Через все испытания

— Проверить еще раз, — приказал Горновой.

— Проверено, товарищ подполковник. Саперы не прекращают работу. Извлекли несколько зарядов на выходных стрелках. Все обошлось благодаря стремительности наступления. Промедли немного — и от вокзала не осталось бы следа.

На станции все обошлось. Но Горновому доложили о чудовищном злодеянии, совершенном фашистами близ нее, в селе Пустошине.

Батальон капитана Хохлова захватил продовольственные склады бывшего совхоза. Вскоре там появился чумазый глухонемой паренек. Не в состоянии что-нибудь сказать, он громко мычал и тыкал рукой в конец села, а затем, возмущаясь, что его не понимают, схватил одного солдата за ремень и потащил туда. За ними побежали еще несколько бойцов. Когда оказались на опушке рощицы, примыкавшей к селу, немой, еще громче вскрикивая, бросил солдата и побежал на территорию бывшего молокозавода. Солдаты не отстали; за забором они увидели на перекладинах между деревьями трупы двенадцати девушек.

Паренек подбежал к одной и обхватил дрожащими руками ее синие, заиндевелые ноги. Потом бойцы узнали, что это его шестнадцатилетняя сестренка. Стоя на коленях и прижимая ноги сестренки к своей груди, он так громко рыдал, что даже бойцам, которым за время войны пришлось всякого повидать, стало жутко.

Неподалеку, в подвале дома, нашли двадцать истерзанных девушек. Некоторые еще были живы…

Не зная подробностей случившегося, Горновой спросил у появившегося комбата:

— Что там за шум? — И кивнул в сторону леса.

Хохлов, волнуясь, стал докладывать:

— Так сбежались… Женщины, дети. А начал немой парень. Прибежал, схватил солдата и потащил. Оказалось, там его сестра…

Хохлов смолк, а Горновой, прислушавшись, убедился, что там рыдали женщины.

— Давай сюда быстрее наших врачей, — приказал он ординарцу.

— Побежал туда фельдшер, но разве он один справится, — глухо проговорил Хохлов.

— А с тобой что? — спросил Горновой у комбата: тот еле держался на ногах.

— Что-то бьет со вчерашнего дня, корежит.

— Вот так здорово! Что же ты молчишь?

— А что говорить? Фельдшер померил температуру, дал порошки.

— Вот тебе и порошки. Есть же врачи. Давай в медпункт, а то и в медсанбат. Разве не слышал, что здесь сыпняк людей валит?

— Что-то говорили.

— В хаты заходил?

— Да было… Заходил. Натер ногу.

— Вот тебе и натер, — недовольно проговорил Горновой. — Был же приказ в дома не заходить.

Горновой вспомнил доклад врача: «Подошел, товарищ командир, утром к одной хате. Снаружи большая, светлая. Так хозяйка не пустила даже на крыльцо. Замахала руками. Подумал, что сумасшедшая. А она кричит: «Не пущу! Тиф!» А потом показала выброшенную на снег подушку в крупных, черных вшах. «Даже на полу под соломой что-то хрустит», — сообщила она.

Впереди, чуть слева, зачастил пулемет. Горновой догадался, что доносится он с той стороны, куда к этому времени должен был выйти батальон Березина. «Видно, напоролся на прикрытие», — подумал он, а у начальника штаба, подошедшего с радиостанцией, спросил:

— Что там у Березина?

— На высотках перед Тропарями противник выставил несколько пулеметов. Батальон обходит хутор справа. Сейчас накроем минометным огнем. Задачу поставил.

— Хорошо. А тут, видишь, какая трагедия…

— Слышал. Разведчик доложил.

— Да вот еще и комбат, — Горновой кивнул на Хохлова. — На ногах еле держится, а молчит. Зови своего Максимова. Давно просился в строй. Пусть командует. Батальон надо побыстрее отсюда вывести, передышку людям дадим, когда овладеет Ершовкой. Высылай разведку, пусть прощупает, что там в деревне. Привал только в лесу. В хаты не пускать.

Зинкевич поспешил к штабу, чтобы быстрее поставить задачи Максимову и разведчикам. Горновой, закурив, пошел с отделением автоматчиков, охранявшим НП полка, на окраину села, куда должен был выйти батальон. И хотя слева, где наступали подразделения Березина, бой не прекратился, Горновой с тревогой думал о Хохлове. «Жаль, если подцепил тиф. Хотя и призван из запаса, но боевого и житейского опыта не занимать. На финской был ранен, да и теперь второй год шагает по дорогам войны».

Стоя под заснеженным деревом, Горновой услышал шум, а потом увидел несколько небольших колонн. Впереди первой, самой маленькой, проваливаясь в глубокий снег, шел комбат.

Доложив командиру полка о вступлении в должность и получив от него некоторые указания, Максимов побежал в голову колонны.

Строй приближался шумно. Перемалывая глубокий рыхлый снег, бойцы о чем-то разговаривали. Горновой прислушался.

— Что мне твой цыц? Пристрелил собаку, и баста, а ты слюни распускаешь. Посмотрел бы, что натворили фашисты. Прежде сказали бы, не поверил бы, что люди на такое способны. У одной грудь отрублена тесаком, у другой живот несколько раз проткнут штыком… Бедняжки… Когда паренек упал к ногам сестренки и, обхватив, прижал их к своей груди, у меня сердце застыло, не мог тронуться с места. Стало темно в глазах.

Спор прекратился, а Горновой, оставаясь на месте, увидел как наяву вздрагивавшего у ног сестренки немого паренька.

Наступление продолжалось. По бездорожью, преодолевая глубокие снежные заносы, передовые стрелковые подразделения, сбивая заслоны противника на путях отхода его главных сил, продвигались на запад по двенадцать — пятнадцать километров в сутки. И хотя тяжки были эти километры, сердце ликовало после освобождения каждой деревеньки.

С 24 января по 2 февраля сорок третьего наши войска успешно провели Воронежско-Касторненскую операцию. В результате была разгромлена группировка противника — свыше одиннадцати дивизий. Советским войскам удалось продвинуться в западном и юго-западном направлениях на глубину до ста двадцати километров, освободив ряд городов и сотни сельских населенных пунктов. На подступах к Орлу враг сильно сопротивлялся.

Полк Горнового, в ходе наступления ничем особенно не выделяясь среди других частей дивизии, прорывал промежуточные оборонительные рубежи. Но после захвата деревни Осокино командир полка не мог смириться с тем, что находившаяся впереди небольшая высота с хутором в десяток домов на скатах осталась в руках противника. Ни высота, ни хутор в оперативных масштабах особой роли не играли, но с точки зрения тактики им не было цепы. Дело в том, что, занимая господствующее положение, противник точно так же, как при переходе к обороне летом сорок второго года севернее Остроглаз, имел полную возможность постоянно держать полк в напряжении и наносить ему урон. Это вынудило Горнового провести несколько решительных атак, но ни одна из них успеха не принесла. Улучшилось положение лишь на правом фланге полка. Поэтому когда после недельной передышки Горновой получил боевую задачу — утром 17 марта перейти в наступление с целью прорыва обороны противника и овладения грядой высот для последующего развития наступления в глубину, он не то чтобы обрадовался, но почувствовал душевное облегчение; представилась возможность несколько улучшить свое тактическое положение.

На подготовку прорыва отводилась всего одна ночь. Горновой старался сделать хотя бы самое неотложное. Он и не заметил, как наступил морозный, серенький рассвет. Вскоре в районе НП комдива, должность которого в связи с ранением генерала Костылева исполнял начальник штаба подполковник Овечкин, вспыхнули одна за другой три красные ракеты. Над головой прошуршали тяжелые реактивные снаряды. Прошел всего миг, и в обороне противника вздыбились смешанные со снегом столбы дыма.

НП командира находился на переднем крае — в расположении второй роты. Горновой видел неширокую долину, отделявшую подразделения полка от пологих скатов высотки, по склонам которой проходил передний край оборонявшегося противника. В дыму разорвавшихся снарядов полыхали жаркими кострами несколько хуторских избенок.

В первые минуты после разрывов снарядов высотка словно онемела: ни единого ответного выстрела. Но когда батальонные цепи, преодолевая глубокий, рыхлый снег, миновали нейтральную полосу и подошли к вражеской обороне, их продвижение преградила сплошная огневая завеса. Цепи залегли. Потом снова пошли в атаку. Второй, третий раз — всё безуспешно. Ряды наступающих таяли, как расплавленный снег, лишь немногим бойцам удалось подползти к вражеским проволочным заграждениям, пристрелянным всеми видами оружия.