Страница 59 из 64
Тропинка становится шире и превращается в проселочную дорогу. Выходим на городское шоссе. Теперь мы в логове врага. Если нас вдруг распознают или же мы допустим какую-нибудь ошибку, то выбраться отсюда будет трудно. Вокруг нас два ряда домов, цепочками растянувшихся справа и слева.
При появлении нашей группы на лицах пожилых женщин появляется страдальческое выражение, а в глазах мужчин — неприкрытая ненависть.
Детишки при топоте наших сапог, как по команде, начинают реветь.
Люди, окончившие работу и сидящие за ужином, заслышав стук наших шагов, выходят из домов на улицу и посылают проклятия немцам на своем родном языке. Они стараются подбодрить заключенных. Как только мы стали подходить к первым домам, Василий начал грубо ругаться и подталкивать прикладом Николотто, который находился к нему ближе всех. Поведение его, столь типичное для нацистов, вызвало слезы у нескольких старушек, видевших это. Послышались все более резкие выражения, предназначенные именно немцам, прохожие не скрывали своего возмущения. До тюрьмы оставалось несколько сотен метров.
Дома постепенно становились все выше и выше, сараи отступали в тень садов, в вечернем воздухе стоял сладкий аромат цветов.
Пока нам везло, на своем пути мы не встретили ни одного немца и ни одного итальянского фашиста.
Без всяких происшествий доходим до перекрестка, где нас должен ожидать Лино с невестой. Останавливаемся. Миша выходит из строя. Смотрит вокруг, но Лино нигде нет. Итак, первый пункт нашей программы не выполнен. Операция еще, в сущности, не началась, а уже что-то идет не так, как предполагалось.
Однако думать о том, чтобы вернуться обратно, уже не приходится и не только потому, что товарищам, которых мы должны освободить, угрожает смертельная опасность, но и потому, что мы теперь подвергнем опасности жизнь других людей, участвующих в операции. Слышен приглушенный бой часов, издалека принесенный первым вечерним ветерком: итак, сейчас семь с половиной.
Почти не раздумывая над возможностью осложнений, связанных с этой неожиданностью, пересекаем перекресток и вступаем на кривую улочку, ведущую к площади перед тюрьмой.
Посматриваю на своих товарищей и вижу, что их руки непроизвольно вцепились в оружие, все они напряглись, готовые к любой неожиданности.
Наверное, было бы правильнее предоставить нашим людям, проверенным в бою и обладающим огромной выдержкой, возможность стрелять первым. Но операция рассчитана на другое.
Учитывая вероятность перестрелки, Кузнецов идет впереди взвода, пропуская лишь Мишу, как фельдфебеля, Марат идет сразу за ним, а я — между Маратом и Тимом.
Часовые на стенах уже заметили нас и, верно, передали сообщение о нашем прибытии в жандармерию.
Бальденич — тюрьма совсем новая. Если человек представляет себе тюрьму как нечто похожее на средневековый замок с башенками по стенам, вроде тюрьмы в Гаето, посмотрит издали на Бальденич, то ему и в голову не придет, что это тюрьма. Стены не больше восемнадцати метров высотой, причем не почернели от времени — нигде не видно трещин, из которых торчали бы чахлые пучки травы или отдельные побеги кустарника. Стены ее часто заново перекрашиваются, причем тона окраски выбираются самые жизнерадостные.
В стене, выходящей на площадь, три двери: центральная — вход в тюрьму, слева от центральной несколько меньшая по размерам — вход в караульное помещение, а третья — справа от центра — ведет в кабинет коменданта тюрьмы.
Рассматривая тюрьму с фасада, можно подумать, что перед нами просто многоквартирный дом или же здание какой-то промышленной компании. Такое впечатление изменится, если присмотреться к боковым стенам, длина которых в два раза больше фасада, там нет ни окон, ни дверей, и по ним по специальным балконам медленно ходят двое часовых.
Наша небольшая группа останавливается перед воротами тюрьмы. Миша резко стучит, и в окошечке появляется смуглое лицо карабинера:
— Я слушаю вас, фельдфебель!
На ломаном итальянском языке Миша тоном, не терпящим возражения, как и подобает нацистскому фельдфебелю, требует, чтобы открыли дверь. Карабинер уступает место унтер-офицеру, и в окошке появляется его помятое лицо. Вкрадчивым и почти робким голосом он спрашивает у Миши документы на арестованных.
— Ты что, не фитишь? Мои солдаты устали. Пистро, пистро, партизан в тюрьма, — не давая ему договорить, кричит «немец».
Оконце захлопывается, гремят ключи, и дверь открывается. Переступаем порог, и необъяснимое чувство охватывает нас: мы в тюрьме…
Рядом со входом, слева, видим цейхгауз, справа — пустое помещение. В глубине короткого коридора, который ведет к первым камерам, видны еще две комнаты, похожие на первую, где отдыхают карабинеры. Между тем дверь с решеткой открывается, из нее выходит фельдфебель и спрашивает Мишу, где и при каких обстоятельствах были пойманы партизаны. Тот, чтобы случайно не выдать себя, опять повторяет: «Пистро, пистро, партизан в тюрьма».
Как бы давая возможность проверить точность переданного нам описания тюрьмы, фельдфебель пропускает нас в эту дверь, и мы оказываемся в узком внутреннем дворике.
Оба часовых, несущих вахту на стене, остановились и стали нас рассматривать. В точности вспоминаю описания надзирателя: вот они, две лестницы в противоположных концах дворика, именно по ним на стену поднимаются часовые…
В несколько шагов пересекаем дворик и поднимаемся ко второй железной двери, облицованной толстым железным листом; мы не можем увидеть, что делается за ней. Пока фельдфебель сильно стучит по двери, Орлов взбирается на невысокую стенку, ограждающую ступени лестницы и сделанную как бы нарочно для того, чтобы посильнее действовать на психику тех, кого проводят между этими стенами.
Марат по-своему истолковывает назначение этой каменной ограды и устало прислоняется к ней, опираясь на локоть и потирая вспотевшие от напряжения ладони. Такая свободная поза была явно неподходящей для заключенного. Орлов, заметив это, быстро возвращает его к реальности, крепко ударив в спину прикладом. Гаркнув на Марата по-немецки: «Стоять!», он вталкивает его в нашу группку.
Кто-то отзывается на стук и, получив ответ, открывает дверь, в которую мы и проходим. Часовой выжидает несколько секунд, чтобы закрыть дверь. Тим, Василий и Тимофей тоже собираются войти, но Миша делает им знак, что можно этого не делать.
Итак, во дворике остаются трое наших против шестнадцати карабинеров. Такое соотношение не может не вызвать у нас тревоги, однако другого выхода нет, во всем приходится полагаться только на неожиданность.
Сворачиваем по коридору направо и видим, что здесь нам придется задержаться. Восемь или девять узников-партизан со следами побоев стоят перед регистраторской, ожидая занесения их в списки и распределения по камерам. Они смотрят на нас с сочувствием и видят такое же сочувствие в наших глазах. Однако наше положение несколько отличается от положения, обычных заключенных, и мы надеемся, что близок миг, когда все изменится в нашу пользу.
Сразу же после регистрации первых трех партизан часовой уводит их, но не в одиночки, которые располагаются в глубине коридора и где мы надеемся найти Мило, а через третью железную дверь. Часовой отпирает ее и, пропустив заключенных, сразу же запирает, а затем уводит их в боковой коридор, где находятся общие камеры. Остальные партизаны продолжают стоять около регистраторской в ожидании своей очереди. Слышу, как на башне в городе часы бьют семь и три четверти, и думаю о том, что, наверное, и Мило следит за временем так же внимательно, как и я.
«Вперед», — слышим мы, и Миша с развязным спокойствием хозяина положения входит в регистраторскую, за ним вхожу и я, потом Марат, Мик, а за ними Алешка и Орлов. Немного правее двери остается Николотто, который сразу же смещается вправо, чтобы подойти или быть как можно ближе к телефону; Эрмес и Кузнецов замыкают группу.
Сидящий внутри чиновник спрашивает сразу же у Миши документы на выполнение ареста, но слышит в ответ;