Следствием установлено…

— Вячеслав Владимирович, прости ты меня, если можешь. Засомневался в тебе, каюсь, виноват, — сконфуженно сказал Бакулев, когда они вышли в коридор.

— Ладно, чего уж там. Будем считать инцидент исчерпанным. Но…

— Что но? — Бакулев остановился.

— Но… — продолжал Вершинин, — в качестве компенсации за причиненный мне моральный ущерб с вас причитается как минимум внеочередной классный чип.

Бакулев с облегчением рассмеялся, будто с сердца у него сняли тяжелый груз.

Вершинин хотел уж было заглянуть к Салганнику и рассказать ему о своих перипетиях, но вдруг ему пришла в голову беспокойная мысль. Кое-как он натянул на себя плащ и, не разбирая дороги, помчался домой. Путь, на который ему требовалось минут десять, в этот раз был преодолен за пять. Вячеслав вбежал в подъезд своего дома и дрожащими руками стал открывать почтовый ящик. Он оказался пустым. Вершинин птицей взлетел наверх и приник ухом к двери. За ней Светлана что-то весело напевала.

«ГОСПОДИН» ПОТЕМКИН

Лицо Потемкина внушало симпатию. Глаза смотрели прямо и уверенно, как у человека, не чувствующего за собой никакой вины. Несмотря на это. Вершинин почувствовал, что перед ним находится именно тот человек, встречи с которым он ждал давно. В парне чувствовались вызов, бесшабашная смелость и обостренное чувство собственного достоинства. Именно его упорно укрывал Субботин и многие другие, которых он сумел связать круговой порукой, внушить им свое собственное понятие благородства и товарищества.

«Кто же ты, парень? — думал Вячеслав. — Какие жизненные перипетии привели тебя сюда?»

Он доброжелательно улыбнулся Потемкину. Тот холодно на него покосился. Ему, видимо, было не по себе от того, что за дверью стояли двое милиционеров.

— Здравствуй, Володя, — мягко сказал Вершинин.

— Здравствуйте, — высокомерно ответил тот, возмущенный фамильярностью.

Вершинин сделал вид, что не замечает его состояния, и так же спокойно продолжал беседу.

— Вот мы и встретились, Володя. Ты ведь знаешь, что мы должны были обязательно встретиться. Верно ведь?

— Я вам не Володя, а Владимир Сергеевич, — вызывающе ответил тот, — и давайте обойдемся без загадок, ответы на которые известны заранее. Или мы в кошки-мышки играем?

«Гипертрофированное самолюбие… Считает обращение на «ты» унизительным, — подумал Вершинин. — Интересно, как он держится со своими приятелями: свысока или ровней? Скорее всего, свысока, разве такой допустит фамильярность?»

— Где трудитесь сейчас? — для вида спросил Вячеслав, хотя знал, что тот давно не работает.

— Временно не работаю. Готовлюсь к службе в армии.

— Когда призывают?

— Наверное, осенью.

Вершинин загнул восемь пальцев и покачал головой.

— К двум месяцам, которые вы уже не работаете, прибавить шесть — получается восемь. Многовато для подготовки.

— А я не устал, — грубо отрезал тот.

— По-моему, лучше поработать до армии, ведь шесть месяцев не шутка. Вам могут не позволить столько бездельничать.

— Кто? Кто не позволит?

— Милиция. Есть закон о тунеядцах.

— Закон вам знать надо, а зачем он мне? И так много информации получаем: радио, телевидение, газеты. Разве за всем уследишь?

— А как же основы советского права? Ведь изучали в школе. И в юридический хотели поступить.

— Изучал, — вяло ответил тот. — Того нельзя, другого нельзя. За то год, за другое — пять. Вся и наука. На юридический поступать я теперь раздумал.

— Юридическая наука — она на сознании человека зиждется. Главное, не запреты увидеть, а понять жизнь и правильно определить свое место в ней. Можно на зубок вызубрить закон, а быть нарушителем, тунеядцем, наконец, преступником.

Потемкин снисходительно улыбнулся.

— Смеешься? Напрасно, — рассердился Вячеслав. — Кем ты себя мнишь? Д’Артаньяном, Зорро, Гамлетом? Напрасно. Ты самый настоящий бродяга и тунеядец без всякой благородной начинки. Года два назад бродяжничал? Бродяжничал. А сейчас? Здоровый лоб, а сидишь на шее у родителей. Тоже, скажешь, благородно? Восемь месяцев он к армии будет готовиться! Подумайте! Работать, работать надо. Берись за лопату и не думай, что ты лучше других — Нинки Глисты, например, Ханыги, Джентльмена. Ты хуже них, ибо они стали такими в силу дурного воспитания, невысоких умственных способностей, но ты-то другое дело, ты все понимаешь, а идешь опасным путем. И для себя, и для других.

Вершинин специально подбросил ему эти имена, чтобы посмотреть на его реакцию.

Тот снисходительно улыбнулся.

— Я попросил бы не сравнивать меня со всякой… дрянью — Глистой, Ханыгой, этим люмпен-пролетарием, — дерзко сказал он. — Я и мои друзья на таких не похожи.

— Мне трудно понять вас, Владимир Сергеевич, — в тон ему с подчеркнутой вежливостью заметил Вершинин. — Ну, Нина, допустим, отсталая девочка, живет в тяжелых условиях. Отца нет, мать такая, что общего языка с ней не найти…

— А у меня? — со злобой прервал его Потемкин, лицо которого вдруг ожесточилось.

— Что у тебя? Семья, кажется, хорошая. Отец, мать, десять классов окончил, а ведь бродяжничаешь, пьешь. На вокзале тебя пьяным сколько раз замечали.

Потемкин пропустил упреки мимо ушей. Его волновало другое.

— Откуда вам знать мою жизнь? — продолжал он. — Отец, мать, сестричку еще прибавьте. Семейная идиллия — барашки над кроватью, часы с кукушкой.

В парне чувствовался душевный надлом.

— Твоя мать, кажется, на заводе работает? — осторожно спросил Вячеслав.

— В бухгалтерии она заправляет на заводе сельхозмашин, — угрюмо произнес Потемкин.

— В бухгалтерии? — удивился Вершинин и вспомнил личные дела. Такой фамилии среди них он не встречал. — В бухгалтерии завода Потемкиной нет.

Владимир посмотрел на него, как на пустое место, и буркнул:

— Потемкиной, может, и нет, а Чепурнова работает там уж который год.

— Чепурнова? При чем здесь Чепурнова? — ошарашенно пробормотал Вячеслав.

— Чепурнова — моя мать. Она носит фамилию второго мужа — моего отчима.

Вершинин был потрясен. Произошло редкое совпадение — соединились два совершенно разных дела, и он еще не знал, что принесет ему это совпадение — хорошее или плохое.

— Ну ладно, Володя, — сказал Вячеслав, решив пока не задевать больную струнку парня. — У каждого своя жизнь. Но почему ты все-таки с таким пренебрежением относишься к другим людям, пусть даже более низким по уровню развития? Я говорю снова о Нине и Шестакове.

— Чего вы мне все время их тыкаете, — снова озлился Потемкин. — Таких уничтожать надо. Нинка Глиста — потомственная шлюха низкого пошиба, и жизнь ее кончится под забором, а Ханыга, — тут он даже скрипнул зубами, — гад, подонок.

— Значит, ты считаешь, что таких надо уничтожать? — тихо, словно боясь порвать своим дыханием невидимую паутинку, спросил Вершинин. — Но ведь они молоды, их можно исправить. Кстати, Нина, по-моему, уже другими глазами смотрит на свою прежнюю жизнь. Кто знает, был бы жив Шестаков, может, и он бы исправился.

— Исключено, — упрямо возразил тот. — Однако его нет, и ваши предположения из области фантастики.

— Да, его нет. Он убит. И знаешь, кто его убил? — глядя прямо в темные точки зрачков, спросил Вячеслав.

— Знаю, — выдержав его взгляд, ответил Потемкин. — Я!

Ответ прозвучал, как выстрел. Вячеслав даже пожалел, что все произошло так обыденно.

— Из-за перчаток и шапки? — спросил он.

— Не только. Просто он был тварью. Спросите у ребят, как он издевался над теми, кто помоложе и послабей. Деньги заставлял таскать из дома, посылал за водкой, а если не принесут, знаете, как лупил? Средний палец у него был с черным ногтем, толстым таким. Он его за большой закладывал и как врежет мальчишке прямо по макушке. А что за макушка у двенадцатилетнего?

— Да, Володя, Шестаков, конечно, не конфетка, но ты-то кто такой, чтобы чинить суд и расправу? Теперь сам понимаешь — надо отвечать.