Страница 51 из 63
Те, кому выпало счастье получить весточку из-за линии фронта, заметно волновались и долго рассматривали конверты, не решаясь их вскрыть. Я получил два письма: от матери из Новосибирска и от жены без обратного адреса. А майор Шестаков уже вынул очередной конверт, нахмурился и тут же снова убрал его в сумку. Он уже знал о гибели моего помощника Евгения Мельникова.
Из пары унтов нашли только один. Но старшина уже подал командиру валенки. Майор надел их, встал, притопнул ногами и с улыбкой сказал:
— Ну вот теперь хорошо! А то сижу перед вами, как персидский шах... А что с людьми и грузом?
— Люди приземлились благополучно. Весь груз собрали, товарищ майор! — послышался голос начальника штаба.
Подошли четыре бойца в армейских полушубках, в валенках, с автоматами. Это были наши однополчане Алексей Бабошин, Алексей Киселев, Владимир Зиновьев и радист Георгий Бойко.
— Личную охрану в Москве выделили, — пошутил Шестаков. — Вдруг не туда бы прыгнул!
Проговорили мы до самого утра. Нам было о чем рассказать командиру, и не только о черных днях. А он не успевал отвечать на наши вопросы. В разговоре очень часто [209] слышалось слово «Сталинград». Это слово придавало нам новые силы, вызывало еще большую жажду активных боевых действий.
Сброс оружия, боеприпасов, обмундирования и медикаментов продолжался и в последующие дни. Мы понимали, что делается это неспроста, но никто не решался спросить у командира: зачем?
Разведывательная и боевая деятельность «Славного» снова активизировалась. У гитлеровского командования явно не хватало сил для борьбы с партизанами. Оккупанты вынуждены были сдать под наш контроль огромную территорию, они едва справлялись с охраной коммуникаций. А к железнодорожным и шоссейным магистралям опять вышли десятки наших диверсионных групп...
Неудавшиеся попытки разделаться с партизанами, потеря целой отборной армии под стенами Сталинграда повергли немцев в уныние. Эти неудачи отразились и на настроении солдат власовских изменнических формирований. Холуи потеряли веру в силу своих хозяев. Этим немедленно воспользовался подполковник В. В. Рыкин, направив деятельность агентурной группы Грибкова и Константинова на разложение одной из рот батальона «Припять», дислоцировавшейся в Мглине. В переходе целой роты с оружием и имуществом на нашу сторону группе Геннадия большую помощь оказала мглинская учительница Валентина Федоровна Полевич, жена майора Красной Армии, мать четырех детей. Но подробный рассказ о сложной и кропотливой работе группы Геннадия и об этой мужественной женщине потребовал бы еще многих страниц и отвлек бы нас от основной темы.
Здесь лишь можно сказать, что переход этой роты на сторону партизан вызвал переполох среди оккупантов. А когда месяц спустя «Славный» был уже в Белоруссии и группа наших разведчиков столкнулась со 2-й ротой того же батальона «Припять», то, воспользовавшись перестрелкой, еще полсотни солдат перебежало на нашу сторону. В чечерском лесу мы наблюдали встречу злополучных «однополчан». Они рассказали, что после перехода мглинской роты к партизанам гестапо арестовало также командиров батальонов «Березина» и «Днепр», а командира «Припяти» расстреляло. Вместо них были назначены немецкие офицеры, расширена сеть фашистских агентов в таких подразделениях. [210]
Белоруссия родная
И лица те же, что в Рязани, И так же звучны голоса.Л. Татьяничева
Никто из бойцов «Славного» не заметил, что мы пересекли границу Российской Федерации и вступили на белорусскую землю. Все тут было таким же, родным и знакомым. Те же бревенчатые дома, крытые щепой и соломой, те же густые леса, перемежающиеся с полями и лугами. Может быть, только в этом краю чаще встречались реки и болота. А скорее всего, они не заметили разительных перемен потому, что в Белоруссии, как и на Брянщине, люди, всегда приветливые к друзьям, становились суровыми и беспощадными к недругам, что и здесь кипела жестокая борьба с немецко-фашистскими захватчиками.
Майор Шестаков оказался хорошим конспиратором. Он прилетел из Москвы, уже имея задание о переходе «Славного» в Белоруссию, но объявил об этом только в канун майских праздников.
26 апреля самолеты сбросили отряду большую партию оружия и боеприпасов. Лейтенант Михаил Оборотов, назначенный начальником штаба вместо погибшего И. С. Медведченко, был озадачен, распределяя груз между подразделениями: при всех условиях они должны оставаться подвижными. А тут придется создавать обозы, которые не только сковывали маневренность, но являлись помехой при форсировании рек и переходе охраняемых железных дорог. Кто-то предложил делать вьюки. Идея понравилась всем.
Готовясь к выступлению, Шестаков договорился с командиром мглинского отряда принять часть наших раненых [211] бойцов, стариков и детей, которых нам нельзя было брать в дальний поход. Остальных решили оставить в ближайших деревнях. И крестьяне выручили нас.
...День Первого мая выдался солнечным. Перед строем зачитали праздничный приказ Верховного Главнокомандующего и Указ Президиума Верховного Совета о награждении командиров и бойцов отряда орденами и медалями. Здесь же было объявлено о присвоении некоторым партизанам воинских званий.
После построения командование устроило праздничный обед, а затем состоялся концерт художественной самодеятельности. Из всех выступлений особенно растрогала нас грустная песня о советской девушке, замученной фашистами. Написал ее политрук первой роты Михаил Баштан, а исполнила юная партизанка Ася Васильева. Песня поднимала у бойцов боевой накал, усиливала их ненависть к врагу.
В конце дня я собрался в путь. Мне приказали возглавить обоз с теми ранеными и детьми, которых следовало передать на попечение медиков мглинского отряда. Тяжелыми были минуты расставания с ними. Валентина Федоровна Полевич, уже потерявшая в боях мужа, теперь прощалась с тремя детьми — Сережей, Женей и Леной. Ее старшая семнадцатилетняя дочь Людмила собиралась идти с отрядом на запад. Оставляли мы и отца командира одной из наших рот старшего лейтенанта Василия Романькова — шестидесятипятилетнего Ефима Максимовича. В свое время, когда его сын — бывший пограничник, оказавшись в родных местах, организовал партизанскую группу, старик сразу же вступил в нее. В бой он, конечно, не ходил, поскольку у него не было одной руки, но, как хозяйственник, приносил немалую пользу.
Пришлось также оставить и тяжело раненного разведчика Сергея Никулина — бывшего студента Московского архитектурного института.
Мы, разумеется, не предполагали тогда, что с некоторыми товарищами прощаемся навсегда. Ефима Максимовича Романькова каратели казнили, малолетних детей В. Ф. Полевич посадили в тюрьму как заложников. Правда, расстрелять их фашисты не успели из-за стремительного наступления Красной Армии.
4 мая 1943 года «Славный» покинул клетнянский лагерь. [212]
Когда проходили мимо партизанского кладбища, остановились и почтили память погибших друзей минутой молчания. Возле Мамаевки нас поджидали прибывшие попрощаться наши лесные братья из бригады «За Родину». При расставании мой коллега Павел Гриненко вдруг признался, что он не хирург, а всего лишь зубной техник.
Хотя мы и покидали Брянщину, уроженцев этой области, особенно молодежи, немало осталось в отряде. Среди них оказались совсем юные — Сережа Денищенков и Эрик Фомин, Володя Китаев, Порфиша Кондрашов, Коля Польгуев. Им исполнилось только по тринадцать лет. На три-четыре года старше их были Юрий Нечаев, Владимир Тидеман, Евгений Лупин, Валентин Курлапов, Толя Званский и Леша Пимонов.
Майор Шестаков да и я, как врач, не сразу решились зачислить этих ребят в отряд. Так поступить нас вынудили веские обстоятельства.
Дело в том, что почти всех названных подростков уже опалила война, у многих из них на глазах оккупанты расстреляли родителей или родственников. При одном упоминании слова «фашист» глаза у ребят загорались ненавистью. Мы знали, что некоторые из них обзавелись даже огнестрельным оружием, чтобы отомстить карателям.