Страница 20 из 82
— Странно, — Михаил вдруг оборвал свои рассуждения.
— Что странно?
— Молчишь ты, не споришь. Не похоже на тебя.
— Не похоже? А зачем спорить? Разве я смогу тебя переубедить? Об этом… — Он посмотрел на часы. — О, да уже полдень. Побегу. Спасибо за приют и завтрак. Угостил ты меня по-сибирски.
Прежде всего нужно было побывать на Фурштадтской, двадцать. Там жила Стасова. У нее он надеялся получить явки и вообще выяснить положение дел. Стасова, предупреждал его Лепешинский, человек чрезвычайно пунктуальный и в совершенстве владеющий искусством конспирации. И от товарищей она требует того же. Так что являться к ней домой без предварительной договоренности было и неловко и рискованно.
Еще в Пскове они решили, что Петр пойдет на прием к отцу Елены Дмитриевны, присяжному поверенному Стасову. А там уж…
У подъезда стоял дворник с металлической бляхой на белом переднике. Он поинтересовался, кого желает видеть «господин».
— Здесь квартира присяжного поверенного Стасова? — обеспокоенно спросил Петр. «Кто знает, зачем дворник здесь торчит?»
— Тут. Только нет их. На даче Дмитрий Васильевич. А по воскресеньям они не принимают вовсе.
— Жаль. Придется опять приходить. Скажи, милейший, когда он возвратится в город насовсем?
— У дочки ихней спросите. Тут она как раз. Наверх пошла.
В этот момент из подъезда вышла высокая молодая женщина в длинной темной юбке и белой закрытой блузке с шелковым бантом у шеи. Большой выпуклый лоб, зачесанные кверху каштановые волосы, пенсне делали ее лицо надменно-строгим. Дворник сказал:
— Вот она, ихняя дочка. Спросите, чего вам надо.
— Благодарю. Я лучше в другой раз приду.
Елена Дмитриевна скользнула по Красикову быстрым взглядом и решительно зашагала к Литейному. Перейдя на противоположную сторону улицы, Петр двинулся в том же направлении. Он старался не потерять Стасову из виду. Она шагала быстро, мужской походкой. Он догнал ее и пошел рядом. Елена Дмитриевна взглянула на него с недоумением, пожала плечами.
— Не подскажете, где я могу найти Жулика? — спросил он.
— Жулик — это я. — Стасова улыбнулась. Однако тотчас же нахмурилась: — Зачем вы так прямо, домой? Хорошо, Конона встретили.
— Вы в нем уверены? Мне он показался подозрительным.
— Нет, Конону можно доверять. Вы получили явки?
— В том-то и дело, что не получил. Иначе я бы к вам так…
— Вы не представились. Но я догадалась, вы — Красиков.
— Теперь — Музыкант. Где бы нам поговорить?
— Пойдемте, здесь поблизости есть подходящее место.
С Литейного они свернули на Сергиевскую, дошли почти до конца улицы. По неширокой мраморной лестнице поднялись на четвертый этаж серого дома, каких много было в центре Петербурга, остановились перед коричневой дубовой дверью с табличкой из желтого металла — «Присяжный поверенный Н. Д. Соколов». Елена Дмитриевна достала из сумочки ключ и по-хозяйски уверенно отперла дверь.
В адвокатской приемной с дюжиной стульев и двумя столами, заваленными газетами, чистыми листами бумаги, старыми номерами «Нивы», между которыми затерялись пепельница и чернильница, Елена Дмитриевна объяснила:
— Николай Дмитриевич Соколов — наш старинный друг и вполне порядочный человек, хотя и отчаянный путаник. Но нашему делу он сочувствует и помогает. Вот и ключ на всякий случай дал. Сегодня его не будет — на даче.
В кабинете на большом письменном столе возвышался массивный чернильный прибор из бронзы. Стены кабинета — три из четырех — были скрыты высокими книжными шкафами. Петру бросились в глаза корешки давно знакомых фолиантов: «Римское право», «Судоговорение», «Судебное красноречие». Пробудилось неуместное сейчас чувство растроганности, словно на него пахнуло молодостью, милой сердцу студенческой порой. Но Петр подавил в себе ненужное, лишнее волнение и спросил у Елены Дмитриевны:
— Вы догадываетесь о цели моего приезда?
— Аркадий предупреждал. Он и получил от меня явки. Так что, Петр Ананьевич, я не только догадываюсь, я знаю, вы должны нам помочь в борьбе за Петербургский комитет. Считаю своим долгом предостеречь: это будет нелегко.
— Разумеется. К сожалению, сейчас у меня нет полномочий ввязываться в драку. Приехал, так сказать, разузнать положение дел. Осмотрюсь, вникну, а спустя некоторое время нагрянем сюда, быть может, вместе с Лаптем. Тогда уж выступим открыто.
— Положение дел? — задумчиво выговорила Стасова. — Сейчас я кое-что покажу. Посмотрите эти вот листки.
Она извлекла из шкафа две книги, отыскала между страницами несколько прокламаций, протянула Петру. Под одной листовкой стояла подпись: «С.-Петербургская рабочая организация», под другой — «Петербургский комитет РСДРП». Обе листовки были написаны с поражающими воображение примерами из повседневности. Но лозунги, провозглашенные в прокламациях, разительно отличались. Если «Рабочая организация» призывала выдвигать копеечные требования «экономистского» толка, то Петербургский комитет писал о восьмичасовом рабочем дне, полной отмене штрафов, политических свободах, свержении самодержавия.
— Посмотрели? В прочих то же самое.
— Посмотрел. Мы примерно так и предполагали. Что же, сильна эта «Рабочая организация»? Имеет влияние в массах?
— Как ни прискорбно… У них есть талантливые люди.
— Скажите, о Трегубове вы что-нибудь слышали?
— О Трегубове? Как же. Сын какого-то богатого инженера, что ли. Они с ним носятся. Его приход к марксизму афишируется ими как большой пропагандистский успех. Капиталиста в свои ряды заполучили! Вы с ним знакомы?
— Земляк мой. Можно даже сказать, гимназический товарищ. Между прочим, я остановился у него.
— Это, по-моему, неплохо. Безопасно, да и любопытно.
— Приглашал пойти с ним вечером на какое-то собрание.
— На собрание? Сходите, обязательно сходите.
— Разумеется, пойду. Послушаю их публику, познакомлюсь…
В конце коридора хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и в кабинет вошел плотный живой человек небольшого роста. Он кивнул Петру и поцеловал руку у Стасовой.
— Рад видеть вас у себя. Не ожидали? Я и сам, откровенно говоря, не ожидал. Совершенно упустил из виду, что у меня завтра дело в палате. Опять студент-террорист. Заниматься им, казалось, — бессмысленное предприятие. А на даче вдруг осенило: есть позиция для защиты! И примчался. — Он достал из ящика какие-то бумаги. — Не обращайте на меня внимания. Я устроюсь где-нибудь в уголке.
— Спасибо, — сказала Стасова, — но нам пора. Мне еще нужно побывать кое-где. И Петру Ананьевичу некогда. Да, я ведь не представила вас. Николай Дмитриевич Соколов, присяжный поверенный, противник тирании и самодержавия в дозволенных законом пределах. А это Петр Ананьевич Красиков, наш товарищ, — улыбнулась, — тоже противник тирании и самодержавия. По-моему, вы в известном смысле коллеги. Петр Ананьевич учился на юридическом когда-то.
— Учился, да не доучился, — сказал Петр, пожимая руку Соколову. — Так что в коллеги не вышел.
— Но ведь это при желании можно исправить. Экстерном выдержать экзамены не так уж сложно.
— Разумеется. Но сейчас не время.
Они расстались на Литейном. Петр предложил Стасовой подвезти ее на извозчике. Она отказалась — ей до места было рукой подать — и зашагала решительной мужской походкой к Литейному мосту. Петр проследил, нет ли за ней «хвоста», удостоверился, что все спокойно, и окликнул проезжавшего мимо свободного извозчика.
На Лиговку возвратились далеко за полночь. Михаил зажег лампу, закурил и, устроившись на стуле напротив Петра, вопросительно уставился ему в глаза. Собрание, где они побывали, не могло — так ему казалось — не произвести на Красикова самого благоприятного впечатления. Хотя Михаил там не произнес ни слова, товарищи его высказывались весьма убедительно. Их речи, исполненные боли и гнева, их призывы к борьбе за улучшение жизни рабочего люда — это ведь и есть истинный марксизм!
Петр, погруженный в какие-то свои мысли, молчал, и по лицу его можно было догадаться, что он вовсе не разделяет удовлетворенности Михаила. Скорее, напротив — собрание его удручило. Он и там был мрачен и все время отмалчивался.