Аннигиляция

Со странной, будто осуждающей ухмылкой топограф начала спускаться. Темнота поглотила ноги, потом плечи и наконец лицо. Меня это напугало не меньше, чем если бы, наоборот, из темноты кто-то возник. Мой нечаянный вскрик привлек внимание психолога. Антрополог вглядывалась в проем и ничего вокруг себя не замечала.

– Все в порядке? – крикнула психолог в темноту.

Прошла всего секунда – что могло измениться?

Снизу донеслось ворчание – видимо, топограф подумала то же самое. Некоторое время мы слышали только, как она осторожно спускалась по крутым ступеням. Затем все затихло – и вдруг снова шаги, но уже в ином ритме, будто внизу был кто-то еще. Не успели мы испугаться, как топограф крикнула:

– Этаж чист!

Этаж. Во мне что-то затрепетало: значит, это все же могла быть башня!

Настал черед спускаться мне с антропологом. Психолог оставалась караулить.

– Идите, – бросила она небрежно, как учитель, отпускающий класс на перемену.

Меня вдруг охватило какое-то непонятное чувство, а перед глазами замелькали черные точки. Я с такой поспешностью последовала за антропологом через остатки паутины, в которой болтались высушенные тельца насекомых, что чуть не столкнула ее с лестницы. Прежде чем уйти в холодную и затхлую темноту, я подняла глаза: психолог задумчиво смотрела на меня. За ее спиной высились деревья, а сквозь листву проглядывало ослепительно синее небо.

Внизу все тонуло во мраке. Стало холоднее, и мох поглощал звук шагов. Наконец лестница (я насчитала в ней не менее полусотни ступенек) привела нас в зал. Потолок был высотой метра три – значит, над нами лежал слой породы почти такой же толщины. Источником света служил фонарик на винтовке топографа. Она изучала стены – серые и ничем не примечательные, покрытые трещинами то ли от времени, то ли от мощного сотрясения. Помещение было того же диаметра, что и надземная часть, – еще один аргумент в пользу моего представления о том, что это цельное сооружение, вкопанное в землю.

– Оно уходит глубже, – сказала топограф.

Она повела винтовкой в сторону, противоположную той, откуда мы вошли: там виднелась сводчатая арка, за которой чернела пустота – похоже, еще одна лестница. И все-таки башня. А это даже не этаж – чердак или, скажем, площадка для стрелков. Топограф двинулась к арке, а я никак не могла оторваться от стен. Они завораживали, несмотря на то что были совершенно пустыми. Я попыталась представить себе, кто способен построить такое, но не получилось.

В памяти снова всплыли очертания маяка. В первый раз я увидела его вечером после того, как мы добрались до базового лагеря. Никто не сомневался, что это маяк, поскольку его расположение совпадало с картой, и все сразу сошлись на том, что именно так маяк и должен выглядеть. Увидев его, топограф с антропологом даже испытали облегчение: то, что он был не только на карте, но и в реальности, успокаивало, давало почву под ногами. А то, что мы понимали его предназначение, успокаивало еще больше.

О башне же мы не знали ровным счетом ничего. Не могли представить, как она выглядит. Не понимали, зачем она нужна. Даже попав внутрь, мы ни на шаг не приблизились к разгадке. Психолог может сколько угодно повторять размеры «вершины» башни, но сами по себе эти цифры не несут никакого смысла, и цепляться за них – чистой воды сумасшествие.

– Стены образуют правильную окружность, из чего можно сделать вывод, что здание строили по чертежу, – сказала антрополог.

Здание. Значит, она уже не так уверена, что это туннель.

Состояние, охватившее меня наверху, начало спадать, уступая место накопившимся в голове вопросам.

– Но зачем оно нужно? Почему его не нанесли на карту? Может, его построили наши предшественники, а потом спрятали?… – без перебоя тараторила я, не дожидаясь ответа.

Все вроде бы шло нормально, но меня переполняло непреодолимое желание чем-то заполнить тишину. Казалось, стены питаются ею, и если мы замолчим, то что-то случится. Поделись я этим ощущением с психологом, она бы наверняка насторожилась. Однако я больше остальных знала, что такое одиночество, и в ту минуту, могу поклясться, башня наблюдала за нами.

– Смотрите! – Возглас топографа оборвал меня на полуслове, наверняка к облегчению антрополога.

Топограф направила фонарик в проем под аркой, и мы поспешили к ней. Там действительно была еще одна лестница, на этот раз не столь крутая и с более широкими ступенями, но сделанная из того же материала. Примерно на уровне плеча (может, в полутора метрах от пола) по внутренней стене тянулись, как мне сперва показалось, густо переплетенные лианы, тускло светившиеся в темноте. Вдруг – совсем не к месту – вспомнился цветочный узор на кафеле в нашей с мужем ванной. Присмотревшись, однако, я увидела, что «лианы» на самом деле образуют будто написанные от руки буквы и слова, отстоящие от стены где-то на длину ладони.

– Посветите, – попросила я и протиснулась на лестницу.

В висках заколотилась кровь, от стука закладывало уши. Несколько шагов дались мне нечеловеческим усилием воли. Сама не знаю, что меня туда потянуло. С другой стороны, я же биолог, а растительное образование вроде бы выглядело природным. Будь здесь лингвист, я бы, пожалуй, пропустила вперед ее.

– Только не вздумай трогать, – предостерегла антрополог.

Я рассеянно кивнула. Находка настолько меня заворожила, что если бы мне вдруг захотелось дотронуться до букв, я бы не удержалась.

И вот я подошла ближе. Удивилась ли я, что слова написаны на понятном языке? Да. Наполнило ли это меня радостью и страхом одновременно? Да. В голове тут же созрела тысяча новых вопросов, но я задушила их и самым спокойным голосом, на который только была способна в этот, несомненно, переломный момент, прочла:

– «Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов и разделю его с червями, что…» – Продолжение терялось в темноте.

– Что это? Слова?! – воскликнула антрополог.

Да, слова.

– Из чего они? – подключилась топограф.

Какая ей разница из чего?

В свете фонарей предложение отбрасывало пляшущие тени, как бы насмехавшиеся над моими тщетными попытками понять его смысл. Там, где покоится зловонный плод…

– Сейчас, подождите. Нужно подойти поближе. – Так ли мне это было нужно? Да.

Из чего же вы сделаны?…

Я даже не задумывалась об этом, хотя должна была. Я билась над значением написанного – тут не до сбора образцов. Но, слава богу, топограф задала этот вопрос: он помог перебороть навязчивое желание спускаться все дальше и дальше в темноту, читать и читать, пока текст не кончится. Слова эти нашли в моем сознании плодородную почву и не замедлили пустить корни.

Подойдя ближе, я вгляделась в первую часть предложения. Затейливые письмена были образованы некой густой, отстающей от стены растительностью, которую неспециалист принял бы за папоротниковидный мох. На самом деле мы, скорее всего, имели дело с разновидностью грибницы или иного многоклеточного организма. От букв тянуло сыростью, в которой угадывался запах меда. Миниатюрный лес едва заметно раскачивался, как водоросли на дне моря.

В крошечной экосистеме обитали какие-то существа – полупрозрачные, спрятавшиеся в зеленых зарослях. По форме они напоминали маленькие ладошки, «пальцы» которых венчали ярко-желтые наросты. Повинуясь дурацкому порыву – будто не изучала биологию и не прошла многомесячный курс выживания, – я наклонилась почти вплотную. Если написано, надо непременно прочесть, разве не так?

Было ли то, что произошло потом, к худшему или, наоборот, к лучшему – узнать не суждено. Потревоженный моим движением нарост на одной из ладошек в букве «Т» лопнул, брызнув золотистой пыльцой. Я мгновенно отпрянула, но все равно почувствовала, как что-то попало в нос, а в ноздри ударил приторный запах засахарившегося меда.

На негнущихся ногах я отошла еще дальше, мысленно помянув одно из самых забористых ругательств топографа. Мне живо представилось, как отреагирует психолог, когда я всем расскажу, что случилось. Оставалось одно: скрывать, – и этот инстинкт выработался у меня с детства.