Страница 42 из 80
Тем временем герр Ленау костяным ножичком вскрыл конверт. Вынув из жилетного кармашка монокль, тщательно протер его куском замши, вставил в правый глаз… вот-вот, с необъяснимым злорадством подумал Осип, только монокля этого и недоставало герру Ленау, чтобы уж окончательно сразить незваного посетителя, в коем за версту виден неистребимый плебей, своим родовым, многими предками взлелеянным аристократизмом. Что ж, почти успокоился Осип, пусть так, жаль только впустую потраченного времени… хорошо хоть извозчика не отпустил.
Пробежав записку, герр Ленау спрятал монокль в жилетку и лишь после этого поднял глаза.
Перед Осипом был сейчас другой, совсем другой человек! Просто фантастическое преображение — при всем том, что он даже не улыбнулся… Было такое ощущение, что человек неуловимо, как фокусник, снял внезапно маску. А весь фокус единственно в том, видимо, состоял, что в глазах его, в лице, во всем его облике неожиданно возникло, и теперь уже не уходило, нечто живое, человеческое.
— Вы действительно из России? — с неподдельным любопытством спросил он.
Вопрос был неожиданный, Осип немного даже растерялся.
— Да…
— Карл очень лестно вас аттестует.
— Я рад этому.
Осип было воспрянул духом: весьма многообещающее начало.
Однако герр Ленау не торопился переходить к делу.
— Мы были дружны с его отцом — Вильгельмом, — в задумчивости произнес он. — Редкостных качеств был человек.
Сейчас предастся воспоминаниям, решил Осип. Не очень-то это кстати сейчас, когда каждая минута на счету, да что поделаешь, нужно потерпеть. Осип придал лицу приличествующее случаю выражение: предельное внимание, заинтересованность. Но, как тотчас обнаружилось, старался он зря: герр Ленау не стал злоупотреблять его вниманием. Всего одну лишь фразу произнес он еще о Вильгельме Либкнехте:
— К сожалению, в последние годы мы почти не встречались.
Фраза эта, по видимости такая безобидная, тем не менее порядком насторожила Осипа. Слова Ленау по-всякому можно толковать. Возможно, здесь искренняя горечь, сожаление, даже раскаяние: дескать, ушел из жизни хороший человек, а мы так редко виделись последнее время. Не менее вероятно, однако, и другое: да, некогда мы дружили, но, к сожалению, пути наши давно разошлись, и я совсем не знаю, каким он стал в последние свои годы… В этом случае рекомендация Карла не слишком много значила.
Тревога еще больше усилилась, когда герр Ленау вне всякой связи с предыдущим вдруг повел речь о совсем уж сторонних, никак не идущих к делу вещах: о том, что всю жизнь мечтает посетить Петербург, говорят, это красивейший город на свете… По всему видно, герр Ленау выгадывает время, чтобы обдумать, как бы повежливее отделаться от неугодного просителя.
— Я тоже никогда не был в Петербурге, — сказал Осип. И не сдержался, почти сдерзил: — Не имел, так сказать, счастья!
Решив, что нет смысла дожидаться, когда хозяин дома соблаговолит наконец сформулировать свой отказ, Осип поднялся со стула:
— Прошу простить, я отчаянно спешу. На улице меня ждет извозчик.
Герр Ленау озадаченно посмотрел на него.
— Простите, но ведь в записке Карла содержится некая просьба… Вы что, раздумали?
Осип опешил:
— Я?! Просто мне показалось, что вы…
— Да, не скрою, я в некотором затруднении…
— Я понимаю, — сказал Осип. — Я вас понимаю.
— …Милый Карл, видимо, запамятовал, что мансарда не отапливается. Сугубо летнее помещение.
— Меня это не смущает, — поспешил заверить его Осип. — В мои планы не входит жить здесь. Речь идет о помещений, в котором можно было бы хранить книги.
— Давайте поднимемся? Взглянете сами. Только там беспорядок, прошу извинить.
Не одна, не две — целых три комнаты, смежные друг с другом! По сравнению с вечно сырым полутемным подвалом, в котором ютится сейчас склад, настоящие хоромы…
— Это именно то, что мне нужно, — сказал Осип и деловито спросил: — Какова помесячная плата?
— Пустое, — сказал repp Ленау. — Я никогда не сдавал и не собираюсь сдавать свой дом. Считайте себя моим гостем.
Он хорошо сказал это: ни заносчивости, ни обиды, ни укора; как бы просто поставил в известность, ничего другого.
— Я прекрасно вас понимаю, — в смущении проговорил Осип, — но прошу и меня понять. Своим отказом принять плату вы лишаете меня возможности воспользоваться столь необходимым мне помещением.
— Но почему, почему?
— Дело в том, что я выступаю не как частное лицо, которое вольно поступать как ему заблагорассудится. Фирма, или, лучше сказать, корпорация, которую я представляю, ассигнует определенные суммы на аренду помещения для книжного склада, деятельность коего, прибавлю, носит (вдохновенно врал Осип) не только просветительский, но в значительной мере и коммерческий характер…
— Вы ставите меня в трудное положение. Мое нежелание брать деньги вы почему-то воспринимаете как завуалированный отказ. Поверьте, нет ничего более далекого от этого. Я искренне хочу быть полезным Карлу и вам. Хорошо, будь по-вашему. Но, пожалуйста, назначьте цену сами…
— Плата за подвал, который мы арендовали до сих пор, составляла сто тридцать марок. Это ужасное помещение — мокрые стены, невозможная теснота. Поэтому я полагаю, что…
— Не продолжайте. Сто тридцать марок и ни пфеннига больше.
— Но…
— Очень смешно, — впервые улыбнувшись, заметил герр Ленау. — Мы с вами как будто состязаемся в благородстве.
— Я вам очень признателен, герр Ленау.
— Зовите меня «геноссе». Я ведь тоже социал-демократ…
В извозной конторе, куда первым делом направился Осип, сначала осечка вышла: время, мол, позднее, ни одного свободного выезда; не угодно ль завтра, с утра? Нет, не угодно! И что же? Посулил двойную цену — вмиг ломовики сыскались. И поработали замечательно, на совесть: на шести подводах весь склад разместили. Словом, хоть и каторжный выдался денек, но в конце концов расчудесно все получилось. Отпустив ломовиков, Осип вскоре тоже отправился в город. Возникло вдруг неудержимое желание сегодня же вручить геноссе Отто Бауэру ключи от подвала… никак не мог отказать себе в удовольствии бросить ему в лицо: как видите, уважаемый, я не злоупотребил вашим гостеприимством! Осипа не остановило даже то, что в этот поздний час Бауэра наверняка уже нет на службе; не беда, решил он, возьму домашний его адрес у Либкнехта…
Узнав о его намерении, Либкнехт расхохотался вдруг.
— Милый Фрейтаг, ну какой вы еще мальчишка! Нет, нет, мне это нравится, я и сам молодею рядом с вами, но все-таки ни к какому Бауэру вы сейчас не пойдете. Сейчас мы с вами будем чай пить, вот так!
И за чаем, который обернулся плотным ужином, Либкнехт в лицах изображал, как бедняга Бауэр, заспанный, очумелый, выходит к Осипу в длинной ночной рубашке, кутаясь в теплый халат, и как Осип вручает ему ключи, патетически восклицая при этом: «Вот вам, нате! И запомните: я, Фрейтаг, слов на ветер зря не бросаю! Мы, русские социал-демократы, вообще привыкли исполнять обещанное!»; затем Бауэр, почувствовав угрызения совести, кинется обнимать Осипа и клясться ему в вечной любви и дружбе, на что Осип гордо ответит: «Я не нуждаюсь в дружбе людей, которые способны отвернуться в трудную минуту!» — и, смерив директора издательства презрительным взглядом, уйдет, оглушительно хлопнув дверью…
Осип смеялся от души. Надо отдать Либкнехту должное: он почти безошибочно уловил то состояние, в котором Осип намеревался нанести свой визит Бауэру.
Потом Либкнехт сказал с неожиданной серьезностью:
— Вы вправе не поверить, но я немного завидую вам, русским социал-демократам. Постоянный риск, неизбежно сопутствующий нелегальной работе, конспирация, а главное — боевое, истинно революционное дело. Вот это было бы по мне! Это не то что наша будничная спокойная парламентская жизнь…
Осип не согласился с ним. Мы можем, сказал он, только мечтать о таком положении вещей, когда выступление социал-демократического депутата в парламенте способно вынудить власти пойти на уступки. Насколько он понимает сложившуюся обстановку, можно быть твердо уверенным, что интерпелляция о русских шпионах в рейхстаге вмиг образумит правительство. Одно дело действовать, полагая, что все шито-крыто, и совсем другое — предстать вдруг со своими постыдными делишками в ярком свете публичности. Ведь не может же канцлер открыто признаться, что состоит в услужении у русского царя, лакейски исполняя его малейшие прихоти! Нет, канцлер вынужден будет отрицать это, в лучшем случае свалив всю вину на самовольство прусской полиции. После этого ему волей-неволей придется выпустить на свободу Мертинса, Брауна и всех других незаконно арестованных социал-демократов, заодно и обуздать вконец обнаглевших русских шпионов, пообрезать им крылышки…