Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Призадумался полковник Сезар.

— Ну, а как доставить записку твоему шурину?

— В этом-то вся загвоздка, грандхалле. Просить вас отпустить меня ненадолго — предупредить своих, так не отпустите же, не поверите, что я вернусь, сколько бы ни клялся, верно?

— Верно. — И тут полковнику пришла заманчивая мысль: — А если с нашим человеком послать?

— Что вы говорите, Чикопотамо! — засмеялся Ма­нуэло, — Ха, станете печься о моей семье, если укажу проход! Ринетесь к Канудосу, и конец моим, куда им тогда податься?! За дурака меня принимаете, грандхал­ле, как вам пришло такое на ум, не ожидал от вас, грандхалле. Хм, с вашим человеком... — Мануэло оскор­бленно усмехнулся, бормоча: — Нашел дурака, скажи им, где ход, тут же свернут голову.

— Вы же сами просили, лишь бы не под пытками, обычным путем прикончить, пожалуйста, мол... — вроде бы нашелся полковник и осекся — о, как грозно, свирепо и как насмешливо смотрел Эдмондо Бетанкур. Беспечно улыбался Мануэло, веселый пастух.

«Че-е-рт, почему теряюсь при маршале, какой-нибудь сержантик не опростоволосился бы так... Что за прокля­тие, почему тушуюсь при нем...» — тоскливо подумал полковник.

— Может, ошибаюсь, но есть же у меня основание сомневаться... — заметил Мануэло.

— Хорошо, как же все-таки быть? — очнулся от мыс­лей полковник. — Не вижу выхода.

— Выход, по-моему, есть.

— Какой?

— Не сообразите?

— Нет.

— Честное слово?

— Говори же...

— С ним пошлем.

Полковник и временный капрал уставились на Зе.

— Он настоящий олух, — сказал Мануэло, — но как у всякого, и у него есть кое-какие достоинства. Наезд­ник — что надо, простодушный, провести его легче легко­го. Он меня предателем считает, конечно, но я попробую обдурить его, когда очистите ему уши от воска. Отправьте записку с ним и дайте слово, что в пути ничего с ним не сделаете, — подземный ход сегодня же вечером будет в ваших руках.

Маршал Бетанкур поспешил кивнуть.

— Согласен, пусть будет по-вашему, — обещал пол­ковник. — Где записка? Надеюсь, покажете нам?

— Само собой. Сначала дайте бумагу и отодвиньтесь в сторонку, грандхалле, — не люблю, когда стоят над душой.

Полковник скинул со стола на кресло окровавленные орудия пытки. Мануэло присел к столу. Толстая цепь, стягивая локти, не давала высоко поднять руку, и он пригнулся к столу, но не рассчитал и смахнул листок на пол. Полковник стремительно подобрал его и, вежливо протянув Мануэло, отошел подальше, стал возле капра­ла. Мануэло поблагодарил, несколько минут вроде бы писал, сложил лист вчетверо и встал:

— Вот, пожалуйста.

— Можно прочесть?

— Да, посмотрите, лишь бы он, — Мануэло указал на Зе, — не узнал содержания.

Полковник раскрыл лист и удивленно захлопал глаза­ми.

— Что это? Что?..

— Удивляетесь? Это будет знак семье, что надо ухо­дить оттуда, путь свободен, не могу же я прямо напи­сать: «Бегите из Канудоса!» Раз он вернется туда без ме­ня, канудосцы заподозрят неладное, его наверняка обыщут, и записка попадет к Мендесу Масиэлу, тот ни­чего в ней не уразумеет, а конселейро полюбопытничает, полезет со своими советами, заглянет в записку и все поймет. Эх, полковник, полковник... — Мануэло Коста грустно улыбнулся. — По-вашему, я и такой малости не мог предусмотреть? Безмозглым считаете?.. Ну как, от­пустите его с моей запиской?

— Я... я... думаю... не будет... ли... — нелепо мямлил полковник и сообразил: — Как решит великий маршал. Пошлю к нему капрала... Капрал, идите узнайте мнение великого маршала.

— Маршала к маршалу посылаете?! Не распоз­наете в капрале Бетанкура? Это же он! — воскликнул Мануэло.

— Что?!

Оторопел полковник.

— Что ты несешь! С чего взял?!

— Во первых, по тому, как вы держитесь, ясно, что рядом с вами кто-то выше вас, старший над вами,— очень уж скованны, а этот вон, что лежит у ног капрала-маршала, только за двумя другими капралами следил, терзал их глазами — это во-вторых, а сам капрал кивал вам, давая согласие, видел же я краем глаза. А кроме всего, я нарочно обронил листок, и вы, полковник, кину­лись поднимать, а не капрал — простой капрал.

— Но, возможно, он генерал, выше меня по чину... — попытался выкрутиться полковник.

— Да кто не знает, что вы — не по чину — второй че­ловек в Каморе, грандхалле.

— Ты прав, сынок, я Бетанкур, — вступил в разговор великий маршал. — Не стесняйтесь меня, продолжай­те. — И подумал: «Гаденыш, чисто работает...»

— Мы уже договорились с ним, грандиссимохалле, — полковник расправил плечи, — если будет ваше дозволе­ние...

— Не возражаю. Отпустим этого человека, про­ворным кажется парнем, — ласково молвил великий мар­шал. — Но разве не видишь, с каким омерзеньем смотрит он на тебя, сынок. Думаешь, проведешь его, уговоришь выполнить поручение?

— Как-нибудь умаслю, грандиссимохалле, много ли нужно дуралею...

— Как знаешь.

— И еще одно последнее условие, маршал. Как уго­ворю его, все вместе, вчетвером, пойдем в вашу конюш­ню, пусть он сам выберет скакуна, потом откройте ему городские ворота, а минут через десять после того, как он умчится, я буду ваш, грандиссимохалле, с головы до пят, — его и ветер не настигнет тогда. Да, верните ему мачете.

Это условие явно не понравилось маршалу и полков­нику, оба нахмурились.

— Если б не верил вам и не уважал, попросил бы еще хорошего голубя отправить с ним в Канудос и не выдал бы вам тайны, пока голубь не вернулся б. Но я уверен, доберется он до Канудоса, не задержать его вашим рази­ням у каатинги, у него ум весь в руках и ногах, грандиссимохалле.

— Нет, нет, сначала он...

— Молчать! — грубо оборвал маршал и повернулся к Мануэло: — Не будем терять времени, сынок, отпра­вим с ним и голубя.

— Ни к чему, больше времени потеряем, грандисси­мохалле. — Мануэло Коста усмехнулся: — Думаете, не по­нимаю, его убьете, а голубя немного спустя пошлете на­зад, будто из Канудоса летит. Нет, ничего у вас не выйдет. Вы у меня на глазах развяжете ему руки, когда отпустите, и если даже настигнут его в пути и даже смер­тельно ранят, он все равно успеет оторвать голову ваше­му голубю, хале... извините... грандиссимохалле. А мы тут зря прождем голубя назад.

Молчали великий маршал и полковник.

— Не пойму вас! — воскликнул Мануэло. — Ради важ­ной тайны одним олухом поступиться не хотите, одного дурака жалко выпустить из рук, а на кой он вам! Возь­мете Канудос, и опять угодит в ваши лапы, куда денет­ся, вернете себе и его, и коня.

— Когда он вернется в этот ваш город один, там сра­зу смекнут, что тайный ход недолго останется тайным, и усилят охрану у выхода, — вскипел полковник Се­зар. — И десяток ваших людей запросто перебьют всех наших солдат, будь их хоть тысяча, поодиночке пере­стреляют, высунуться из хода не дадут.

Соображение полковника показалось маршалу вес­ким, он испытующе уставился на Мануэло.

— Мне ли вас учить, полковник?! — повысил голос и Мануэло. — Подползете ночью к каатинге и дадите по ней залп из всех тысяч ружей, каатинга пули не задер­жит, как вам известно, и перестреляете охрану; к тому же ход не такой узкий, как вы думаете, шесть всадников проедут рядом. Займете выход, и цельтесь в канудосцев — ружей у вас нет или стрелять не умеете? Один залп — и конец им.

Грандиссимохалле молчал.

— Ладно, не хотите — не надо, — сказал Мануэло, обращаясь к маршалу. — Давайте приступайте к вашим пыткам. От него, — он указал на Зе, — не то что слова, звука не услышите — отлично знаю, но и себя тоже знаю, как бы ни замучили, ничего не услышите, ничего, мой ха­ле. Да, я сказал вам, что хочу избежать пыток, и думал, сговоримся, пожалеете мою семью, — это ж сущий пу­стяк для вас. Не хотите — не надо, посмотрим, какую тайну выколотите из меня, если доведете до отчаяния. — Мануэло яростно сверкнул глазами. — А что мне плевать на пытки, убедитесь сейчас! — Мануэло перегнулся вбок, к сваленным в кресле орудиям пытки, и, приладившись, схватил стянутой цепью рукой какую-то железку, содрал со среднего пальца другой руки ноготь. — Нате гля­дите!