Страница 46 из 53
— Господи, как же приятно было заставить его подписать соглашение! — Алекс чокнулся с ней и сказал: «Аминь». И они стали говорить о Боге, верят ли они в него, считают ли себя религиозными или нет, — это была очень серьезная пьяная дискуссия, и Джессика спросила его: «Не думаешь ли ты, что Бог — это женщина?» Алекс ответил, что Бог, наверное, если и женщина, то только полька. Это напомнило Джессике тот польский анекдот, который она недавно услышала. Приходит поляк домой и видит жену в постели со своим лучшим другом. Он бежит к комоду, вытаскивает пистолет и приставляет к собственной голове, намереваясь застрелиться. Тут его жена начинает хохотать. Он смотрит на нее, не убирая от головы пистолета, и говорит: — «Кончай смеяться, ты следующая!» Алекс расхохотался и снова наполнил ее протянутый бокал. Заглотил залпом остаток своей выпивки и налил себе еще.
— Расскажи мне об этих шлюхах, — попросила Джессика. — Что они делают, Алекс?
Алекс не собирался ей ничего рассказывать о шлюхах, да черт с ней. Он посмотрел на то, как она сидит, и вдруг сказал:
— «Распахнутое платье», Сеймур Хэйр.
Джессика рассмеялась и ответила:
— О, ты знаешь эту игру в названия книг? Я люблю эту игру! — и назвала «Русскую месть» Ай. Катча Кокоффа.
Алекс сказал:
— Это похоже на тот издательский бизнес, которым ты занимаешься, — и назвал «Желтую реку» Ай. П. Дэйли, а Джессика отпарировала «Гавайским раем» Ауана Леи-А Хуа. Алекс назвал «Китайский плач» Ван Хунь Лоу, а Джессика ответила, что только что закончила одну книгу — «Историю насильника» Дика Даринга, и они оба снова расхохотались.
— Валяй, — сказала Джессика, — рассказывай мне о своих шлюхах.
Он опять сказал ей, что не знает ни одной шлюхи, но знал одного парня, театрального электрика, который рассказывал ему об одноногой шлюхе из Гарлема, за которой клиенты так табуном и ходили, и что это была еще та штучка. Джессика хотела узнать, ходила ли та шлюха на костылях или как, а Алекс ответил, что не знает, что никогда не имел удовольствия с ней общаться и что знает только, что это было нечто необыкновенное.
— А я необыкновенная? — спросила Джессика, и он сказал ей, что она и вправду совершенно необыкновенная.
Она спросила:
— А какая я необыкновенная?
Он ответил:
— Очень-очень необыкновенная.
И тогда она спросила:
— Ты меня любишь?
— Конечно, — ответил он.
— Тогда расскажи мне о своих шлюхах.
Вместо этого он налил себе еще. Она протянула ему свой бокал, чтобы он налил и ей. Они сидели и пили, и тут он вдруг поймал себя на том, что рассказывает ей о своей матери.
— Знаешь, что она была алкоголичкой?
— Нет, — сказала Джессика, — я не знала. — И снова стала пьяно-серьезной и попросила Алекса рассказать об этом. Он пожал плечами.
— Ладно, она была пьяницей даже когда я был еще ребенком, еще до того, как мой отец ушел из дому. Мне кажется, что он именно из-за этого и ушел, потому что она все время пила.
Затем, без предупреждения — он явно не собирался ей этого рассказывать, на самом деле ему казалось, что он полностью контролирует ситуацию (ведь не рассказал же он ей о шлюхах?), — он вдруг понял, что говорит ей о первом своем взломе. Он рассказал ей все в деталях, о том, что это был грубый взлом, что он просто влез в окно, что это было в Бронксе, в доме где-то в шести кварталах от его тогдашнего жилья. Ему было семнадцать и украл он всего-навсего портативный приемник ценой в тридцать баксов, не имея тогда и понятия о скупщиках краденого. Он оставил радио у себя и сказал матери, что выиграл его на церковном базаре.
Похоже, это откровение не ошеломило Джессику. Она вроде бы даже до конца не поняла, что он только что признался ей в воровстве. Она вдруг стала вспоминать, что в детстве тоже воровала вещи, ходила в дешевый магазинчик вместе с подружками и тащила вещи с прилавка. Видимо, раздраженный тем, что она не до конца поняла то, что он ей только что рассказал (он что, со стенкой разговаривает?), он поймал себя на том, что рассказал ей все о том ограблении, за которое его взяли, — когда Ястреб сцапал его. Затем он рассказал ей о Синг-Синге, о том, как встретил Томми Палумбо, о том, что выделывают гомики в тюрьме, хотя до него они так и не добрались, он не был из этих тюремных подонков, он не был слабым, как остальные. Джессика рассмеялась и сказала: «Валяй, ты это из книжки взял». — «Из какой такой книжки? — спросил он. — Я сам могу книжку написать на эту хренову тему, вот из какой книжки я это взял». И он продолжал рассказывать ей о том, как две недели назад ограбил Ротманов, как напоролся на старуху в Уайт-Плейнс («Иисусе, от нее воняло смертью, знаешь, что это за запах?»). Джессика сказала, что и это он взял из книги, что это было у Эрнеста Хемингуэя (ей было немного трудно произносить его имя, у нее получилось скорее как «Эрнс Хемуэй»), там, где Пилар рассказывает о смерти, о поцелуе женщины на рыночной площади, — вот откуда он это взял. Алекс возразил: «Нет, это случилось всего неделю назад, я вошел в дом и увидел эту старуху в постели, я чуть штаны не обмарал, говорю тебе». Затем он рассказал ей о том, как лежал в супермаркете, который они взяли вместе с Арчи, и рассказал все о том деле, которое они намечали на следующий четверг, о том, какое это плевое дело, что им всего-то нужно перерезать телефонные провода, хотя потом возникнет проблема отыскать сейф, ведь они до сих пор не знают, где он находится. Он упомянул об одноногой шлюхе, на сей раз назвав ее по имени — Дейзи. На сей раз Джессика посмотрела на него из-под опущенных век, икнула и снова посмотрела прямо на него, выговорив наконец: «О, давай дальше». Он сказал ей, что это правда, и поклялся Господом Богом! А она ответила, что он все это придумал точно так же, как ту историю о двух грабителях, которую рассказывал ей в Стокбридже (ей и название города трудновато далось, оно вышло у нее как «Старбридж»), ей было так хорошо в тот уик-энд, разве это было не великолепно?
Он согласился, что это был прекрасный уик-энд, и извинился за то, что заставил ее купить лифчик — все потому, что знавал многих шлюх и не хотел, чтобы и ее приняли за шлюху. Джессика спросила: «А чем они занимаются, эти шлюхи? Расскажи мне. Хоть намекни, Алекс». Он сказал: «Нет, зачем тебе это? Ты думаешь, что быть шлюхой хорошо, но на самом деле тут ничего хорошего нет. Вором тоже быть плохо, а ты думаешь наоборот? Знаешь, что я сделаю после того, как проверну это дельце у Ридов? Я завяжу, куплю себе где-нибудь домик, это наверняка будет жирнющий кусок, Джесс, и я смогу после этого завязать. Я все время искал такой куш, я урву его, я завяжу. Честное слово». — «Хорошо, — сказала она, — ты завяжешь, а я поеду на Гаити, и мы оба будем свободны».
— Верно, — сказал он, — оба будем свободны.
— Я хочу танцевать, — сказала она, встала с дивана и, не включая музыки, стала танцевать, используя халат, как стриптизерка, то распахивая, то запахивая его, размахивая им, а затем вдруг начала беспомощно хихикать. Она упала посередине гостиной, по-прежнему хихикая, села по-индейски и попросила Алекса принести ее бокал.
Он принес его и сел рядом с ней, они чокнулись, и она сказала:
— За то, чтобы завязать. — И они торжественно выпили. — Хотя я и ни единому твоему слову не верю.
Утром она вспомнила все и поверила. Позвонила ему домой и спросила:
— Ой, Алекс, что же нам делать?
Когда он опустил трубку, голова у него гудела. Они проговорили чуть ли не десять минут, и она подтвердила то беспокойное подозрение, которое полночи не давало ему спать, — он и правда рассказал ей обо всем. Это была не пьяная фантазия, он рассказал все, и она все знает. Он, пошатываясь, выбрался из спальни и пошел прямиком в ванную почистить зубы, думая: «Господи, я проболтался». Когда он наклонился над раковиной, в затылке заболело еще сильнее, но он яростно чистил зубы, стараясь отделаться от вкуса выпивки и от воспоминаний о том, что он натворил, от гребаной тупости своего поступка. Она только что плакала в трубку. «Я люблю тебя, Алекс, мы справимся». Слезы. «Хрен мы справимся, — подумал он. — Я вор. И тебе не нравится, кем я являюсь».