Песня для зебры

Здесь я должен сказать пару слов о психологии переводчика, работающего с несколькими языками. Не секрет, что, общаясь на иностранном языке, человек заметно преображается. Например, англичанин, переходя на немецкий, начинает говорить громче обычного. Меняется артикуляция, голосовые связки напряжены, привычная самоирония уступает место ощущению превосходства. Англичанка, едва заговорит по-французски, станет жеманничать и капризно надувать губки, а вот ее соотечественник в тех же обстоятельствах будет склоняться к высокопарности. По-видимому, то же самое происходит и со мной. Но с африканскими языками дело обстоит немного иначе. Они простые, функциональные — все, даже колониальный французский. Это крестьянские языки, приспособленные для разговора начистоту, для шумного спора — а конголезцы нередко кричат и ссорятся. Чтобы уклониться от ответа, им не требуется какая-то особая словесная эквилибристика: достаточно просто сменить тему или же, для перестраховки, привести уместную пословицу. Иногда я замечаю, как при переходе от одного языка к другому у меня сам собой понижается тон голоса, учащается дыхание или возникает хрипловатый тембр. Или появляется ощущение (например, когда я говорю на киньяруанда), будто перекатываешь во рту раскаленный камушек. В целом же, приступая к работе, я превращаюсь в то, что перевожу.

Филип как раз завершает свою приветственную речь. Через несколько мгновений замолкаю и я. Он садится на свое место, отпивает воды из стакана. Я тоже делаю глоток, однако не потому, что мне хочется пить, а потому, что я машинально повторяю за ним. Тут я вновь тайком поглядываю на громадного Франко и его соседа, изможденного Дьедонне. У Франко на лице вертикальный шрам, проходящий через середину лба до кончика носа. Может, у него и руки-ноги были так же надсечены во время обряда инициации, который призван защищать его от пуль? У Дьедонне высокий лоб, с нежной, гладкой, как у девушки, кожей, а его мечтательный взгляд будто направлен куда-то ввысь, на родные горы. Щеголь Хадж по другую сторону от Франко напустил на себя такой вид, будто остальных здесь и вовсе нет.

— Доброе утро, друзья мои! Все ли обратили на меня свой взор?

Он такой миниатюрный, Сальво. Скажи, вот отчего тщедушные мужчины зачастую храбрее здоровяков?

Что ж, Мвангаза и в самом деле небольшого роста, точно как наш предводитель Кромвель, зато энергии от него исходит вдвое больше, чем от любого из присутствующих. На нем легкая хлопчатобумажная куртка, практичная и ноская, как и подобает странствующему проповеднику. Вокруг головы венчик седых волос, ни дать ни взять Альберт Эйнштейн в негритянском варианте, только что без усов. А у горла, там, где должен быть галстучный узел, у него золотая монета размером с пятипенсовик, о которой мне говорила Ханна:

Это его ошейник раба, Сальво. В знак того, что он не продается. Что у него уже есть хозяин, так что — увы… А принадлежит он людям всего Киву, и вот этой монетой они его купили. Он — раб Пути золотой середины!

Да, на тебя, Мвангаза, направлены все взоры. И мой тоже. Мне уже не нужно таращиться на бутылку “Перье” в ожидании твоего выступления. Наши три делегата, поначалу из вежливости не проявлявшие любопытства к африканскому просветителю, теперь оставили приличия и пожирают его глазами. Кто он? Какие духи направляют его? Какое колдовство он припас для нас? Что он сейчас сделает: засыплет угрозами или запугает, раздаст индульгенции или рассмешит; а может, сделает нас богатыми, заставит всех танцевать, обниматься и откровенничать друг с другом? Или же обескуражит, заставит почувствовать себя несчастными, виноватыми, вынудит обличать самих себя — что для нас, конголезцев и полуконголезцев, дело привычное? Как же, Конго ведь посмешище всей Африки, разграбленная, нищая, коррумпированная, смертельно опасная страна, сто раз обманутая, всеми презираемая; страна, что прославилась на весь Черный континент недееспособностью, продажностью и беспределом.

Мы все напряженно гадаем, когда и с чего Мвангаза начнет свою речь, но он медлит: ждет, пока у нас пересохнет горло, пока мы лишимся последних сил — во всяком случае, так считает одно незаконнорожденное дитя за этим столом, поскольку наш великий Избавитель до жути напоминает отца Андре, записного оратора миссии. Точь-в-точь как отец Андре, Мвангаза по очереди рассматривает каждого из членов своей паствы: сначала Франко, потом Дьедонне, потом Хаджа и, наконец, меня — каждый получает по долгому суровому взгляду, с той лишь разницей, что я по милости своей гиперактивной памяти ощущаю на себе помимо глаз еще и руки.

— Ну вот, господа! Видя меня сейчас, не полагаете ли вы, что, приехав сегодня сюда, совершили весьма серьезную ошибку? Может, лучше бы блистательный пилот месье Филиппа высадил вас на каком-нибудь другом острове?

Голос рвется из его горла, он куда мощнее его тела, однако я, как всегда, перевожу на французский тихо, почти как театральную ремарку “в сторону”.

— Что ищете вы здесь, вот какой вопрос задаю я себе! — гремит Мвангаза, глядя через стол на старину Франко напротив, и тот гневно стискивает зубы. — Вы же не меня желали здесь встретить, верно? Я не соратник ваш, не сторонник. Я — Мвангаза, провозвестник гармоничного сосуществования и процветания для всего региона Киву. И я мыслю головой, а не ружьем, не кинжалом и не чреслами. Я не связываюсь с воинствующими головорезами маи-маи, о нет! — Он обращает свое негодование на Дьедонне. — Я также не имею дел с гражданами второго сорта, такими, как вот эти баньямуленге. Ни за что! — Мвангаза пренебрежительно кривит губы, косясь на Хаджа. — Как не общаюсь и с молодняком, богатенькими денди из Букаву. Нет уж, благодарю покорно. — Однако же мелькает заговорщицкая улыбочка сыну Люка, старинного соратника и соплеменниками. — Нет-нет, пусть даже мне предложат бесплатное пиво и работу на золотом прииске под пятой руандийцев. О нет, никак нет! Я — Мвангаза, истинное сердце Конго, неподкупный служитель могучего объединенного Киву. И если вы приехали, чтобы встретиться именно с этим человеком — всякое ведь бывает… дайте-ка подумать, хм, может быть, вы и в самом деле приземлились на нужном острове.

Громоподобный голос делается тихим, глубоким, доверительным. Мой перевод на французский вьется за ним следом.

— Вот вы, милостивый государь, может, вы еще и тутси? — вопрошает он, впиваясь взглядом в налитые кровью глаза Дьедонне. Тот же вопрос он задает каждому из делегатов по очереди, а потом всем вместе. Кто они? Тутси? Хуту? Бембе? Рега?[28] Фулеро? Нанде? Или ши, как он сам?

— Если это так, будьте любезны покинуть помещение. Немедленно. Сию секунду. Без обид! — Мвангаза театральным жестом указывает на раскрытые настежь французские окна. — Ступайте! Счастливого пути, господа! Благодарим за визит. И не забудьте, пожалуйста, прислать мне счет по всем вашим расходам.

Все замерли, кроме подвижного Хаджа, который, закатив глаза, с усмешкой переводит свой взор от одного соседа по столу к другому — уж больно разношерстная собралась компания.

— Что же вы, друзья мои? Что вас останавливает? Ну же, не робейте! Ваш самолетик вон там, на летном поле. У него два мощных, надежных двигателя. Он ожидает вас, чтобы бесплатно доставить назад, в Данию. Отправляйтесь с богом, поезжайте домой, никто вам ничего не скажет.

И тут вдруг лучистая африканская улыбка от уха до уха озаряет его эйнштейновскую физиономию, и вот уже все собравшиеся улыбаются в ответ, облегченно вторя его смеху, причем Хадж громче других. Отец Андре тоже отлично умел пользоваться этим приемом: снять напряжение, когда паства меньше всего этого ожидает, и все тут же испытывают благодарность, все хотят быть его друзьями. Даже Макси — и тот ухмыляется. Как и Филип, и Дельфин, и Табизи.

— Если же вы уроженцы Киву, будь то с севера, с юга или же из центра, — теперь гулкий бас насквозь пронизывает слушателей радушием, — и если вы настоящие, богобоязненные сыновья Киву, если вы любите свою родину и желаете преданно служить Конго под управлением честного и компетентного правительства в Киншасе… Если вы мечтаете раз и навсегда изгнать прочь с нашей земли руандийских палачей и кровопийц, тогда милости прошу, оставайтесь на своих местах. Тогда я прошу вас: останьтесь, поговорите со мной. Поговорите друг с другом. Давайте, дорогие мои братья, совместно определим нашу общую цель и решим, как ее лучше всего достичь. Ступим же все вместе на Путь золотой середины, праведный путь единства, примирения и терпимости.

28

Бембе и рега сегодня — враги не меньше, чем хуту и тутси: бембе настолько зверствовали в местах, где проживали рега, что вожди последних призвали к актам отчаянного сопротивления, вплоть до людоедства.