Мандарин

Тут сидящий против меня персонаж поднес к глазам палец и смахнул навернувшуюся было слезу, что затуманила его взгляд:

— Бедный Ти Шинфу!..

— Умер?

— Да, он спокойно сидел в своем саду и мастерил бумажного змея, чтобы запустить его в небо, — вполне достойное занятие для находящегося не у дел мандарина, — и вдруг зазвенел колокольчик: ди-линь-ди-линь. Теперь животом кверху он лежит в своем желтом шелковом одеянии на зеленой траве у журчащего ручья, сжимая в похолодевших руках бумажного змея, который так же мертв, как и он. Завтра состоятся похороны. Да пребудет с ним мудрость Конфуция и поможет его душе обрести иную обитель!

Вставая со стула, мой собеседник в знак уважения ко мне снял цилиндр и вышел, держа под мышкой свой зонтик.

Когда же я услышал стук хлопнувшей двери, кошмар мой рассеялся. Я выскочил в коридор. Кто-то весело разговаривал с мадам Маркес, но тут же входная дверь тихо прикрылась.

— Кто это только что вышел, дона Аугуста? — спросил я, весь в поту.

— Это Кабритинья, он пошел поиграть в картишки…

Я вернулся к себе в комнату: все, как обычно, было на своих местах. Фолиант лежал раскрытый на той же внушающей ужас странице. Я перечел ее: теперь написанное казалось мне старой добротной прозой нудного моралиста, а каждое слово — потухшим угольком.

Я лег спать, и мне приснилось, что я сижу в беседке буддийского монастыря где-то там, за Пекином, на границе Татарии, и слушаю чрезвычайно мудрые, благоухающие, как ароматный чай, и приятные речения живого Будды.

II

Прошел месяц. Между тем я, влача все то же жалкое существование, все так же служил своим каллиграфическим пером властям предержащим и все так же по воскресеньям восхищался удивительной способностью доны Аугусты выводить перхоть с головы лейтенанта Коусейро. Теперь для меня было совершенно очевидно, что в ту ночь, заснув над фолиантом, я увидел сон, смахивавший на «Искушение в пустыне», только более обыденное. И все же я, не отдавая себе в том отчета, стал интересоваться Китаем. Зачастил в агентство «Гавас», где всегда искал то, что теперь меня особенно волновало, а именно: известий из Срединной империи. Однако по всему было похоже, что ничего существенного в тех краях, где проживала желтая раса, не происходило. Агентство «Гавас» сообщало лишь о событиях в Болгарии, Боснии, Герцеговине и прочих подобных местах.

Постепенно я стал забывать о случившемся со мной загадочном приключении. А по мере того как мое душевное состояние приходило в равновесие, ко мне возвращались и мои прежние честолюбивые мечты, а мечтал я о директорском жалованье, о податливой груди Лолы и о бифштексах, конечно, более мягких и сочных, чем те, что подавались в пансионе доны Аугусты. Ведь и эти радости были недосягаемы, похожи на несбыточный сон суливший мне миллионы мандарина. И бесконечный караван моих мечтаний так и тянулся по монотонной пустыне моей жизни…

И вот как-то августовским воскресным утром я, уже полуодетый, с потухшей во рту сигарой, подремывал, лежа на своей кровати. Вдруг тихонько скрипнула дверь. Я приоткрыл сонные глаза и увидел около себя склоненную в услужливом поклоне лысую голову. Потом услышал взволнованно шепчущий голос:

— Сеньор Теодоро?.. Сеньор Теодоро, служащий Министерства Королевского двора?

Я медленно, опираясь на локоть, приподнялся и ответил, позевывая:

— Да, это я, сеньор, я.

Субъект согнулся в таком подобострастном поклоне, какой, должно быть, делают придворные короля Бобеша в его присутствии. Тот, кто стоял передо мной, был низенького роста и достаточно грузен, его седые бакенбарды касались отворотов люстринового пиджака, на носу поблескивали массивные золотые очки — он был воплощением порядка и дрожал с головы (сияющей лысины) до пят — ног, обутых в сапожки из телячьей кожи. Откашлявшись, он начал слегка заикаясь:

— У меня есть известия для вашей милости! Известия важные! Меня зовут Силвестре… «Силвестре Жулиано и Компания». Я к вашим услугам, ваше превосходительство. Эти важные известия прибыли с пароходом из Саутгемптона. Мы сотрудничаем с фирмой «Брито, Алвес и Компания» в Макао… Сотрудничаем с фирмой «Крэг энд Компани» в Гонконге… Аккредитивы прибыли из Гонконга…

Субъект задыхался от желания сказать все сразу, я его пухлая рука размахивала толстым конвертом с черной сургучной печатью.

— Естественно, — продолжал он, — ваше превосходительство осведомлены… Не осведомлены были мы… И замешательство наше вполне понятно… Но мы смеем надеяться, что ваше превосходительство не лишит нас своего расположения… Мы всегда вас глубоко чтили… ваше превосходительство — цвет добродетели, зерцало чести! Вот здесь аккредитивы на компанию «Беринг и братья» в Лондоне. Аккредитивы сроком на месяц на банк Ротшильда…

При этом звучном, как само золото, имени я, алчущий богатства, спрыгнул с кровати.

— Что это значит, сеньор? — закричал я.

А он, встав на цыпочки, продолжал размахивать конвертом и кричать еще громче:

— Здесь сто шесть тысяч конто, сеньор! Сто шесть тысяч конто, которые переведены на ваше имя, сеньор, в банки Лондона, Парижа, Гамбурга и Амстердама. Они к вашим услугам. Переведены из Гонконга, Шанхая, Кантона. Это — наследство мандарина Ти Шинфу!

Мне показалось, что земля задрожала под моими ногами, и на какой-то миг я закрыл глаза. Но тут же в озарении понял, что с этой самой минуты я вроде бы в какой-то мере воплощение сверхъестественного начала, что я заимствую от него силу и наследую его всемогущество. Нет, теперь я не мог себя вести как простой смертный и испытывать человеческие чувства и, убоявшись изменить предначертанное мне свыше, не пошел рыдать от радости на пышной груди мадам Маркес.

С той самой минуты я стал холодным и бесстрастным, как и подобает быть богу или дьяволу, и тут же, непринужденно подтянув штаны, сказал «Силвестре Жулиано и Компания» следующие слова:

— Прекрасно! Мандарин… этот мандарин, о котором вы сказали, поступил по-рыцарски. Мне известны побудившие его к тому причины — это дело семейное. Оставьте бумаги… Всего доброго.

«Силвестре Жулиано и Компания» удалился, все так же не разгибая спины, пятясь задом и глядя в пол.

Тут я распахнул окно настежь и, откинув назад голову, стал вдыхать, точно загнанная косуля, жаркий воздух…

Потом посмотрел вниз, на улицу, где между двумя рядами стоявших экипажей проходили только что вышедшие из церкви горожане. Мой взгляд бессознательно остановился вначале на женских прическах, потом на вспыхивающих металлическим блеском драгоценностях. И вдруг я почувствовал всепобеждающую уверенность, что в состоянии нанять все стоящие внизу экипажи как на час, так и на год, уверенность, что ни одна из идущих внизу женщин ни в чем мне не откажет и пойдет за мной по первому моему зову и что все мужчины в праздничных рединготах падут передо мной ниц, как перед Христом, Магометом или Буддой, если я на всех площадях Европы потрясу у них перед носом ста шестью тысячами конто!

Схватившись за подоконник, я зло рассмеялся, глядя на преходящее веселье этого зависимого от звонкого металла человечества, которое считало себя свободным и сильным, тогда как на самом деле в запечатанном черным сургучом конверте, что я держал в руках, была заключена первопричина их слабости и рабства! Вот уж тут мое воображение дало мне возможность мгновенно и разом насладиться и удовольствием, которое приносит роскошь, и радостью, которую дарит любовь, и независимостью, которая приходит с властью. Но следом пришло пресыщение: увидев весь мир у своих ног, я зевнул, как сытый лев.

Для чего мне все эти миллионы, если благодаря им я каждый день буду получать прискорбное подтверждение человеческой низости? Ведь нравственную красоту вселенной золото уничтожит, она исчезнет, развеется как дым! Мною завладела непонятная грусть. Я тяжело сел на стул и, закрыв руками лицо, горько заплакал.

Спустя какое-то время дверь в мою комнату приоткрылась и в нее заглянула одетая в праздничный черный шелк мадам Маркес: