Атомный поезд

Пройдя свой вагон насквозь, Наташа открыла герметичную дверь тамбура, потом ещё одну, тоже с резиновым уплотнителем, и привычно нырнула в переход. В отличие от обычных поездов, межвагонное пространство тоже было герметичным, с гофрированными резиновыми стенками и дополнительно защищалось броневыми листами. Здесь её не мог никто увидеть, и приветливую полуулыбку на чувственных губах будто стёрло мокрой тряпкой. Ей было невесело. Мрачный металл, постоянный лязг и грохот, вся поездная жизнь в последнее время угнетали военврача всё больше и больше. Она уже поставила себе диагноз: повышенная тревожность, первые признаки депрессии. Если случится шоковая ситуация или просто нервная встряска, возможен психический срыв. Любой член экипажа, у которого она выявила бы эти симптомы, подлежал направлению на психологическую реабилитацию. А может, и полному списанию.

Следующий вагон был штабом поезда и узлом связи. Пройдя через просторный зал, в котором сидели за приборами прапорщики и офицеры, она зашла в командный отсек. Постучав, Наташа вошла в кабинет начальника поезда подполковника Ефимова. Сейчас хозяин кабинета отсутствовал, зато за его столом читал какую-то бумагу начальник гарнизона постоянного базирования БЖРК Андрей Андреевич Булатов. Законный супруг военврача БЖРК майора Булатовой. Но сейчас у него было суровое лицо и никаких родственных чувств он не проявлял.

— Доложите о чрезвычайном происшествии, товарищ майор, — сурово сказал полковник, глядя в сторону. — Почему вы взяли на борт особорежимного объекта постороннего человека?

Андрей Андреевич был старше Наташи лет на двенадцать, но, как она считала, возраст мужа его нисколько не портил. Напротив, залёгшие в уголках зелёных глаз морщинки и ставшая уже заметной седина на висках только добавляли ему солидности и благородства. Квадратная челюсть, широкие массивные скулы и сросшиеся у переносицы густые брови свидетельствовали о твёрдости характера, мужестве Булатова и его жизненной закалке.

— Товарищ полковник, мотоциклист попал в защитную сетку, но получил серьёзные травмы. Он мог погибнуть. Мой врачебный долг заключался в том, чтобы его спасти. Никакой угрозы для режимного объекта пациент не представлял, он пробыл на борту четыре с половиной часа и всё время находился в бессознательном состоянии.

Булатов вздохнул. Сквозь суровую маску проступило его неофициальное лицо.

— Ну что ты как девчонка, честное слово! Если этот факт станет известным руководству, а он станет известным… — полковник выразительно поднял документ, который держал в руках.

Несмотря на мягкий тон мужа, Наташа неожиданно вспылила.

— Прошу тебя. Не нужно читать мне нотаций. Я прекрасно знаю и наше положение, и все выдержки из устава, к которому ты так часто любишь апеллировать. Но ты должен меня понять, я ведь не робот и не «чёрный автоматчик»… Существует ещё и чисто человеческая мораль, и врачебная этика! Мотоцикл растерзало колёсами, а парня забросило к нам, он был ранен и остро нуждался в срочной помощи, от этого зависела его жизнь. Что надо было делать? Выбросить его обратно? Отнять тот шанс, что дала ему судьба? Но за что, он же ни в чём не виноват! И какой вред это принесло нашему объекту? Никакого!

Булатов сокрушённо покачал головой, и Наташа замолчала. Она знала на сто процентов, что супруг согласен с её доводами и испытывает приблизительно такие же чувства, как и она сама, но долг перевешивает эмоции. С точки зрения интересов службы всё, что она говорила, просто детский лепет.

— Короче, товарищ полковник, я готова взять всю ответственность на себя, вплоть до добровольного рапорта об отставке!

Булатов вздохнул ещё раз.

— В этом нет необходимости. В конце концов, инструкция говорит только про самоубийц и «рельсовые» трупы, — как бы советуясь сам с собой, проговорил он. — Выбрасывать на смерть живых людей она не предписывает. Остановки, о которой надо докладывать в Москву, тоже не было…

— Да, Ефимов молодец, он снизил скорость, и парня аккуратно достали из сетки. А мотоцикл повис на переднем сцепном крюке тепловоза…

Военврач оживилась, на лице появилась улыбка. Она поняла, к какому решению пришёл супруг.

— И когда его выгружали, мы не останавливались. Правда, двигались со скоростью черепахи, но двигались…

Полковник усмехнулся.

— Кого ты думаешь обмануть, детка? Государство? А самописцы на что? Даже если график выдержан, подозрительные изменения скорости привлекут внимание и потребуют объяснений. А всё уже объяснено, вот здесь…

Он снова потряс листом бумаги.

— Это рапорт майора Сомова. И он уже направил его по своей связи в Москву!

В тоне полковника не было осуждения, только констатация факта. Особист сделал то, что должен был сделать.

— Так что Ефимов напишет рапорт о происшествии, ты приложишь своё объяснение, я соглашусь с целесообразностью такого решения и направлю материал по команде. Пусть разбираются. Но думаю, они одобрят мой вывод.

— Хорошо быть женой командира! — засмеялась Наташа.

— Будь серьёзней, — поморщился полковник. — Ведь речь идёт о серьёзных вещах…

— Ладно. Тогда напиши в своём заключении, что военврач Булатова использовала возможность попрактиковаться. Это чистая правда. Я ведь давно не делала операций. Как психолог я востребована, как хирург — нет.

— Кстати, каково психологическое состояние личного состава?

Этот вопрос командир гарнизона обязан задавать при каждом контрольном посещении.

— Особых отклонений нет, товарищ полковник, — после едва заметной заминки ответила военврач. Говорить о своих проблемах она не стала.

Но командир отдельной воинской части стратегического назначения должен быть хорошим психологом. Он встал, обошёл стол и вплотную приблизился к военному врачу БЖРК.

— Я думаю, что тебе надо оставить службу, — полковник Булатов нежно пробежался сухими пальцами по её шелковистым пепельным волосам.

В жене Андрею Андреевичу нравилось буквально всё. И волосы, и лицо, и фигура. И ему очень нравились глаза Наташи. Полковник подхватил пальцами её подбородок с ямочкой и заставил приподнять голову. Глаза супругов встретились. Его — карие, суровые и жёсткие, и её — голубые, чистые и бездонные, но грустные. Полковник достаточно долго работал с личным составом, чтобы уметь определять настроение подчинённых. Тем более если подчинённая — собственная жена.

— Я же чувствую, как ты мучаешься здесь, — продолжал полковник. — Поезд — не место для женщины. Пусть даже эта женщина — военврач в звании майора. Бытовые условия тут ужасные — ни в душе, ни даже в туалете нельзя запереться…

Наташа едва заметно улыбнулась.

— Для меня сделано исключение. И я пользуюсь специальной съёмной задвижкой.

— Вряд ли это меняет дело коренным образом! К тому же специфика режима связана со многими личными ограничениями. Секретность, запрет на лишние контакты, даже внутри поезда, вечное напряжённое ожидание, состояние готовности…

— Да, это нелегко. Вчера я забраковала совсем молоденького бойца из охраны. У него стала активно развиваться клаустрофобия, — Булатова коротко кивнула.

Стараясь не вызвать неудовольствие супруга, она высвободила лицо из его ладоней и слегка отстранилась. Пытаясь мотивировать этот жест, Наташа потянулась к термосу Ефимова, в котором всегда был крепкий и вкусный чай, и налила себе стакан.

— Хочешь чаю, Андрюша? — ласково предложила она.

— Нет, спасибо.

Наташа сделала маленький глоток. Чай действительно был хорошим. Андрей, по её мнению, многого не понимал. Для него этот поезд был чем-то большим, чем простая работа, и она чувствовала это лучше других. Поезд заменял ему друзей, семью, жену…

Проклятый поезд! Наташа с ужасом осознавала, что отношение к поезду переносит и на мужа. Во всяком случае, стена отчуждения между ними становилась всё толще. Как вообще они оказались женаты? Тогда, много лет назад, когда её жених Саша Ветров разбился на мотоцикле, Наталья Игоревна поступила на военную службу в Тиходонский окружной госпиталь. А Андрей Булатов лечился там от лучевого ожога правой кисти. Так они встретились. Сначала он был для молодой докторши хорошим другом и наставником, а потом… Как часто бывает, потом они поженились. А любовь? Любви так и не было. Была только жизнь по инерции.