Следствием установлено…

— Можно сказать, что клевета, — ответил все-таки Вершинин. — Серьезные обвинения в адрес Кулешова — сплошная выдумка. И злоупотребления, и аморальное поведение… Муху выдают за слона. Встретился директор, например, с друзьями в ресторане — пьянка, пришел к кому-то на квартиру — разврат. Денег Кулешов из заводской кассы не ворует, подчиненных не обирает… Человек как человек, руководитель как руководитель.

— А его связь с Ефремовой подтвердилась? — неожиданно прервал Вершинина Аверкин. — В анонимке утверждается, что он сожительствует с ней. Проверяли вы этот вопрос?

Вершинин поразился. Не память Аверкина его удивила — о ней ходили легенды. Сейчас ему трудно было вспомнить, были ли у него прежде разговоры с Аверкиным об этом, но он мог поклясться, что фамилию Ефремовой он не называл ему ни разу. Вячеслав был настолько ошеломлен вопросом прокурора, что не заметил колючего взгляда, которым впился в него Бакулев.

— Ефремова, — повторил Вершинин, пытаясь получше сосредоточиться. — Ефремова. Следственным путем я не проверял факт их взаимоотношений. Неудобно знаете: допросы, очные ставки и другое. В конце концов личная жизнь есть личная жизнь, однако я пришел к выводу, что они, возможно, были близки.

— И как же вам это удалось узнать, если не секрет? — поинтересовался Аверкин. — Из каких источников?

— Упорные разговоры на заводе и мои личные впечатления от встречи с Ефремовой.

— Значит вы все-таки допрашивали ее? Затрагивали этот щекотливый вопрос?

— Зачем допрашивать? Просто беседовал, — с трудом выдавил из себя Вершинин, которому все трудней становилось под градом вопросов. — Хотел выяснить для самого себя, правда ли это.

— Выяснили?

— Можно сказать, выяснил, хотя и не касался этой темы.

— Каким же образом?

— Видите ли… — замялся Вячеслав, — я заметил у нее разные сувениры, которые мог ей подарить только директор завода.

— И что же они представляют собой?

— Разные фигурки из серебра, фарфора, оригинальные зажигалки в виде экзотических животных.

— Позвольте, позвольте, — с удивлением воззрился на него Аверкин. — Вы были у нее дома?

— Заходил вечером. Она как раз болела, и я не смог застать ее на работе.

Бакулев торжествующе посмотрел на прокурора области, однако тот нахмурился.

— Значит вы — старший следователь областной прокуратуры, — оказал он, — пришли поздно вечером к молодой разведенной женщине, к тому же пользующейся вполне определенной репутацией. Рискованно.

Вершинин встал.

— Ч-что в-вы хотите сказать? — заикаясь, переспросил он.

Аверкин кивнул Бакулеву. Жестом фокусника тот вытащил дрожащими руками из лежащей перед ним папки исписанный лист и передал его Вячеславу.

«Товарищ прокурор», — рассеянно прочел тот и удивленно посмотрел на Аверкина, который отвернулся в сторону и перебирал справочную литературу. Бакулев тоже отвернулся, случайно задев стопку бумаги, которая сдвинулась в сторону, открыв лежащую внизу папку. Вершинин заметил на ней свою фамилию.

«Товарищ прокурор, — читал он и уже не отрывался от текста. — Нам известно, что в прокуратуре могут работать только кристально чистые в моральном отношении люди. Наверное, большинство таких и есть. Однако в семье не без урода. Встречаются в ваших рядах морально нечистоплотные люди, которые позорят прокуратуру, ибо кое-кто по одному человеку судит в целом и обо всей организации. Мы говорим о старшем следователе Вершинине. Он только прикидывается хорошим семьянином и добросовестным работником. На самом деле это морально разложившийся человек, который пьянствует и развратничает с некой Ольгой Ефремовой, одаривающей своей дешевой любовью многих сотрудников завода сельхозмашин, в том числе и директора Кулешова. Позавчера Вершинин провел с ней ночь и ушел, крадучись, под утро. Приходит к любовнице с коньяком, водкой, дорогими закусками. Не место таким в прокуратуре, гнать надо таких. Если не примете мер, будем писать выше».

По мере чтения в голове у Вячеслава нарастал странный тонкий звон, постепенно достигший неимоверной силы. Наконец, он лопнул, как туго натянутая струна. Заломило в висках, кожа на затылке онемела.

В кабинете стало тихо. Понимая состояние следователя, Аверкин и Бакулев сделали вид, что заняты своими делами.

Вершинин провел языком по сухим, шершавым губам и сглотнул ком.

— Значит, тут был допрос, — с трудом проговорил он. — Меня допрашивали.

Аверкин и Бакулев молча переглянулись.

— Какой допрос? — переспросил Аверкин. — О чем вы?

— Меня сейчас допрашивали, — тупо уставясь в бумагу, повторил Вершинин. — Вы верите этому письму.

— Не горячись, парень, не горячись. Выпей лучше водички, приди в себя, — озадаченный его реакцией, сказал Бакулев. — Допроса не было, но проверять надо, пойми наше положение. Сигнал-то серьезный.

— Я понимаю, — с трудом разлепил губы Вершинин. — Я все понимаю. Мне здесь не верят.

— Постой, погоди, — вмешался не на шутку обеспокоенный Аверкин. — Сразу уж «подозревают», «допрашивают». Просто Бакулеву поручено проверить сигнал. А пока скажи честно: зачем тебе понадобилось идти к ней?

— Я уже говорил — хотел выяснить, были ли основания у анонимщика писать о связи Ефремовой и Кулешова.

— И только-то?

— И только-то.

— Ну, а насчет… коньяка и всего прочего?

— Вы этому верите? Хорошо! Значит и коньяк пил с ней, и водку. Можете теперь увольнять.

Бровь Аверкина удивленно поползла вверх, да так и застыла там словно приклеенная.

— Как вы могли? Вы, человек, на которого я возлагал большие надежды, — с горечью произнес Аверкин. — Я отдаю должное вашей прямоте и честности, вы ведь могли отказаться, не признаваться, но скидки вам все равно не будет. Вон ведь даже автор этой грязной анонимки, и тот знает, какие люди могут работать в прокуратуре. А вы? Семья, ответственная работа и вдруг такая история — коньяк, ну и… все прочее.

— Что прочее? Что прочее? — вскочил в бешенстве Вершинин. — Да ничего не было: ни коньяка, ни водки. Неужели этого не понять, Николай Николаевич?

— Как не было? — опешил тот. — Вы же сказали…

— Я сказал. Я действительно сказал, что заходил к Ефремовой по чисто деловым соображениям. Искал на заводе — не нашел. Решил не ждать, хотел узнать быстрее, вот и пошел к ней домой, причем в первый и последний раз в своей жизни. Пил у нее кофе. Ведь не преступница же Ефремова, черт подери, почему же я должен шарахаться от нее, почему должен вести себя как дикарь и в ответ на гостеприимное предложение выпить кофе встать в позу неприступной девственницы? Выпил чашку и все. Пробыл часа полтора, поговорил и ушел. Казните меня теперь, вешайте, четвертуйте, снимайте с работы.

— И все? — с изумлением переспросил Аверкин. — Но ведь там написано…

— Еще раз повторяю — на этом наше знакомство окончилось. И на ночь я у нее не оставался, и невинность свою сберег, так что в моральном плане чист как стеклышко, — в голосе Вершинина вновь прозвучали саркастические нотки. — Все произошло именно таким образом, ни больше ни меньше.

Аверкин и Бакулев вздохнули с облегчением.

— Кто же все-таки автор этой анонимки? — с тревогой спросил прокурор. — Вы подумайте. Это работа не случайного человека. Кстати, кто мог вас видеть, когда вы заходили к Ефремовой?

Перед глазами Вершинина, как в замедленной съемке, стали раскручиваться события того вечера.

Большой дом. Ребята во дворе, потом гроза. Нет, сначала брюнет из соседней квартиры, а потом гроза. В магазине знакомых не было. Затем Ефремова, звонок в дверь, опять брюнет. Стоп. Неужели он? Но зачем? Зачем ему? Ревность? Приревновал к Ефремовой? Слишком игривый тон у него для серьезного чувства, и вообще вид у него нескладный. Да и незнакомы мы. Может, Ефремова сказала, кто я? Вряд ли. Психологически не оправдано. Какая женщина станет рассказывать соседу, что у нее сидит следователь. Начнутся любопытные вопросы, придется врать, выкручиваться. Ерунда. Нет, кандидатура брюнета отпадает сразу.