Страница 20 из 29
Иван взобрался на скат, держась за борт, посмотрел на их работу, спросил:
— Вы что же это здесь делаете, друзья, а?
— Ты пиво вчера пил? — не поворачивая головы произнес Рятлов. — Ну, вот!
— Я расплачусь, — сказал Иван. — Приедем домой — и расплачусь…
— А ты знаешь, сколько вчера выпили? Денег не хватит, расплачиваться если.
— Все равно нельзя…
— Послушай, — оторвался тогда от своего дела Рятлов. — Чей вчера трактор был? Мой? А вызвали его для кого? Ну, непорядок, верно… Но с людьми надо было расплатиться, как ты думаешь? Молчишь? Ну, вот и я так думаю.
И у Ивана не нашлось, что на это ответить.
После, в дороге, уже уверенный в молчаливом согласии спутника, Рятлов похлопал Ивана по руке дружески:
— Горячка ты, не соображаешь. А в нашем деле соображать надо.
Тонков неприязненно покосился на Егора Демидовича.
«Ведь вот человек: до чего не коснется, все испортит. И как его только такого начальство при себе терпит? Ну, а что начальство, хоть бы и самое умное, — возразил он сам себе. — Он, Егор Демидович, в любое время и в любой обстановке сейчас все достанет. А начальству того и надо. Откуда и как достали, ему за работой разбираться некогда, да, может, и неинтересно. Вот Рятлов и пользуется!»
Меж тем машина потихоньку одолевала первый за Пилюгиным подъем. И чем выше она поднималась, тем более просторная ширь открывалась справа от нее. Видны стали занесенные снегом сараи еще одной деревушки, подальше — свиногородок Пилюгинского совхоза и уж совсем далеко высовывались из-за горушки заиндевевшие верхушки нескольких сосен из старинного — еще барского, княгини Волконской — парка. А когда взобрались на самую вершину увала, вдруг увидели у обочины в кристалликах инея сине-желтый легковой автомобиль, рядом с которым стоял, видимо, поджидая кого-то, капитан милиции.
— А ну, останови! — распорядился Рятлов. — Поздороваться надо.
И выскочил из машины.
«Весь мир у него — друзья, — вздохнул Иван. — Хотя дружбой, конечно, это не назовешь: какая уж там дружба, если что-нибудь добыть или достать надо».
Снаружи тотчас завязался оживленный разговор, и Ивану показалось, что с губ собеседников уже перепорхнули знакомые слова о таинственном «размере».
Вернулся Рятлов в машину в приподнятом настроении.
— Учись!
— Че-му?
— Жизни. А то какой грозой ты на меня сегодня утром налетел, а?
«Еще и смеется, — вздохнул про себя Иван. — Значит, уверен в себе. Небось думает, обвел дурака вкруг пальца. Ан, врешь, Егор Демидович, не купишь — меня полсела в армию провожало!»
Приехали они рано. Иван отогнал освобожденный грузовик в гараж, обиходил его и потом часа два отсыпался, пока не разбудило его осторожное материно покашливание.
Мать болела давно, ей не становилось ни лучше и ни хуже и ничего не хотелось.
— Проснулся? — спросила она ласково. — Нюрка сейчас придет, они с соседкой Клавкой побежали — автолавка приехала. Устал?
— Было дело…
— Сынок, — неуверенно попросила мать. — Сходил бы ты в магазин, пива чего-то так вдруг захотелось.
Тонков собрался и пошел.
На дворе сияло солнце, оплавляя вчерашний неурочный снег, по дороге сочились ручейки.
У палатки с пивом топтались мужики, хорошо поработавшие в предыдущую ночь, когда пообрывало ветром провода и девять скважин на промысле вышли из строя. Многие из них уже успели основательно «подкрепиться» и, благодушные в предвкушении премии, которая, судя по результатам месяца, сама шла им в руки, радостно приветствовали Ивана.
— А-а! — зашумели они. — Рассказывали, как вы вчера… Ты что, за пивом? Бери, чудак, без очереди.
Щурясь на праздничное солнце, Тонков подождал, пока наполнят пивом его посудинку, расплатился и, добавив мелочи, попросил еще кружку, чтобы выпить здесь же, блаженствуя среди своих.
Он отхлебнул — и поперхнулся. «Вода!» — ужаснулся он.
Однако мужики, пропустившие с утра не по одному стаканчику, не замечали этого и пили пиво с удовольствием. Один из них, оператор Мишка Есипов, когда Тонков допил свое, протянул ему еще одну — от себя, в знак уважения.
Отказаться было нельзя, и Тонков снова стал пить. А надо было еще нести и матери…
И тут откуда-то из-за конторы появился Рятлов.
— Ну как, мужики, пьете? — обратился он к присутствующим. — Пейте, пейте: пиво хорошее.
Он тоже попросил себе кружку, сдул с нее пену и стал цедить сквозь зубы мутноватую жидкость.
— Ах, хороша штука-то, — сказал он и сплюнул, словно ему в рот вместе с пивом попала соринка. — Правду говорю, Иван?
Последнее Рятлов сделал, наверное, напрасно.
«Еще и куражится, сволочь!» — подумал Иван.
— Егор Демидович, — сказал он вслух. — А вы знаете такой факт: когда меня в армию провожали, за мною через всю улицу три машины на малых оборотах ехали?
— Ну и что? — спросил беспечно Егор Демидович, но тут же сразу что-то заставило его насторожиться.
— Ты чего это выдумываешь? — спросил он опасливо. — Ты чего это выдумы…
— А вот чего! — сказал Иван и с силой плеснул Рятлову в лицо из кружки.
Мужики оторопели.
— Ты чего? — закричали они чуть после.
— Сдурел?!
— За что-о?
Иван с плохо удающимся хладнокровием ставил кружку на прилавок.
— Он знает, за что. Он все на свете знает!..
И замахнулся на Егора Демидовича. Мужики заломили Ивану руки, оттащили, не дали драться.
Через неделю Иван уволился. После разбирательства в ГАИ петропольевского столкновения Тонкова перевели в слесаря — временно, конечно, до полного выяснения, а он слесарить не захотел и подал бумагу на увольнение.
Просьбу его удовлетворили.
МЕЖ КОЛОСЬЕВ И ТРАВ
Раки были отменными. Вынутые из крутого кипятка, они лежали на блюде, выставив перед собой красные клешни с кусочками приставшей к ним какой-то разваренной зелени.
Хозяин стал разливать водку.
— Нам нельзя, — сказал испуганно Перетятько, знавший за собой известный грех.
— По одной можно, — рассудил хозяин. — Рабочий день уже кончился, вы у меня в гостях, а директор, которого вы ждете, может, и совсем не приедет.
Мы послушались его и выпили. А позже, к вечеру, после двухчасового ливневого буйства посеялся мелкий дождик-ситничек, который пошелестел, пошелестел и стих. И наступила ночь, какой она бывает после дождя: лужи неясно отражали меркнущий закатный край неба, в ублаготворенных влагой огородах накапливалась тьма, и почему-то хорошо представлялось, как стоят сейчас в степи травы, собрав на листья обильную росу, как бродят кони выкошенными лугами и как пастухи, выгнав скот на ночную пастьбу, сидят и курят где-нибудь под кустом, уйдя головами в воротники непромокаемых плащей.
Говорят, в ночь перед случившимся был такой же вечер.
В тот день я проснулся с чувством, давно известным, но не поддающимся определению. Не хотелось вставать, идти в редакцию. Такое уже случалось со мною раньше — несколько лет назад, когда после провала в институт я ожидал призыва в армию и все свелось к ожиданию повестки из военкомата. Нельзя, нелепо было уезжать из дому, затевать дело, требующее времени. На постоянную работу, и то не имело смысла устраиваться. Приходилось перебиваться случайными, неинтересными заработками.
Но тогдашнее состояние было понятно, а откуда взялось нынешнее?
Шесть лет назад я вернулся со службы и, кажется, никогда не чувствовал себя так свободно и легко. Помнилось даже физическое ощущение той поры — холод ледяных струй и ознобное покалывание по всему телу. Серой весной, когда снег уже сошел, а траве расти еще холодно, с велосипедами мы переправились за реку, чтобы нарвать подснежников, а когда вернулись назад, лодки на месте не оказалось — кто-то угнал в село. И я пустился за нею вплавь по реке, несущей запоздалые льдинки. Было очень холодно и страшно. Чтобы подстраховаться, я прихватил с собою доску, но вскоре понял, что утону с нею быстрее, чем без нее, и оставил ее на середине реки. Когда же я возвращался в лодке назад, то замерз так, что зуб на зуб не попадал. Однако как раз воспоминание об этом ледяном купании долгое время согревало меня.