Страница 11 из 30
— Как же?
— Нет лесу — и сидеть, значит, надо? Станови на уборку людей.
— Опять уборка? Что же это?
— А кто за тебя убирать будет?
— Не знаешь? По правому крылу кто перегородки ставил? И кто за собой мусор не убрал?
Бригадир молчит.
— Вот давай трёх человек — насос погрузить, а остальных на уборку.
— Опять?…
— Не опять! Гадить все мастера! Работнички! Где я досок возьму?! Кто разбирал леса на фасаде?… Всё подчистить, и ни соринки чтоб не было.
Федорыч круто поворачивается и спешит в прорабскую. Хватает там трубку телефона и звонит Гуркину.
Андреев подходит к будке, слышит, как Федорыч скандалит. Бригадир потопчется, махнёт рукой и уйдёт.
Из всего этого получается: полный час бригада уже простояла, теперь пойдёт на уборку. Если учесть, что подобных случаев выпадает в месяц порядочное число, то легко догадаться, как велика сумма «мёртвых часов». А заплатить людям нужно.
Для Федорыча острый нож к горлу «лишние рты». «Лишними ртами» он называл беременных женщин, которые, согласно закону, на некоторый срок беременности переводятся на лёгкий труд. Они подметают, протирают стёкла. Зимой следят за печками в бытовках. На любом объекте такие работницы есть всегда. Чаще всего они сидят гденибудь в укромном уголочке, где их никто не видит, и шушукаются, обсуждают свои дела. У Федорыча же душа разрывалась, если он видел, что кто-нибудь медленно поворачивается на работе. Но тут ничего не поделаешь, и Федорыч просто избегал встреч с ними. Если же столкнётся носом к носу или наскочит на компанию обсуждающих неизвестно что, некоторое время постоит молча и вдруг скажет:
— Ну что же так, а? Ах, девки, девки! — И пойдёт прочь.
И вот случилось следующее: в прорабскую входят пять беременных женщин и молча рассаживаются на лавке. Одна, постарше, подаёт Федорычу записку. Все пришедшие никогда у Федорыча не работали. Их прислали от другого прораба, у которого с деньгами худо.
Федорыч и не смотрит на записку. Он хватается за голову, накланяется к столу и поочерёдно осматривает лица пришедших.
— Это что такое? — наконец стонет он. — Вы с какого неба свалились? Я спрашиваю: зачем вы пришли?
— Иван Фёдорович, — говорит подавшая записку, — главный инженер нас прислал к вам, а мы ни при чём…
— А я при чём?! При чём я? Где я денег возьму, а? Вы бы спросили у главного инженера: он на вас фонды прибавит мне? С потолка али с неба деньги валятся?
Федорыч выбегает из прорабской и сталкивается с мастером.
— Иди! — кричит он мастеру в лицо. — Это по твоей части. Инженеррры…
Картавин входит. Женщины очень молоденькие. Они стесняются, опускают глаза, — приём Федорыча смутил их.
Та, что постарше, говорит соседкам:
— Вы, девки, не бойсь: он, шальной, всегда так… Заорёт, закричит, а закон есть закон. Мы тут ни при чём.
Мастер переписывает их фамилии в журнал. Некоторое время соображает, куда бы их определить, и наконец говорит:
— Ну вот что, девушки… Идите в лес, наломайте веников и займитесь уборкой.
Женщины уходят.
Через полчаса Федорыч влетает в будку.
— Ну, ублаготворил?
— Нельзя так, Федорыч. Закон есть закон, напрасно людей теребишь.
Прораб тяжело опускается на лавку.
— Ну, Борис Дмитрич, я же не зверь лесной, — стонет он печально. — Да я им заплатил бы по сто рублей на день, но где взять?
— Ничего. Выкрутимся.
— Да… Ну ладно. Давай-ка прикинем, сколько выходит Савельеву и Куприянову…
Это самые большие бригады, и им закрывали наряды в первую очередь. Пока мастер роется в столе, выкладывает наряды и просматривает журнал работ, Федорыч рассуждает:
— У Васьки Пучина опять баба родила. Это у него уже пятый… Сам Андреев старуху мать привёз, да сестра к нему приехала из деревни. Покуда не работает… Эх, денежки-денежки-и-и!..
Случалось, не успевали подписать в срок наряды. Тут уж суббота подбежала, а в понедельник обязательно нужно отнести бумаги в контору.
— В воскресенье посидим немного, — окажет Федорыч мастеру, — часика за три и разделаемся.
Придут в воскресенье в прорабскую и считают да пишут. К середине дня окончат.
— Ну что, кажись, конец? — скажет Федорыч.
— Да, вроде разделались…
— Эх-хе-хе, денежки… Денежки, брат ты мой, всем нужны. Куда ни кинь, держат деньги человека…. Что ж, понятное дело — каждому охота поработать сколько нужно да и отправиться спокойненько домой, в магазин зайти, поглядеть, подумать, чего взять получше, нагрузился — и до свиданья.
Федорыч глядит в потолок, потом на Картавина. Помолчат. Мастер сложит бумаги, закурит.
— Слышь ты, читал я вчера в газете: машины такие будут — хошь по земле на ней езжай, хошь по воздуху. Дорог — так и не надо. Подъехал — дом стоит. Сейчас — раз и через него. Болото, скажем, — прыг и перелетел. А так поди сунься куда от Кедринска — мигом в болоте увязнешь…
Федорыч вытащит из потайного карманчика часы:
— Половина третьего. Эк ты времечко бежит…
3
Весь день мастер и прораб бывали вместе, а как кончался рабочий день — порознь. Федорыч к себе домой, к семье уйдёт, Картавин — в общежитие, где жил с такими же, как и он, инженерами.
Федорыч несколько раз приглашал Картавин в гости. Скажет:
— Может, зайдёшь, Борис Дмитрич?
— Некогда, Федорыч. — И вся недолга.
А однажды заглянул. Случилось это вечером, после планёрки. На планёрке им досталось обоим за ограду, которую не поставили в срок. Оба считали себя невиновными — людей не хватало.
На планёрке Федорыч отмолчался, а как пошли по улице, заговорил:
— Чего же он хочет? Что я, самовар, что ли, чтоб всех напоить из одного крана?
До угла им было по пути, а стали прощаться, Федорыч сказал:
— Слушай, может, зайдём ко мне? Посидим, посмотришь, как я живу. Возьмём бутылочку и, слышь, по-человечески посидим. Что ж мы с тобой, собаки, что ли?
— А жена?
— Не-е… она при гостях ничего не скажет.
Картавин согласился.
Занимал Федорыч половину коттеджа. Половина эта состояла из трёх комнат и кухни. В большой комнате, где обедали по праздникам и гостей принимали, стоял круглый стол, шкаф для одежды и белья; в углу тумбочка с книгами; у стены оттоманка. В другой комнате Федорыч да жена спали, в третьей — дети. У них было трое детей. Старшая, Клавдия, уже училась в Ленинграде, двое жили в семье — мальчик и девочка: Коля учился в шестом классе, Валя — в пятом.
Маленький дворик Федорыча огорожен решётчатым низким заборчиком из дощатых планок. Во дворе сажали каждый год немного картошки, грядку лука, грядку моркови. В сарайчике хранились дрова и бегало шесть кур.
Когда входили в дом, Картавин задержался в коридоре, вытирая ноги. Надежда, услышав кряхтенье мужа, вышла из кухни и подозрительно глянула на него. Но появился Картавин, и она, ответив на приветствие, вернулась на кухню.
— Стреляй, стреляй, — сказал ей вслед Федорыч, — ни в одном глазу — мы с собой принесли.
Надежда и бровью не повела, что недовольна. Подала им обед, рюмки и ушла к детям.
Федорыч подмигнул:
— Она, брат ты мой, вот сколько живу, так ни разу и не выпила как следует… Надя, иди с нами посиди! — позвал он её.
Жена вернулась, присела.
— Знаете, — говорила она Картавину, — у него привычка: сам пьёт и другие должны то же самое. У них тут и родня вся такая… А ведь ему нельзя…
— Но-но! — перебил её Федорыч. — Молитвы потом, не хочешь — и не надо.
Жена рассказала, что достала отрубей. Преподнесла печальную новость: у Ильиной Катерины муж сбежал неизвестно куда.
— Раз сбежал, так, конечно, неизвестно, — заметил Федорыч. — Вы доведёте…
Посидев ещё немного, жена опять ушла к детям.
— Видал? — подмигнул Федорыч, когда Надежда прикрыла за собой дверь. — Во, брат, я тебе дам совет: жениться как будешь — бери хозяйственную, чтоб дом берегла. Эти вот ваши: туда-сюда — нет! Так, одна видимость…