Страница 24 из 61
– Однако вы переоцениваете мои возможности…
– Я привел только один пример…
– И чего же вы хотите от меня?
– Я хочу быть с теми, кто против фашизма.
– Значит, и против немцев?
– Наци оболванили и развратили немецкий народ. Для спасения тяжелобольного человека иногда нужно резать по живому.
– Значит, вы хотите работать на нашу победу?
– Я хочу ускорить крах фашизма. А это под силу только вашей стране. Я в этом убедился за эти последние месяцы.
…Конрад Гюнтер оказался на редкость толковым и надежным помощником. После того памятного разговора он замкнулся в себе. Душевные излияния отпали как-то сами собой. Чувствовалось, что с колебаниями покончено раз и навсегда, человек сделал выбор и идет по своему пути целеустремленно, напористо, но с разумной осторожностью. Эта черта особенно радовала Степана Лукича. Поначалу он опасался импульсивного характера Гюнтера – выкинет что-нибудь под горячую руку, а потом провал. Но Конрад, почувствовав, что жизнь его уже не принадлежит только ему, что она стала осмысленной и, главное, нужной для большого дела, действовал осмотрительно.
Ни о чем не расспрашивая Самойленко, он, конечно, догадывался, что супруги действуют не в одиночку, что у Степана Лукича есть надежные каналы связи с Центром. И вот однажды он пришел домой очень встревоженный.
В штабе корпуса уже велись втихомолку разговоры об утечке секретной информации, знали штабисты и о том, что в городе или вблизи его иногда работает советская радиостанция, выходящая в эфир с позывными «Хорол», но засечь её координаты до сих пор не удавалось. И теперь в Белгород прибыли три машины-пеленгатора. Конрад поспешил поставить об этом в известность Степана Лукича. Радиосвязь пришлось прекратить. В таком случае через две недели сверху должен был прийти связник.
Гестаповцы и абверовцы упорно продолжали поиск советского разведчика. Как выяснилось позже, они подобрали ключ к коду, которым пользовался Самойленко, и, расшифровав ряд его сообщений, стали искать источник утечки секретной информации прежде всего в штабе корпуса.
Над Гюнтером начали сгущаться тучи. В зданиях штаба всё чаще стали появляться работники гестапо, абвергруппы и корпусного «Отдела-1-Ц». И результаты этих визитов не замедлили сказаться – из штаба исчезло несколько сотрудников, которые слишком уж рьяно отдавали дань красоте «руссиш фрейлейн». Забрало гестапо и некоторых девиц из офицерского казино.
Не зная причин этого, офицеры штаба нервничали. Настороженность и подозрительность повисли в их рабочих кабинетах. И эту атмосферу решил разрядить начальник штаба корпуса полковник Клазус. Ему, старому служаке, ветерану первой мировой войны, офицеру генерального штаба, была глубоко противна возня, затеянная «этими гиммлеровскими молодчиками». После одного из оперативных совещаний он, вместо того чтобы отпустить офицеров, произнес короткую, но выразительную речь. Вызывающе поблескивая моноклем, он сказал: «Господа, наши друзья из службы безопасности утверждают, что в моем штабе служит советский шпион. Я лично считаю это досужим вымыслом. Если же я ошибаюсь, то хочу дать офицерский совет человеку, запятнавшему честь мундира и изменившему присяге: пусть он сегодня пустит себе пулю в лоб и кровью смоет пятно подозрения со своих коллег».
Когда об этой речи стало известно штурмбанфюреру Вильке, он был вне себя от ярости. Судя по расшифрованным радиограммам, исходившим от «Хорола», сведения советскому разведчику передавал хорошо информированный человек. Чего стоила, например, потеря трех дивизионов корпусной артиллерии! А ведь участок фронта оголялся всего на три дня, пока подходила сюда свежая пехотная дивизия из Франции. Об этом в штабе корпуса знал сугубо ограниченный круг лиц, и Вильке решил тщательнейшим образом их проверить. А теперь эта старая свинья Клазус разгласил цель его забот по штабу и значительно затруднил проведение намеченных мероприятий.
Вместе с тем продолжалась охота за таинственной радиостанцией. Гестапо хватало всех тех из местных, кто казался ему причастным к работе этой станции. Допросы велись в три смены. В связи с этим Степан Лукич почти не бывал дома. Вызывали его и днем, и вечером, и по ночам, нередко увозили на допрос прямо с уроков. Эта часы, проведенные в пропитанных кровью застенках, были самыми тяжелыми в его жизни. Одно дело – свой собственный риск, своя жизнь, которую ты без колебания, без остатка отдал государственному делу; но изо дня в день видеть муки ни в чем не повинных людей – это было выше его сил. Самойленко заставлял себя, приказывал себе терпеть. Если бы знали гестаповцы, какие бури бушуют в груди этого неказистого с виду и всегда «безотказного» человека!
Чужая боль, чужие страдания переплетались с его безысходной душевной мукой и свинцовыми пластами залегали на сердце. Почти машинально переводя вопросы и ответы, Степан Лукич заставлял свою память фиксировать намертво всё увиденное. Он составлял свой счет палачам и убийцам. И по этому счету они обязаны будут уплатить сполна.
Тем временем обстановка в штабе несколько нормализовалась. Все отделы были заняты подготовкой к весенней кампании. Конрад был знаком только с деталями общей картины готовящегося наступления немецкой армии на юго-западном направлении. Постепенно из разрозненных деталей, из отдельных штрихов можно было в общих чертах воссоздать стратегический замысел гитлеровского верховного главнокомандования. Получив жесточайший урок под Москвой и поняв, что даже падение столицы не будет равнозначно победе в войне, Гитлер определил теперь направление главных ударов на Дон и Кавказ в расчете на захват богатейших сырьевых ресурсов. Сюда теперь и поворачивались основные силы его военной машины.
…В конце января 1942 г. Гюнтер сообщил Степану Лукичу, что в войсках получен новый приказ Гитлера. В нем, в частности, содержится обещание до начала весеннего наступления обеспечить армии прорыва новым сверхмощным реактивным оружием, не уступающим по губительности огня русским «катюшам».
– Однако советую вам не спешить с отправкой этого сообщения, – предупредил Конрад. – Двенадцатого февраля мне исполняется тридцать пять лет, и я жду в гости своего университетского товарища. Он командует артиллерийским дивизионом, но его сведения о новом оружии значительно шире тех, что ему положено знать по службе. Отец этого командира держит контрольный пакет акций барменских оружейных заводов. Георг очень хороший человек и прекрасный собеседник. Так что потерпите, пожалуйста, недельку.
Степан Лукич попросил Конрада рассказать более подробно о его приятеле.
Георг Торн родился в городе Бармене (с 1929 г. – Вупперталь). Его отец – капиталист. Подавляемый деспотичными родителями, Георг рос замкнутым и очень чувствительным мальчиком. В университете он учился неважно, к занятиям спортом не имел ни желания, ни физических данных и поэтому был постоянной мишенью для насмешек наследников славы воинственных буршей. Конрад, который при случае мог постоять за себя, как-то вступился за Георга, и с тех пор тот привязался к нему. А с годами юношеская привязанность переросла в настоящую мужскую дружбу, и для впечатлительного Георга их редкие встречи были настоящим праздником.
Несмотря на мягкость характера и неумение кем-либо руководить, Торн, благодаря протекции отца оказавшись в 1939 г, в армии, сделал здесь карьеру – через три года он стал уже майором. Но, видимо, война взяла свое, и при последней встрече с Конрадом в штабе корпуса Георг заявил ему, что ещё месяц в этом аду, в окружении тупых и безмозглых убийц, и он сойдет с ума.
Дав Торну наилучшие характеристики, Конрад тем не менее богом заклинал Степана Лукича не привлекать майора к их работе.
– Георг – натура увлекающаяся, – пояснил он. – Вспыхнет на какое-то время, а в этом пламени можем сгореть и мы с вами. Но в отношении его обязательно нужно придумать что-нибудь другое – ведь нельзя же оставлять человека гибнуть на распутье…
Самостоятельно решать такой серьезный вопрос Самойленко был не вправе. Пообещав Конраду подумать, он вновь был вынужден обратиться к помощи партизан, и за линию фронта, к своим, снова был послан тот же связной, который примерно месяц назад выполнял аналогичное задание Самойленко.