Страница 3 из 39
Старик обернулся и, увидев вошедшую в комнату жену, сразу же захлопотал, как рачительный хозяин в минуту опасности.
— Мэри, — сказал он, — тащи все, что можно, в дом, да поскорее. Ставни поставь двойные, двери в хлевах и в конюшне запри на засовы и не разжигай без особой нужды огонь в очаге. Видишь, горы красные шапки натянули? Докажем им, что мы не испугались! Где Молли?
Женщина с типично шотландским костистым лицом и живыми, лукавыми, но добрыми глазами, улыбнулась мужу и сказала мягко, как могла:
— Молли в своей каморке. Она плачет.
— Ох, смотри, Мэри, — ответил он хрипловато, — не распускай нюни, будь с ней построже, она — дура!
— Томас Бловерпул, — ощетинилась женщина, — твое дитя — доброе, хорошее дитя. Да другую такую девушку поискать! Руки у нее золотые, любое дело играючи спорится, и в школе она немного училась, а уж личиком ее господь бог наградил — любой засмотрится.
— Вот любой-то и не должен! — воскликнул упрямый старик. — О, женщины! Нет у вас лучшей защиты, чем ваше лукавство! Не прикрой мать дочку в ее грехе, глядишь, девка и выправилась бы. Да где там! Каждая мнит свое дитя самым красивым и самым лучшим, а отсюда и легкомыслие, и вздорность, и ничего с этим не поделаешь. Нет, мир становится все хуже и хуже…
— Ты твердо решил, Томас, — проникновенно сказала женщина, — что бедная Молли должна выйти замуж за этого лавочника из Уайтхевена?
Согбенная спина Бловерпула резко распрямилась, суровое лицо покраснело от гнева.
— Не раздражай меня, Мэри, — сказал он и притиснул кулаком стол с такой силой, что он задрожал. — Что я сказал, то сказал. И мистер Уиллби вовсе не лавочник, а купец, он шлет свои суда в Йорк, и даже за пределы Канала, бог знает, как далеко, в необъятное море.
— Но за всеми вашими плачами кое-что кроется, — продолжал он, немного помолчав, — и я давно уже это приметил. Это — арендатор из Киттигейта Ральф Сортон, молодой верзила, не имеющий за душой ничего, кроме своего обремененного долгами участка. В него влюбилась наша доченька.
— И ты осудил бы ее за это, Бловерпул, будь даже так, как ты сказал? — парировала женщина. — Ральф молодой, старательный и красивый мужчина. Уиллби со своей длинной английской рожей, тощим телом и сорока годами против него — просто огородное пугало. Может ли такой понравиться девушке вроде нашей Молли? За всю свою жизнь не видела столь безобразного и алчного человека. Ему хорошо известно, что дела наши не так уж плохи, что мы скопили приличную сумму денег, что долгов за нами не числится и что Молли — наше единственное дитя.
— Глупости! — пробасил Бловерпул. — Если мы зажили лучше, чем прежде, кому мы должны быть благодарны, как не мистеру Уиллби? Разве не он уступил мне долю в угледобыче и в торговле провиантом с Ирландией?
— Да-да, и разузнал таким образом, что у нас есть, скупой лавочник! — съязвила Мэри. — Стыд и позор тебе, Томас Бловерпул! Единственное дитя свое продаешь за деньги и имущество, на всю жизнь несчастной дочку хочешь сделать!
Была, видно, в этих упреках какая-то истина, тронувшая сердце старика. Он не вспылил, как ожидала Мэри, не раскричался, а тихонько сгорбился в своем кресле, задумчиво глядя в окно.
— Сделать несчастной, — пробормотал он, — упаси меня господь! Чего хочет эта дурочка? Он порядочный человек, видный и глубоко уважаемый всем городом.
— Этого еще недостаточно, чтобы зажечь любовь в юном сердечке, — отрезала Мэри.
— Позови ее, я хочу сам с ней поговорить, — сказал отец. — Мне хочется убедиться, сможет ли она проявить благоразумие, желает ли этого. Сейчас самое время, Уиллби должен сегодня прийти за ответом.
— Молли! — крикнула женщина за дверь, и несколько минут спустя в комнату вошла стройная, рослая девушка с умным, нежным личиком. Его мягкие черты носили отпечаток волнения и страха, тщетно скрываемого за внешним, с трудом удерживаемым спокойствием. Губы девушки пытались улыбаться, но при этом дрожали, короткий взгляд беспокойно перебегал со строгого отца на участливое лицо матери.
— Подойди ко мне, Молли, — сказал Бловерпул и схватил ее за руку, тихо задрожавшую в его ладони.
— Ты умное, смышленое дитя, — продолжал он, усадив девушку рядом с собой, — и я всегда был доволен тобой, и благословлял тебя как любимую, единственную мою дочь. Будь же и теперь умной и послушной, когда дело идет о твоем будущем. Ты хочешь этого?
— Хочу, — тихо сказала Молли, — но, отец…
— Выслушай меня, — прервал ее Бловерпул, — и, прежде всего, доверься мне. Я воспитал тебя набожной и почтительной. Ни пятнышка нет на тебе. Так скажи мне откровенно, не свернуло ли уже твое сердце на запретную дорожку и не завела ли ты потихоньку от нас тайные шашни с каким-нибудь мужчиной, как это случается у молодых девок?
Молли гневно сверкнула глазами, но, увидев мрачную мину отца, побледнела и тихо пролепетала:
— Нет, нет!
— Это хорошо, дитя мое, ничего другого я и не ждал. Теперь послушай, что я тебе скажу. Мистер Уиллби из Уайтхевена сватался у меня к тебе, как требует того обычай. Уиллби богатый и весьма достойный человек, поэтому я и ответил ему согласием. Не опозорь же своего отца отказом.
— Отец, — сказала она срывающимся, сдавленным голосом, — я не люблю его, не захочешь же ты принести своей Молли беду!
— Я хочу сделать мою дочь счастливой, — холодно ответил старый шотландец, — и если она умное, доброе дитя, то будет послушной. Уиллби, конечно, уже не юный молодчик с каштановыми кудрями и тридцатью двумя белыми зубами. Но зато на каждый отсутствующий зуб у него приходится по нескольку тысяч фунтов, а еще у него прекрасный дом в городе и много кораблей в море. Хочешь быть дурой, хорошо, я тебя не неволю. Пускай не говорят, будто я сделал тебя несчастной. Но подумай же и ты, что делаешь, подумай о слове, которое я дал Уиллби и о том, что никогда никому другому я своего согласия не дам. Этого ты хочешь?
— Позволь мне подумать, отец! — ответила она.
— Ты врешь! — гневно крикнул Бловерпул. — Но берегись, я вижу насквозь твое лживое сердце. Только Ральф Сортон, запомни это, все равно никогда не поведет тебя к венцу!
— Я и не думаю о нем, — ответила дрожащая Молли.
— Тогда слушай дальше. Двенадцать лет назад мы пришли сюда бедными. Времена были плохие, арендная плата высокая, и нам приходилось туго. Тут-то я и познакомился с Генри Уиллби. Тогда он был еще молодым парнем лет двадцати шести — двадцати восьми, но дельным, времени даром не терял. Он тоже был прежде беден, но знал лазейки, где добывают деньги. Он всячески поддерживал меня, в том числе и ссудами. Посодействовал он мне и в аренде этого участка. А когда я выкупал его в собственность, он помог мне деньгами, и за все эти дружеские услуги не потребовал с меня ничего, кроме как съездить несколько раз в году в Ирландию и закупить там кое-какие припасы, но и это — к обоюдной нашей выгоде.
— Когда волк хочет слопать овечку, он подбрасывает овчарке косточку, — пробормотала Мэри сквозь зубы. — Ловкач Уиллби отлично сумел воспользоваться твоим опытом.
— А знаешь ли ты, глупая девочка, — продолжал Бловерпул приглушенным голосом, — что Уиллби — человек, состояние которого оценивается в тридцать, да нет, что там, поднимай выше — в добрых сорок тысяч фунтов? Знаешь ли ты, что он может постучаться в любые двери в Уайтхевене, в дома, где заседают самые крупные воротилы, и его примут с распростертыми объятиями?
— Да, это он может, — прошептала Молли.
— И такой человек отвергает богатых, нарядных дам, которые глаз с него не спускают, и приходит к нам, Молли. Это ли не честь? Это ли не счастье? И ты не хочешь доставить своему отцу радость увидеть тебя там, внизу, в большом красивом доме, увидеть, как все удивятся, в какую ярость придут, узнав, что дочка старого Бловерпула их обскакала? Молли, дитя мое, неужели ты не хочешь этого?
Снаружи в дверь ударили тяжелым чугунным висячим молотком.
— Это он, — воскликнул старик, — это Уиллби! Смотри же, будь благоразумной!