Страница 87 из 185
Только тут мы заметили, что у старшего немого осталось лишь полголовы, а в животе у младшего зияет дыра величиной с кулак. Он был ещё жив, и зрачки его были направлены в нашу сторону. Матушка схватила горсть земли, намереваясь заткнуть эту дыру, из которой уже текла зеленоватая жидкость и вываливались, пошипывая, как угри, серовато-белые кишки. Горсть за горстью сыпала она землю в эту дыру, но напрасно. Внутренности младшего немого уже заполнили пол корзины. Моя коза взбрыкнула передними ногами, издав несколько странных звуков, брюхо у неё сжалось в конвульсии, спина выгнулась, и изо рта выскочил ком травы. Опустив измазанные в крови и земле руки, матушка застыла, уставившись на кишки. Губы дрогнули, рот вдруг широко раскрылся, и оттуда вылетел алый сгусток крови. Матушка разрыдалась.
Из замаскированных в рощице орудий в сторону нашей деревни один за другим полетели чёрные, как вороньё, снаряды. От синих отсветов небо над рощицей стало лиловым, солнце потускнело. После первого залпа по пустоши прокатились громовые раскаты, а после приглушённых, как звуки треснувшего гонга, разрывов один за другим над деревней стали подниматься белые дымки. С противоположного берега Цзяолунхэ в ответ заговорили ещё более мощные орудия: часть снарядов угодила в рощицу, другие разорвались на пустоши. Что тут началось! Снаряды летали туда-сюда, словно навещающие друг друга родственники, и горячий воздух волнами накрывал пустошь. Рощица вскоре уже горела, орудия в ней замолчали. Со стороны деревни пушки палили беспрерывно, а снаряды с каждым разом ложились всё дальше. В небе над дюнами вдруг разлилось синее зарево, и в сторону деревни снаряды полетели один за другим. Залпы этих орудий превосходили залпы батареи в рощице и по частоте, и по разрушительной силе. Снаряды первой батареи, замаскированной в рощице, я назвал вороньём, а те, что вылетали из орудий за дюнами, можно было сравнить с аккуратненькими чёрными поросятами, которые с громким хрюканьем, крутя хвостиками, устремлялись на маленьких коротких ножках в сторону нашей деревни. Достигнув цели, они превращались в огромных чёрных пантер, тигров и диких кабанов с оскаленными клыками и рвали на куски всё, что попадалось на их пути. Во время артиллерийской канонады снова появились воздушные корабли, на этот раз целая дюжина. Летели они парами, крыло к крылу, на большой высоте и сбрасывали вниз яйца, от которых на пустоши осталось множество большущих воронок. Что было потом, спросите вы? Потом со стороны деревни, переваливаясь с боку на бок, показалась целая свора танков. Тогда я ещё не знал, что они так называются, эти со скрежетом катящиеся чудовища с длинными шеями. За ними, пригнувшись, перебежками следовали солдаты в стальных касках. Они бабахали и бабахали из винтовок, не целясь, как попало. Мы метнулись в воронку от снаряда. Кто растянулся на земле, кто просто сел. Лица у всех были спокойные, словно мы не ведали страха.
Под днищем танков быстро крутились, догоняя друг друга, колёсики, и стальные гусеницы, по которым они катились, с грохотом несли их вперёд. Им были нипочём канавы и пригорки, они легко переваливали через них. Танки мчались с бешеной скоростью, при этом они кашляли, чихали и харкали, — в общем, вели себя как заблагорассудится, ни с чем не считались. Харкнув, они плевались огненными шарами: выплюнет такой шар, и длинная шея вжимается в откате. Такому, пройдись он по канаве или окопу на пустоши, ничего не стоит сровнять их с землёй и похоронить под ней маленьких человечков в форме хаки. Землю, где они проезжали, танки вспахивали, будто плугом, ничего не оставляя за собой. Наконец они подкатили к дюнам, и тут же зацокали тучи пуль. Но танкам эти пули были нипочём. А вот солдат, бежавших за ними, полегло немало. Прямо перед танками появились человечки с горящими связками гаоляновой соломы в руках. Они бросали их под брюхо стальных чудовищ, и над танками тут же взмывали языки пламени. А другие человечки сами подкатывались под танки. Прогрохотали взрывы — несколько танков уничтожено, другие повреждены. Из-за дюн резиновыми шариками выкатывались группы солдат и смешивались с наступавшими в стальных касках. В этой свалке под оглушительный рёв и пронзительные вопли в ход шли кулаки и ноги, солдаты вцеплялись друг другу в горло, хватали между ног, за уши, впивались в пальцы, выдавливали глаза. Обагрялись кровью штыки и ножи. Все средства были хороши в этой бойне. Солдатику-коротышке не совладать с верзилой-противником, и он обращается к нему, незаметно набрав горсть песку:
— А ведь мы с тобой, брат, дальние родственники. Жена моего старшего двоюродного брата — твоя младшая сестрёнка, ты уж меня прикладом-то не надо, а?
— Так и быть, пощажу, — отвечает верзила. — Меня как-то раз в вашей семье вином потчевали. Жестяные кувшины для вина у вас — славная работа, ну те, что кувшинами с уточками-мандаринками прозываются.
Тем временем малышок рукой махнул и песку ему в лицо — раз! Глаза-то и засыпал. А сам подкрался сзади, как тать, да гранатой ему по башке. Голова и развалилась, как арбуз.
Столько всего происходило вокруг в тот день, что и с десятью парами глаз не углядишь и десятком ртов не расскажешь. Солдаты в касках шли в атаку волна за волной, но хоть и полегло их немало, прорваться им так и не удалось.
Тут в ход пошли огнемёты, песок под струями огня плавился и превращался в стекло. Снова прилетели воздушные корабли. На этот раз они сбросили большие блины, пирожки с мясом, а ещё разноцветные банкноты. К вечеру обе стороны вымотались окончательно, и установилось некоторое затишье. Но вскоре бой возобновился с новой силой, всё вокруг залило багровое зарево, а промёрзшая земля, усыпанная тушками запуганных до смерти диких кроликов, начала оттаивать.
Ружейная и пушечная канонада не смолкала ни на минуту, в небо беспрерывно взмывали ракеты, освещая его так ярко, что было больно смотреть.
На рассвете солдаты в касках группами и по одному стали поднимать руки и сдаваться.
Утром, в первый день нового, тысяча девятьсот сорок восьмого, года наша семья из пяти человек и моя коза осторожно перешли по льду Цзяолунхэ и вскарабкались на дамбу. Мы с Ша Цзаохуа помогли старшей сестре затащить тележку. Стоя там и глядя на искромсанный снарядами лёд, на плещущую в огромных пробоинах воду, мы благодарили судьбу за то, что никто из нас не провалился. Солнце уже осветило поле боя к северу от реки. Над ним ещё висел пороховой дым, раздавались крики и радостные вопли. То и дело вспыхивавшая перестрелка доказывала, что на пустоши ещё кипит жизнь. Повсюду, как ядовитые грибы, валялись каски. Я вспомнил про братьев-немых. Матушка положила обоих в воронке от снаряда, даже землёй не присыпала.
Оглядевшись, мы обнаружили, что деревня наша отнюдь не превратилась в груду развалин — чудо, да и только. Церковь на месте, мельница тоже. А вот от крытой черепицей усадьбы Сыма Ку осталась лишь половина. Наш дом с пристройками тоже устоял, правда один шальной снаряд пробил в крыше здоровенную дыру. Мы вошли во двор, поглядывая друг на друга, словно чужие, а потом обнялись и разревелись — матушка первая.
Наши рыдания неожиданно прервал плач драгоценного Сыма Ляна. Подняв головы, мы увидели, что он сидит на абрикосовом дереве, свернувшись, как енот, и укрывшись собачьей шкурой. Матушка протянула к нему руки, он спрыгнул с дерева и струйкой чёрного дыма скользнул в её объятия.
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
Глава 28
Первый большой снегопад мирного времени запорошил трупы. По снегу расхаживали голодные дикие голуби, и их безрадостные крики звучали как безутешные всхлипывания вдов. Утреннее небо после снегопада походило на глыбу прозрачного льда; алел восток, восходило солнце, пространство между небом и землёй простиралось бескрайней золотистой глазурью. Люди выходили из домов на покрытые снегом просторы, где дыхание превращалось в розоватую дымку, ступали по белоснежной пелене, вели скот и несли товар на продажу. Все направлялись на юг, двигаясь по краю полей на востоке деревни. Перебирались через богатую раками и моллюсками Мошуйхэ и поднимались на ничем не примечательную возвышенность площадью около пятидесяти му. Народ спешил на снежный торжок — восхитительное действо дунбэйского Гаоми, когда на снегу шла торговля, совершались жертвоприношения и проводились традиционные обряды. В ходе этого действа все слова и мысли нужно было держать за зубами, потому что раскрывший рот мог навлечь беду. На снежном торжке разрешалось лишь смотреть во все глаза, нюхать, трогать руками, делать про себя выводы из полученного опыта, но только молча. О том, что именно могло случиться, если вдруг заговорить, никто никогда не спрашивал и никто никому не рассказывал, будто все и без того это знали.