Песня для зебры

Вдруг низко-низко, над самой беседкой, пролетел небольшой самолет. Я мигом бросился к окну, рассчитывая увидеть опознавательные знаки, но было поздно. Когда верный Антон снова появился на пороге моей комнаты, чтобы забрать материал и пригласить меня вниз, я поклялся себе, что буду работать, как никогда прежде.

Глава 8

Едва дыша от волнения, я проследовал за Антоном в покерную, где утром разговаривал с Джаспером, и сразу обратил внимание, что декорации несколько изменились. В центре красовалась белая маркерная доска на подставке. Вокруг стола стояло уже не восемь, а десять кресел. Над кирпичным камином повесили настенные часы, а рядом огромное предупреждение — по-французски — “Не курить!”. Джаспер, свежевыбритый и причесанный, маячил под присмотром Бенни возле двери, ведущей в глубь дома.

Я оглядел стол. Как же надписываются карточки участников анонимной конференции? Карточка Мвангазы, “МЗЕ”, занимала почетное место в середине, лицом к окнам. По сторонам от нее — карточки для верного помощника (“СЕКРЕТАРЬ”) и для другого, не столь верного (“СОВЕТНИК”), то бишь для Тэбби, у кого Макси не стал бы даже спрашивать, который час. Напротив, спиной к стеклянным дверям, размещалась “Банда трех”, скромно обозначенная как “МЕСЬЕ Д” (Дьедонне), “МЕСЬЕ Ф” (Франко) и “МЕСЬЕ Х” (крупная шишка из Букаву, Оноре Амур-Жуайез, более известный как Хадж). Франко, как старшему, досталось центральное место, прямо напротив Мвангазы.

Обе стороны овального стола были, таким образом, заняты, и хозяевам оставались места на двух его концах: на одном “ПОЛКОВНИК” — Макси, надо полагать — и “МЕСЬЕ ФИЛИПП”, на противоположном мы с Джаспером. Я не мог не отметить, что если карточка Джаспера уважительно гласила “МЕСЬЕ АДВОКАТ”, то от меня отделались простым “ПЕРЕВОДЧИК”.

Около карточки Филипа на столе лежал латунный колокольчик. Он и сегодня еще звонит в моей памяти. С черной деревянной ручкой, он был миниатюрной копией того колокола, который изо дня в день помыкал нами в приюте. Он выдергивал нас из постелей, указывал, когда молиться, когда есть, когда идти в уборную, в физкультурный зал, в классную комнату, на футбольное поле, потом снова созывал к молитве, а вскоре загонял в постель — бороться с демонами-искусителями. Именно этот колокольчик, как Антон изо всех сил старался вдолбить мне сейчас, в самом скором времени будет гнать меня в бойлерную и вновь извлекать оттуда, будто я не человек, а чертик на веревочке.

— Филип позвонит в него, объявляя перерыв, а как заскучает без тебя за столом, позвонит еще раз. Но ведь во время перерыва кое-кто из нас и не собирается отдыхать, верно, командир? — добавил он, подмигивая мне. — Мы же мигом по лесенке сам знаешь куда, чтобы там — ушки на макушке и затаиться в паутине у нашего Паучка.

Я тоже подмигнул Антону в благодарность за дружескую подначку.

Тут во внутренний двор въехал джип. Антон стремглав выскочил через двустворчатые двери и пропал из виду — наверное, чтобы сообщить группе наблюдения. Еще один самолет прожужжал где-то над головой, и я опять не успел его разглядеть. Прошло еще некоторое время, и глаза мои, будто сами по себе, устремились за пределы покерной, ища отдохновения в величественном пейзаже за французскими окнами. Именно благодаря этому я вскоре заметил безукоризненно одетого белого джентльмена в панаме, бежевых летних брюках, розовой рубашке с красным галстуком и в приталенном темно-синем пиджаке спортивного покроя. Джентльмен шагал по самому верху заросшего травой кургана, пока не достиг беседки, где остановился меж двух колонн — ну точь-в-точь британский египтолог минувшей эпохи, — с улыбкой глядя в том направлении, откуда пришел. Сразу скажу, лишь завидев его, я почувствовал, что человек этот сыграет некую роль в моей жизни, а потому нисколько не сомневался: моему взору предстал внештатный консультант по проблемам Африки, или же — выражаясь словами Макси — “главный в нашей операции”, не то Филип, не то Филипп, прекрасно владеющий французским и лингала, но не суахили, устроитель и вдохновитель конференции, завоевавший расположение Мвангазы и остальных делегатов.

За ним на гребне холма показался державшийся с достоинством стройный бородатый африканец. Он был одет в обычный неброский европейский костюм. Двигался он столь неторопливо, что живо напомнил мне брата Майкла, когда тот важно и неспешно выступал по внутреннему двору приюта во время Великого поста. Соответственно, от меня не потребовалось сверхъестественной прозорливости, чтобы распознать в этом человеке нашего скотовода-пятидесятника, “полководца” Дьедонне, делегата от племени баньямуленге, презираемого прочими конголезцами, но столь милого сердцу моего незабвенного покойного отца.

Следом показался второй африканец, которого можно было бы описать как полную, чуть ли не карикатурную, противоположность первому: совершенно лысый исполин в коричневом костюме с искрой (пиджак едва не лопался на его мощном торсе) энергично хромал, подволакивая левую ногу. Кто же это мог быть, как не Франко, наш увечный боевой конь, бывший головорез Мобуту, а ныне полковник-или-выше в иерархии маи-маи, заклятый враг, но порой и союзник Дьедонне?

Наконец появился в поле зрения и третий делегат — Хадж, выпускник Сорбонны, некоронованный наследный принц коммерсантов Букаву. Надменный, пижонски одетый, он так явно стремился дистанцироваться от своих спутников, что я не мог не задаться вопросом: а не передумал ли он вообще представлять здесь отца? Он не был столь худ, как Дьедонне, и не блестел лысиной, как Франко. Типичнейший городской денди. На его коротко подстриженных висках были выбриты волнистые линии, а над бровями нависал тщательно завитый локон. Что же касается его одеяния: м-да, благородная скромность Ханны, возможно, и притупила мой тщеславный интерес к нюансам гардероба, однако если учесть, в какое тряпье меня заставил вырядиться мистер Андерсон, от изысканного наряда Хаджа меня прямо-таки бросило в жар. На нем красовался самый последний писк летней коллекции Зеньи: светло-коричневый костюм-тройка из мохеровой шерсти для мужчины, который либо уже всего добился в жизни, либо близок к этому. Дополняли костюм остроносые итальянские ботинки из крокодиловой кожи болотного цвета — лично я оценил бы их, если только это не подделка, в добрых четыреста фунтов.

Тогда я еще не знал, что оказался свидетелем завершающих мгновений экскурсии, которую Филип устроил для своих подопечных и во время которой в наилучшем свете продемонстрировал им все удобства, ожидавшие их здесь, — в том числе, разумеется, напичканные подслушивающими устройствами помещения, где они могли расслабиться в перерывах между заседаниями, и парк вокруг дома, позволяющий спокойно уединиться для искреннего обмена мнениями с глазу на глаз.

Все три делегата послушно смотрели туда, куда указывал Филип: сначала в сторону моря, затем в сторону кладбища. Когда Хадж вместе с остальными повернулся, полы его пиджака от Зеньи разошлись, показалась шелковая подкладка горчичного цвета и, на мгновение отразив солнечный луч, блеснула сталь. Что это? — подивился я. Лезвие ножа? Мобильный телефон? В последнем случае следовало бы незамедлительно сообщить об этом Макси. Но может, прежде мне удастся выпросить его на минутку, чтобы украдкой позвонить Ханне? Кто-то из группы — надо думать, сам Филип — по-видимому, отпустил какую-то шутку, наверное, непристойную, потому что все четверо вдруг громко заржали, и смех, прокатившись по склону кургана, ворвался в дом через французские окна покерной — из-за жары они были распахнуты настежь. Однако на меня сцена не произвела особого впечатления: я знал с детства, что конголезцы из вежливости и показного уважения готовы рассмеяться в любой момент, однако смех их не всегда свидетельствует о том, что им весело, особенно если это конголезцы из отрядов маи-маи или аналогичных формирований.

Отсмеявшись, мужчины двинулись к верхней площадке каменной лестницы, а там после долгих увещеваний Филипа хромой исполин Франко обвил свою ручищу вокруг шеи хрупкого Дьедонне, и тот, какими бы заклятыми врагами они ни были, принял на себя роль костыля, причем с такой дружелюбной непосредственностью, что мое сердце мгновенно преисполнилось оптимизма: видно, наше мероприятие завершится успешно. Так они и спускались по лестнице, медленно и с трудом. Филип легко сбежал вниз, обогнав эту парочку, тогда как Хадж неторопливо двигался позади. До сих пор помню чистую холодную синеву северного неба у них над головами и стайку птичек, сопровождавших военачальника маи-маи с его сухощавым “костылем” Дьедонне до самого низа, забавно подскакивая на лету. Помню, как раскрылась тайна внутреннего кармана пиджака Хаджа, едва он ступил в тень. Он оказался гордым обладателем целой коллекции паркеровских авторучек.