучках, на груди — гвардейский значок, медали, ордена. Привет, Севастополь! Где тут памятник отважным лётчицам 46-го гвардейского дважды Краснознамённого Таманского женского авиационного полка ночных бомбардировщиков? Моряки: ах! Мы вас проводим, разрешите представиться, вы не замужем? Покружим головы морячкам, якши?
— Красную ракету, — напомнила я.
— Приготовила, чтобы я замуж за моряка вышла — ни за что! Уйдёт в какой-нибудь Сингапур, а ты сиди на берегу, пополняй море слезами. И тебе не советую.
Не дождавшись моего отклика, Валя замурлыкала: