Страница 19 из 34
Потом зачастили холодные дожди. Напомнил о себе ревматизм — это быстро почувствовали старики, особенно после похорон Мухтадира, когда им пришлось сидеть на сырой земле и холодных камнях. Старое кладбище, занимающее узкую полосу у подножия высокой известковой горы Муза и распределенное сотни лет назад на семейные участки, уже не имело свободного места, плотный лес его каменных надгробий устало поднимался по крутому склону вверх.
Весна в горах первой приходит на кладбище. Здесь раньше, чем в других местах, появляются подснежники, первая трава, первые цветы — золотистые колокольчики, и деревья первыми распускают здесь свои листья. Почему? А кто знает… Может, потому, что эти места редко тревожат люди.
И вот пришел май. Май не слезливый, а улыбчивый, май теплый и ласковый, песенный Первомай. Раньше у горцев не было такого светлого праздника, да и до праздников ли было им в прошлом, когда каждая сакля являлась крепостью и главной целью жизни у каждого было — уберечь от целого мира эту саклю. Праздников печали хоть отбавляй, праздники радости не были учтены в лунном календаре.
А нынешний май особый — это пятидесятый радостный май для горца. Что пирамиды Мисри в сравнении с этим величием? Что Тутанхамон по сравнению с человеком в потертой кожанке, который в двадцатом году с островерхой горы последним выстрелом из маузера оповестил чиркейцев о победе Советской власти.
А что Нефертити по сравнению с горянкой Султанат — председателем сельсовета?
Пирамиды, сфинксы — мертвый камень для мертвых фараонов. А плотина Чиркея — живая сила для живых людей! И сотворена она будет не рабами, а людьми свободного труда, рабочим классом, творцами новой жизни для себя и для потомков.
Сияет чудо — город Дубки — этот солнечный, красочный, жилой центр всей стройки! И именно в этом по-весеннему молодом городе и отпраздновали рабочие пятидесятое в горах первомайское торжество. Здесь альпийские луга и приземистые, кряжистые дубовые рощи. Где еще можно найти более привольное место для отдыха? И самое главное — воздух, кристально чистый, ни единой пылинки в солнечных лучах, настоянный на аромате первых ярких цветов и трав. Не зря говорят, человек здесь на десять лот дольше проживет, а какой здоровый, пунцовый цвет на щеках у детей новоселов! Не сотни, а тысячи жителей уже здесь, а строительство продолжается, вон еще сколько поднялось новых домов… Колонны рабочих с семьями, с детьми в весенних обновках, веселые, возбужденные, проходят мимо здания управления строительством, где стоит трибуна, с приветственным «ура!», и никто из них — ни умудренные прожитыми годами, ни молодые, ни дети, — никто не предполагает сейчас, что их отделяет от нежданной беды всего лишь четырнадцать дней. Всего две недели оставалось до того рокового дня, когда охватит души и сердца людей смятение и горе.
Случилось это в полдень четырнадцатого мая. Каждый был занят своим делом, у каждого были свои планы, надежды. Малыши — в детсаду, школьники — в школе, рабочие — на своих местах: в туннелях, в котловане, верхолазы на отвесных скалах. Водители в машинах.
Ясный и солнечный выдался день, правда, кое-где в небе дремали похожие на шапки вечных снегов белые облака. Они парили высоко над землей, будто застыли в ожидании чего-то страшного. В природе было затишье, словно все прислушалось, насторожилось… И вот когда стрелки часов показывали полдень, а точнее, двенадцать часов двадцать минут, после отдаленного, непривычного, устрашающего подземного гула земля вдруг пришла в движение… Но еще раньше, еще до этого заметались, замяукали кошки, завыли, поджав хвосты, собаки, лошади срывались с привязи, мычали коровы, скот бежал к кладбищу, будто прося покойных о защите. А люди только после содрогания земли, когда зазвенели стекла в окнах, заходили стены домов, после минутного оцепенения пришли в себя и почувствовали близость смертельной беды.
Тревожно, предупреждающе завыли сирены, звали людей оставить работу и немедленно выбраться на безопасные места. Но где безопасно, кто укажет?
И понеслось, пронизывая души:
— Землетрясение!!!
В этом грозном явлении природы, когда земля вдруг задрожала, как поджилки быка с перерезанным горлом, было что-то внушающее трепет, подавляющее волю: вначале оцепенение мысли и действия, затем обострение слуха и зрения. И, наконец, единственное желание — бежать, бежать под открытое небо.
— Землетрясение!!!
Полдневный толчок был внезапным и кое-где разрушительным, но он был и спасительным: он был как бы сигналом, предупреждающим, чтобы все готовились к худшим испытаниям. И тут же передали по радио и по телеграфу всем жителям населенных пунктов, лежащих до ста километров от эпицентра: покинуть дома и не входить в них до особого на то распоряжения, властям на местах принять надлежащие меры, помочь населению всем, чем они располагают.
Всякие работы на строительных участках были прекращены, жители города Дубки и поселка Дружба, покинув свои дома, расположились на ровных, обозримых местах, некоторые из них разбили палатки. Чиркейцы же собрались на старом кладбище, где скопились и все бежавшие животные, всегда более чуткие к дыханию земли, чем люди. Если раньше было под строгим запретом пускать скот на кладбище, то теперь никто об этом даже не вспомнил. Люди в тревоге и растерянности смотрели друг на друга, немногословно говорили о случившемся:
— У нас сначала посуда зазвенела, потом смотрю: люстра качается.
— А я лежал, газету читал, сынишка на полу играл, и вдруг он мне говорит: «Папа, кто это меня толкает?»
— У меня было такое ощущение, будто проваливаюсь куда-то.
— А у меня неожиданно грудной ребенок заплакал. Думаю: что с ним? И тут будто сильный ветер ударил в стекла.
— Неужели еще будет?
…Хасрет сидел, удобно расположившись с друзьями на траве, на расстеленной перед ними газете — выпивка и закуска.
— Гора с горой не сходится, а Магомет с Магометом всегда сойдется. Эй, выпьем! Может быть, последний раз, — сказал Хасрет.
— Да, да, видно, природа опровергнет эту поговорку, и сойдется гора с горой.
— А нам-то и зацепиться не за что… — замечает многозначительно Хасрет. — День хороший сегодня. — И его блуждающий взгляд сосредоточенно остановился на черноглазой смуглянке, одиноко сидевшей поодаль, на небольшом пригорке. Эта кумычка Хамис из Эки-Булака, то ли дочь, то ли племянница Харахура. Хамис обосновалась здесь совсем недавно. При виде такой женщины горцу невольно приходят в голову отчаянные мысли и дерзкое желание похитить ее, да жаль, не те времена.
Хамис… С первых же дней, как она появилась на стройке, стали звать ее «Черная Хамис». Не для того, чтобы отличить от ее тезок в общежитии, а потому, что была она молчаливой, замкнутой, скрытной. Где жила до этой стройки, чем занималась, какие радости и горести были у нее — никто в общежитии не знал. На первый взгляд могло показаться, что она строга и лишена нежности, но это только на первый взгляд. А на самом деле она весьма даже мила. На шее сверкает золотая цепочка, черные волосы, черные брови дугой, ровный ряд белых зубов… И глаза, большие черные глаза, полуприкрытые черными ресницами, печальные и притягивающие, сейчас в них отражаются плывущие облака и островерхие горы.
Вот она встала и легкой походкой пошла по направлению к дубовой роще. Какая-то сила подняла Хасрета с земли и безотчетно толкнула вслед за пей. Зачем? Разве на этот вопрос ответишь? Когда вспыхивает любовь в сердце женщины? Заглянуть бы ей в душу, что там? Ясная ли погода или начало урагана, сметающего все на своем пути?
Теперь уже можно было сказать: горы дрогнули, а люди нет. Это была правда, но правдой было и то, что в ту минуту ожил страх, захватывающий, цепенящий. Прочное и привычное вдруг стало непрочным, шатким. Это чувство усилилось спустя несколько часов после того, как закатилось солнце и в ущелья спустились сумерки. В девять часов двенадцать минут вечера вновь напомнила о себе мрачная тайна природы. Горцы, у которых далеко не каждое поколение бывает свидетелем подобного бедствия, остро ощущают чувство своей беспомощности. Это даже не страх, а какое-то непостижимое для человека состояние неопределенности, заставлявшее самого ярого скептика на мгновение усомниться в отсутствии чего-то сверхъестественного… Именно тогда, когда уже устали в ожидании чиркейцы, когда на руках у матерей, тесно к ним прижавшись, заснули дети — горцы ложатся рано, чтоб не упустить восход солнца, — когда женщины, наконец, настояли идти по домам, говоря «будь что будет, детей жалко!» — в это самое время угрожающе загудела и вздрогнула земля.