Мгновенье на ветру

С листьями недотроги в руках вернулась она к нему в сумерки, даже не зная, что нашла как раз то, что искала. Они опять растолкли листья, заварили их и приложили горячую массу к ране. Всю ночь она просидела возле него, слушая, как он бормочет что-то в забытьи и стонет.

Когда я умирала от голода и жажды в карру, ты ушел и отыскал антилопу, которая всю ночь защищала своего детеныша от шакалов. Ты прогнал хищников. Наверное, она решила, что ты пришел спасти ее. А ты убил детеныша, и ее ты тоже убил, чтобы утолить ее молоком мою жажду. И, мстя за предательство, она распорола тебе руку рогами. Теперь настал твой черед. Я опоздала, теперь я вижу. Если бы я только знала, чего искать, я бы давно вернулась, ведь эти кусты растут по всей долине. Я учусь так медленно, так запоздало.

Ты лежишь передо мной беспомощный, точно младенец, о котором я должна заботиться, и руки мои полны целебных листьев. Через день-два будут люди, может быть, они приветят меня, может быть, обидят. А потом все-таки отвезут в Капстад. К матери с ее вечными жалобами на весь мир и мечтами об Амстердаме и Батавии. К отцу с его загубленной жизнью и рабской преданностью Компании. Снова будут званые вечера, балы во дворце, пикники на Горе, прогулки в Стелленбос и в Дракенстейн, будут приходить в гости офицеры, путешественники из других стран. В одно из воскресений — кто знает? — снова будет бой быков. Жизнь потечет своей чередой, как раньше… нет, не так, как раньше! Но разве я смогу оставить тебя здесь? Даже если ты умрешь сегодня ночью у меня на руках, я не покину тебя. Ведь ты все время был со мной. Ты освободил меня. И навсегда связал меня с собой.

Ты крестил меня своей кровью, я тебя — влагой своей любви. Мы прошли такой долгий путь, постигая друг друга, была такая сушь и нечем было утолить жажду, были мертвые дети. Но мы находили водоносные клубни, кафрские арбузы — кенгве, маленькие красные огурцы, съедобные коренья. Были страусиные яйца и мед на могиле умершего бога, было молоко антилопы и убиенный новорожденный детеныш. И были лес и море. Никогда этого не забывай. Был рай, Эдемский сад. Он был, был! И потому ты будешь жить, Адам, и в поте лица твоего будешь есть хлеб. И я буду жить. Так уж случилось. Мы есть, мы существуем.

Если ты исцелишься, я до конца дней моих стану оберегать твою жизнь. Забуду тщеславие, забуду себя. Буду смиренно ограждать тебя от разочарований и злобы, которая царит вокруг. Покуда смерть не разлучит нас. Не умирай.

— Хотим мы или не хотим, но все равно в конце концов приходится умирать, — говорил старик с тонкими лиловыми прожилками на щеках и на носу, глядя на нее смеющимися зелеными глазами. Он сидел на стуле, широко расставив ноги и выпятив брюшко, обтянутое дорогим жилетом с золотым шитьем, который привезли месяц назад из родных краев. — И потому надо жить добродетельно. Ведь дьявол ни днем, ни ночью не спускает с тебя глаз. И если ты согрешишь, он ввергнет тебя в озеро серное и огненное, и ты будешь гореть там до скончания века, стеная и скрежеща зубами.

— Нет, дядя Якобс, я туда не хочу, — сказала она, побледнев, срывающимся голосом. — А вот посмотреть одним глазком интересно.

— Страшное зрелище, — с увлечением продолжал старик. — Сидит зверь багряный, преисполненный именами богохульными, с семью головами и десятью рогами, и на нем жена, облеченная в порфиру и багряницу. Вопят и стенают проклятые господом. Еще страшнее, чем преступники, которых казнят перед дворцом. И так во веки веков.

— Не пугайте ребенка, зачем вы рассказывает такие страсти? — с неудовольствием сказал отец, который сидел против дяди Якобса за маленьким столиком в тени шелковицы. — Ваш ход, Стефанус.

— Ах, папенька, мне так хочется послушать про ад.

— Такие рассказы не для детского слуха, — сердито возразил отец.

— Лучше заранее знать, что тебя ждет, и остерегаться, — сказал Якобс и положил руку на плечо девочке. — Верно, Элизабет?

Она кивнула. Он провел рукой по ее спине, на миг задержавшись внизу, на ягодицах. Она учащенно задышала, замирая в предвкушении удовольствия и жуткого страха.

— Скоро за тобой начнут ухаживать молодые люди, — говорил он. Она стояла, прижавшись к его стулу. Сидящий напротив отец сосредоточенно думал, склонившись над шахматной доской.

— Элизабет еще не интересуется молодыми людьми, — сказал он с досадой, не поднимая глаз от шахмат.

— Ты в таком возрасте, когда девушку легче легкого ввести в искушение, и потому надо заранее знать, с чем ты можешь столкнуться, — продолжал Якобс. — Твой ход, Элизабет, посмотрим, запомнила ли ты, чему я учил тебя в прошлый раз.

Она передвинула коня.

— Как же ты папенькиного слона не заметила? — ласково укорил ее Якобс. Его рука поднялась выше и ущипнула ее за бедро. — И если молодые люди станут позволять себе вольности, ты сумеешь поставить их на место, верно, Элизабет? — спросил он, возвращаясь к прежней теме.

— Да, — прошептала она, кивнув головой.

Отец сделал ход.

— Теперь снова ты, Элизабет.

Она с минуту изучала доску, закусив губу. Потом пошла пешкой.

— Ага, это уже лучше. Самое драгоценное достояние девушки — ее чистота. Не забывай об этом ни на минуту. Знаешь, что я тебе советую? Плюнь На вертопрахов, которые будут вокруг тебя увиваться, и посвяти себя заботам о старом дядюшке. А уж я буду ублажать тебя как принцессу.

— Хорошо, дядя Якобс.

Она стояла с пылающим лицом, сама не понимая, почему допускает все это. Боится она его? Нет, ни капли. Его не пришлось бы даже отталкивать, стоило чуть отодвинуться, — и он тотчас бы прекратил игру. Нет, тут какая-то другая причина. Ее манит самая опасность, близость адского пламени.

— Не упускай из виду папенькину ладью. В этой жизни нельзя зевать и ставить себя под удар, иначе пропал. А коли пропал — гореть тебе в адском пламени.

— Да ведь это всего лишь игра, Стефанус, — сказал отец.

— Шахматы — очень серьезная игра, Маркус, потому-то я и хочу, чтобы Элизабет выучилась ей с детства. Это прекрасная школа жизни. Она учит быть все время начеку. Молоденькую девушку подстерегает столько опасностей, согласитесь, ей так легко погибнуть.

— Вас подстерегало столько опасностей, как же вам удалось не погибнуть? — спрашивает старик фермер, не спуская глаз с жены, которая разливает принесенный рабыней чай.

Элизабет пожимает плечами.

— Да вот выбрались как-то, — говорит она. — Адам защищал меня, заботился обо мне. Он у нас уже столько лет, с ним чувствуешь себя как за каменной стеной.

— Повезло вам, — говорит старик, помешивая чай. — Сейчас рабам уже нельзя доверять. Неблагодарные твари.

Она сидит, потупив взгляд. (Прости меня, что я снова вынуждена играть в эту игру, ведь это ради тебя, я хочу привести тебя домой целым и невредимым.) Больше всего ее удивляет, как легко она научилась лгать. Что ж, лиха беда начало.

— Вы говорите, несчастье случилось за горами?

— Да, на наш караван напали бушмены, — подтверждает она.

— И потом вы потеряли мужа. Бедное дитя, вы еще так молоды.

Элизабет не поднимает глаз. Старуха фермерша вздыхает и поудобнее устраивается в кресле, расставив толстые ноги. Над головой ее вьются мухи, но она от них не отмахивается.

— Да, — произносит муж, — все мы в руце господней. И карает она жестоко. Но мы не ропщем, вот только скот все падает и падает. От ядовитых ирисов, после ливня они выросли.

— У нас тоже конь от них издох.

— Да, от божьего гнева не скроешься. Право, я думаю, он наказывает нас так сурово за преступления Компании. Бежать надо из Капстада, бежать как можно дальше. Возьмите, к примеру, нас. Когда-то мы поселились здесь с женой и семерыми сыновьями, а теперь вот остались одни. Дети разбрелись, ушли за горы, один дальше другого. И никакой силой их было не удержать, ровно бес в них вселился.

— Вы знаете, я хотела просить вас…

— Да, да, конечно. Вы хотите, чтобы мы помогли вам добраться до Капстада, вы уже говорили. — Он отпивает из чашки чай, вздыхает. — Право, не знаю, как и быть, уж больно время сейчас горячее. — Поднимается и идет к двери, смотрит на поля, на горы в лиловой дымке, окаймляющие долину, на низкое солнце. — Мы сейчас фрукты собираем, а тут еще виноград начал поспевать, работники от зари до зари на плантациях. Присматривать за ними тоже не легкое дело, скажу я вам, день-деньской на ногах.