Песня для зебры

Рука, которая должна была арестовать меня, поднялась, чтобы от меня же защититься. Я потянулся к дверной ручке, медленно, чтобы не пугать его. А до того вынул батарейку из его мобильного и сунул аппарат в карман его пиджака. Уходя, я прикрыл за собой дверь — не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел моего последнего наставника в таком унизительном состоянии.

Куда я отправился и что делал в последующие пять часов, почти не помню, да и тогда не очень-то сознавал. Точно вышел из школы, все ускоряя шаг, миновал подъездную аллею, потом постоял на остановке, не дождался автобуса, не выдержал, перешел дорогу и поймал автобус, ехавший в противоположном направлении, — лучший способ привлечь к себе нежелательное внимание. Потом, пересаживаясь с автобуса на автобус, катался туда-сюда, силясь выкинуть из головы мистера Андерсона и моих реальных или воображаемых преследователей. В Бромли я сел на ночной поезд до вокзала Виктория, оттуда взял одно такси до Мраморной арки, второе до пансиона мистера Хакима, спасибо щедрому Макси. На станции в Бромли, пока двадцать минут ждал поезда, я позвонил Грейс из телефона-автомата.

— Сальво, хочешь услышать что-то совершенно несусветное, а?

Вежливость требовала сказать “да”.

— Я свалилась с ослика, во как! Прямо на задницу, на глазах у детей, которые орали от восторга как оглашенные! Амелия удержалась, а я шлепнулась. Амелию-то ослик провез по всему пляжу до лотка с мороженым, и она ему купила рожок за девяносто девять пенсов и еще шоколадных хлопьев на свои карманные деньги, и ослик все сожрал до крошки и привез Амелию назад! Я не вру, Сальво! Ты вот мои синяки так и не увидишь, а они у меня по всей заднице, уму непостижимо, на обеих половинках, Войтек, зараза, со смеху лопнет.

Войтек — ее любовник, поляк, на студии работает, мимолетом вспомнил я. Который сделал бы Ханне скидку.

— А еще знаешь что, Сальво?

В какой момент мне начало казаться, что она нарочно тянет время?

— Еще мы видели кукольное представление, про Панча и Джуди, правда, здорово?

Здорово, соглашаюсь.

— Ну вот, детишки так на него рвались, а потом прямо помирали от страха! В жизни не видела столько счастливых мордашек, и таких перепуганных!

Класс. Дети обожают страшилки.

— А это кафе на полпути, Сальво, ну, в котором мы остановились обедать, когда то, другое, нас не пустило, потому что мы — черномазые уродцы… в общем, там было просто прелестно! Так что у нас сейчас все в лучшем виде.

Где она, Грейс?

— Кто? Ханна? — Грейс как будто только что вспомнила о ней. — А-а, Ханна… Она повела старших в кино, Сальво. Просила передать тебе, что сразу перезвонит, как только вернется. Может, правда, уже завтра утром, а то ведь уже поздно. Понимаешь, мы с Ханной ночуем в разных домах. А я не могу расстаться с мобильником из-за Войтека.

Ясно.

— Потому что если Войтек до меня не может дозвониться, он прямо на стенку лезет. А семья, где Ханна остановилась, у них, конечно, есть телефон в доме, но лучше туда не звонить, это неудобно. Он стоит в гостиной, где телевизор и вся семья сидит. В общем, она тебе сама позвонит, как только сможет. Что-нибудь передать ей, Сальво?

Передай, что люблю ее.

— Ты уже раньше говорил ей об этом, Сальво, или я слышу сенсационную новость?

Надо было спросить, что за фильм пошла смотреть Ханна со старшими детьми, подумал я, уже положив трубку.

Я и сам не заметил, как быстро наша маленькая комната стала для меня домом, всего за несколько дней затмив годы, прожитые в “Норфолк Мэншнс”. Едва вошел, я ощутил запах Ханны, словно она и не уезжала. Не духи, а естественный аромат ее тела. Я приветствовал, как доброго друга, нашу незастеленную постель, триумфально смятые простыни. Ни одна мелочь не ускользала от моего виноватого взора: вот ее расческа для афро, вот браслеты, брошенные в спешке отъезда (в последний момент Ханна надела вместо них фенечку из слоновьего волоса), вот наши недопитые чашки с чаем, а вон там, на шатком прикроватном столике, фотография Ноа, которую Ханна специально оставила, чтобы мне не было без нее так одиноко. А еще ее мобильник, переливающийся всеми цветами радуги, который она доверила мне, чтобы я мог слушать ее заверения в любви и узнать о предполагаемом времени ее возвращения. Почему я не брал его с собой? Да потому, что не хотел чем-либо выдать ее соучастие, если меня все-таки сцапают. Когда же она теперь получит его обратно? Родителям сказали быть около церкви в час дня, однако Ханна предупредила меня, что может задержаться и до вечера — вдруг какой-нибудь шалунишка, та же Амелия, например, вздумает спрятаться, или пройдет слух о заложенной бомбе, или дорогу перекроют.

Я послушал десятичасовые новости, проглядел в интернете список лиц, объявленных в розыск, ожидая, что вот-вот с экрана на меня уставится моя собственная физиономия над политкорректным описанием моей этнической принадлежности. Я как раз выключал ноутбук, когда зачирикал мобильник Ханны. Грейс передала ей мое сообщение. Она звонит из автомата, но у нее мало мелочи. Я тут же перезвонил ей.

— От кого убегаешь? — поинтересовался я, пытаясь изобразить шутливый тон.

Она удивилась: почему это я решил, что она убегает?

— Просто у тебя голос такой, — пояснил я. — Как будто не можешь отдышаться.

Меня уже тяготил этот разговор. Хорошо бы прервать его и начать заново, когда я приведу мысли в порядок. В каких словах рассказать ей, что мистер Андерсон предал меня, как и лорд Бринкли? Что он, точно как она и предполагала, оказался на проверку тем же Бринкли, только еще более лицемерным.

— Как детишки? — спросил я.

— Прекрасно.

— Грейс сказала, они в полном восторге.

— Это правда. Они совершенно счастливы.

— А ты?

— Я счастлива, Сальво, потому что у меня есть ты.

Почему так торжественно? Так… обреченно?

— Я тоже счастлив, что ты теперь часть моей жизни. Ты для меня все. Ханна, что происходит? У тебя голос какой-то… ненастоящий.

— Ох, Сальво…

И вдруг, будто по сигналу, из нее посыпались страстные признания в любви, она клялась, что прежде и мечтать не могла о подобном счастье, что никогда в жизни не причинит мне вреда, даже самого ничтожного, даже из лучших побуждений.

— Ну разумеется! — воскликнул я, всеми силами отгоняя морок. — Ты никогда меня не обидишь, и я тебя тоже. Мы всегда будем друг друга защищать, в радости и в горе. На том стоим.

А она снова:

— Ох, Сальво… — И повесила трубку.

Я долго стоял как вкопанный, уставившись на лежащий в ладони радужный телефончик. Мы, конголезцы, любим все яркое. Разве не затем, чтобы утолить нашу жажду многоцветия, даровал нам Господь золото, бриллианты, фруктовые деревья, цветы? Я принялся бродить по комнате, как Хадж после пыток: все разглядывал себя в зеркале, силясь понять, осталась ли у меня хоть крупица достоинства. Потом сел на кровать, обхватив голову руками. Хороший человек понимает, в какой момент нужно пожертвовать собой, говорил мне когда-то брат Майкл. Плохой человек выживает, но утрачивает душу. Времени в обрез, чтобы разыграть самую последнюю карту. И сделать это нужно поскорее, пока Ханна еще в безопасности в Богноре.

Глава 18

Десять утра следующего дня. Решение принято, дороги назад нет, поэтому я спокоен. С какой-то бесшабашной удалью я промчался заветную милю от пансиона мистера Хакима, натянув поплотнее вязаную шапочку. Сумка лихо хлопала о бедро в такт моим шагам. В безлюдном переулке, заставленном машинами, стояла веселенькая красная телефонная будка. Я набрал хорошо знакомый мне номер. Трубку сняла Меган, лучший друг всего человечества.

— А-а, Сальво, лапуля, как поживаешь?

Если у вас грипп, Меган сообщит вам: все кругом болеют, дорогой мой. Если вы ездили в отпуск, Меган выразит надежду, что вы прекрасно провели время.

— Говорят, ее вечеринка удалась на славу. И где она только прикупила этот костюмчик? Ты ее ужасно избаловал на свою голову. Мы сейчас, увы, немножко заняты, говорим по другой линии. Чем могу быть полезна, Сальво? Подождешь или переключить тебя на голосовую почту? Что нам сегодня больше по сердцу, а?