Страница 6 из 9
Гондольер, который, казалось, вел свое суденышко не по водам каналов, а по волнам времени, вдруг перешел с обычной венецианской брани на учтивый итальянский, предполагая, что так иностранцу будет легче понимать его, и сказал:
— У меня есть две драгоценные вещицы на продажу! Если синьор заинтересуется, уступлю недорого.
— Нет, я вовсе не гожусь в покупатели твоих драгоценностей, — ответил Сакариас и вытряхнул в море пепел из своей трубки.
Гондольер не услышал, а может, не захотел услышать ответа, выпустил из руки весло и, позволив гондоле свободно скользить по воде, нагнулся и вытащил из-под скамьи прекрасный глобус из кожи с позолотой.
— Да вы только гляньте! Его сделал не кто иной, как сам синьор Коронелли! И всего-то пять серебряных монет!
Пассажир молча смотрел, как солнце заходит над Рио-Сан-Джованни-Хризостомо, где грек Теодосий снял для него комнату на углу канала Чудес.
— Готов поспорить на мое весло, не догадаетесь, что еще я готов вам продать, — не отставал от него гондольер.
— Этот спор вы выиграли, я не буду и пытаться угадать.
— Но если угадаете, я отдам вам эту вещь бесплатно!
— Стеклянный сосуд, изготовленный на острове Мурано? — улыбнулся Захария, знавший, что именно здесь все предлагают приезжим.
Гондольер совершенно неожиданно потерял к разговору всякий интерес, схватился за весло и принялся напевать на каком-то непонятном языке.
— Уж не хотите ли вы продать мне вашу песню? — тут же среагировал Захария.
— Клянусь кошками святого Марка, господин почти угадал! Как вы узнали?
— Так, значит, вы отдаете мне песню бесплатно?
— Э, нет. То, что я хочу продать, не песня, все, что у меня есть, это всего лишь самая маленькая ее часть, и стоит это гораздо дороже глобуса.
С этими словами гондольер вытащил из-за занавески на кабинке гондолы соломенную шляпу, в которой Сакариас увидел стеклянный бокал.
— Все-таки бокал, значит, я угадал?
— Не угадали. Я предлагаю вам купить не бокал, а то, что в бокале.
— А что же такое может быть в бокале?
— Сами посмотрите, — ответил гондольер и протянул бокал путешественнику. — Только прошу вас, синьор, будьте осторожны, потому что то, что находится внутри, стоит дороже не только самого бокала, но и моей гондолы вместе со мной.
Удивленный Захария осмотрел бокал и убедился в том, что тот пуст, как рот перед обедом.
— Смотрите получше, — заметил гондольер, — на дне бокала есть надпись. То, что там написано, я и продаю.
— Похоже на какое-то изречение. Трудно разобрать.
— Разумеется, трудно. Потому что читать надо не так, как вы — заглянув в бокал, а по-другому, — объяснил гондольер, осторожно беря вещь из рук приезжего. — Это стих, который я продаю, но вы не угадали, синьор, потому что я вам почти все сам рассказал и вывел вас на след, как вот эту гондолу на перекресток канала Хризостомо и канала Чудес… Мы на месте. Это зеленое здание с тремя окнами, откуда доносятся звуки чембало, и есть то, которое вам нужно. Но прежде чем расплатиться за провоз, решайтесь и купите стих, потому что если вы его не купите, то потом горько раскаетесь. Вы себе даже не представляете, что можете упустить…
Захария протянул гондольеру деньги, выгрузил на ступени дома свой сундучок и с красной подушкой под мышкой выбрался на сушу. Потом обернулся и спросил сквозь туман:
— Что же это за стих, который продается, да еще так дорого, как ты сказал? Это что — какое-то заклинание, заговор от сглаза или еще что-нибудь в таком роде?
— Нет. Стих написан на языке более старом, чем сама смерть, на этрусском, а Венеция — младшая сестра этрусков. Я его не понимаю, но он обладает силой. Если решитесь его купить, отыщите мою гондолу. Над ней балдахин с иконой святого Себастьяна. Вон, видите там икону? По ней вы нас и узнаете. Пойдем с вами поесть черных спагетти, и за столом я расскажу вам все, что следует знать владельцу этого стиха. А теперь мне пора.
Когда Захария оказался один на мощенной камнем площадке перед домом, раздался звон какой-то невидимой ему колокольни. Его окружала осевшая глубоко в туман тишина, и каждый удар церковного колокола, казалось, замерзал и оставался в ней навсегда.
Захария медленно поднялся по ступеням в здание, машинально подгадывая каждый шаг к следующему удару далекого колокола. Наверху ему показали предназначенную для него комнату. Здесь пахло позавчерашним днем, тем самым, когда он еще ехал в коляске через Альпы. Открыв шкаф, он обнаружил в нем крюки для одежды, приспособление для умывания (стеклянный таз на треноге), а также висящий на внутренней стороне дверцы и прикованный к ней цепочкой гребень для расчесывания париков. Но особенно удивило и обрадовало его то, что в глубине шкафа было окно, которое смотрело на скрещение двух каналов — Сан-Джованни-Хризостомо и канала Чудес. На подоконнике лежали яблоки и стояла бутылка воды. Он поглядел в окно, где в тумане тонул день, и принялся доставать из сундучка свои вещи. Несколько книг, среди которых были и сочинения Иоанна Златоуста, того самого греческого церковного проповедника, чьим именем назывался канал, на берегу которого Захария теперь жил. В его комнате имелся резной комод прошлого века, с прекрасной резьбой, представлявшей собой цветы, его верхнюю доску можно было использовать в качестве письменного стола. Сюда он положил перья, песочницу и бумагу, а на бумагу поставил звонок для вызова прислуги, ручка которого заканчивалась небольшим кольцом со вставленным в него зеркальцем. В один из ящиков убрал свой рукописный шедевр — роскошно украшенный сборник песен с нотами, под названием «Приветствие Моисею Путнику». Правда, это была всего лишь копия, потому что оригинал, гораздо более роскошный и окончательно доработанный, остался у самого владыки, Моисея Путника, где-то в Бачке. Потом господин Захария бросил красную подушку на кровать в своей новой комнате и решил пройтись, размять ноги, которые у него затекли после тряски в дорожной коляске и качки в лодке. Проходя через дом к выходу, он заметил в одной из ниш скульптуру Вольтера, наряженную в настоящий камзол из красного шелка. На шее у Вольтера было жабо — кружевной воротник. Рассматривая эту диковину, Захария почувствовал какой-то странный запах, который исходил от стенного шкафа на лестничной площадке и из сундуков под окнами прихожей. Весь дом был пропитан ароматами сушеных цветов, фруктов, трав и самых разных растений. По подоконникам были расставлены разноцветные стеклянные сосуды, банки и бокалы из Мурано и Мурсии, наполненные бутонами, веточками, сосновыми иголками и кусочками древесной коры… Кто-то в этом доме интересовался лечебными травами.
Выйдя из дома, он пустился по улице куда глаза глядят. И тут же заблудился в испарениях среди мостов, а когда вдруг вышел на какую-то площадь, то первое, что возникло перед ним из тумана, была девушка. Ее явление, а лучше сказать, ее неземная красота и благородство движений поразили его как гром среди ясного неба, он перепугался и бросился на другую сторону площади, решительно стремясь избежать любого искушения, но увидел, что девушка идет в том же направлении. Тогда он обратился в бегство, и бежал он до тех пор, пока путь ему не преградила вода. Пришлось возвращаться на площадь, где девушки, разумеется, уже не было и где он прочитал название кирпичной готической церкви:
Santi Giova
Теперь он хотя бы знал, где ему, может быть, удастся снова увидеть ее, если, конечно, он преодолеет страх и если она здесь иногда бывает.
Так в этот первый день в Венеции у него возникло совершенно неожиданное и незнакомое ему чувство — страх перед красотой. Вечером он, объятый удивлением и страхом перед этим новым страхом, заснул в своей венецианской постели, которая вообще-то была обычной матросской койкой. Разбудила его музыка.
Из соседней комнаты доносились звуки чембало, потом послышался и женский альт, горячий, как напиток, сваренный на черном сахаре. Захария вскочил, словно его ужалили. Неизвестная девушка исполняла его собственную композицию. Ту самую, нотная запись которой была в его рукописном сборнике песен «Приветствие Моисею Путнику».